Она смотрит в зеркало, хмурится, сама себе говорит:
"Вот я. Меня зовут Элли, если полностью - Элли Смит,
у меня есть поддельный паспорт на имя Дороти Гейл,
у меня с десяток прозвищ и позывных,
когда меня узнают - тотчас зовут понятых,
вот она вся - моя unfinished tale".

Элли выходит с заправки. Асфальт под ее ногами желт.
Элли думает, где ее нож, где ее чертов кольт:
у нее, конечно же, нет ни того, ни другого.
Есть только карта местности и проложенный по ней маршрут:
он толков. Он долог. Он неимоверно крут.
Элли думает: "А я - не крута. Я ни к чему не готова".

Все, что говорили про спутников - оказалось враньем,
Элли идет вдоль кукурузных полей, над ней кружит воронье,
сама себе чучело, лев, цельнометаллический дровосек -
ни ума, ни храбрости, под ребрами - тянущая пустота,
ни малейшего представления, куда приведет в итоге эта мечта.
Элли хочет домой, говорит себе "Я тоже живой человек,

Мне не нравятся сверкающие вдали зеленые стены
это не Изумрудный Город, это Град Обреченный,
оттуда еще никто не возвращался: ни живым, ни мертвецом".
И продолжает идти, как идут на свет из кромешной тьмы,
как ищут двери в лето среди наступившей Большой Зимы.
К закату тени удлинняются и ложатся ей на лицо.

По сведениям, которые ей передал анонимный источник,
когда она дойдет - в истории можно будет поставить точку.
В Изумрудном Городе есть волшебник, имя - Гудвин, прочее неизвестно.
Возвращает домой пропавших, по картам предсказывает судьбу.
Элли подходит к окружающему город рву.
На воротах написано "Изумрудный город N. Лучшее в мире место".

В общем, все честно.
Волшебник Гудвин стоит в воротах,
Элли застывает соляным столпом, глупой женою Лота,
волшебник скалится. Говорит "Ну что же ты, проходи, не стой на пороге,
я верну тебя домой быстрей, чем идет поезд или летит самолет.
впрочем, есть запасной вариант, если этот не подойдет.
Выход есть, Элли. Ты всегда можешь просто сойти с дороги".

Элли знает, что выбора нет, как на самом деле нет света во мраке.
В руках у Гудвина алые башмачки. Вдоль шоссе - алые маки.
Изумрудный Город высится то ли павшей крепостью, то ли башней.
Она протягивает руку. Ладонь волшебника холодна.
Всякий, взявший чашу знает: придется испить до дна.
Всякому, осилившему дорогу, это уже не важно.

...она покидает город, глаза у нее пусты, голова седа:
все, что делается там - делается окончательно и навсегда.
Последняя точка поставлена: Элли закончила свой рассказ.
Все уже свершилось. Не нужны друзья. Ни к чему враги.
Элли надевает алые башмачки.

Со стены города на Элли пялится алый глаз.
(с) colonel_fawcett

не умею просить, но теперь это дело принципа,
мы же в сказке, и в полночь все превратятся в овощи...
пусть хорошие девочки любят маркизов с принцами,
дай мне, господи боже, чудовище почудовищней.

от меня ты, пожалуй, не сможешь теперь закрыться и
удалив из контакт-листа и почистив хистори.
пусть хорошим девчонкам сегодня приснятся рыцари,
ну а мне по закону Мёрфи - шуты и трикстеры.

боже, боже, не слушай меня, у меня истерика,
но уж раз ты прощаешь страдальцев за их метания,
пусть к хорошим девчонкам придет капитан Америка,
а ко мне на стакан мерло - капитан Британия.
(с) МКБ-10

Видите, как приключилось, мой герцог. Ведь именно этого вы и хотели?
Только изгнать кого-то из сердца сложней, чем исчезнуть в сердце метели.
"Не получилось? Какая досада", - а в глубине россыпью льдинки.
Мой господин, от вашего взгляда
Вздрогнул, пожалуй, бы сам Император.
Только не лгите мне, герцог, не надо,
Друг мой, я помню эту картину:
Вишни в цвету, город на юге. И эшелоны, бомбежки, конвои...
Жизнь по спирали - или по кругу? Начали двое, закончили - воем.
Жизнь по спирали, вы снова в столице: в ее круговерти не время для боли.
Новые связи, новые лица,
Балы, приемы, веселье искрится,
Друзья-офицеры и повод напиться.
А прошлое... что же, пусть катится к троллям!..

...И лишь по ночам голос рассудка шепчет как будто из сердца метели:
- Зачем вы не спите которые сутки, мой герцог, коль все так,
Как вы и хотели?
(с) Ф.Канрайт

Если ты море - бушуй, волнуйся, небо разбередив.
Бьется твоим исступленным пульсом бешеный лейтмотив.
Пусть бы и силой, и поневоле - выстояла, спасла;
Просто когда в тебе столько... поля - воинам нет числа.
Рвешься в мелодию из октавы - редкий, опасный сплав.
Даже не думай, насколько правы все, кто мог быть неправ.
Даже не думай, чего ты стоишь - звезды благоволят.
Я так старался успеть - седьмое место, девятый ряд.
Звонче-острее-надрывней-ближе, это в тебе - навек.
Раз - "релеве" - замираешь, дышишь, два - "эшапе", побег,
Три, слушай. То, во что ты играешь, кажется, стоит свеч.
Не береги себя, дорогая.
Правда, не смей беречь.(с) Екатерина Рыжикова

Свинцовое море, военное время, знакомое имя. Сквозь выстрелы - голос, твоя похоронка, медаль за отвагу. Я больше не спорю, стреляя в упор и сражаясь с другими. Свеча догорает, бумага не терпит, я доктор Живаго. Мы белая гвардия: сын офицера, жеманные дамы, и музыка, музыка, если бы вычислить, кто настоящий. Я очень люблю тебя, правда? Конечно же да, но, есть стол и стаканы, мой мальчик, баржа и смотрящий. Свинцовое море, предсердие, самая сущность. Мои корабли нарисованы школьником в клетках. Стреляет мой сын, стреляет по взрослым, плывущим из лета господнего в чье-то нездешнее лето. Над домом ни облака, ни долгожданного снега. Смеяться, но смех получается красным и диким. А где капитан? Сказали, что ночью уехал.
Когда они будут за дверью, прошу, не иди к ним.(с) Кот Басе

"Спину ровней, принцесса. Вам не к лицу сутулость", -
Вечно учил профессор, словно туман седой.
"Ну-ка, лопатки вместе! Что ты опять согнулась?
Выпрямись, как на мессе. Славно. Вот так и стой.

Хоть в будуаре тёмном, наедине с повесой,
Хоть пред толпой народа, хоть пред лицом врага...
Чтоб ни случилось в мире - спину ровней, принцесса,
Если вам хоть немножко честь своя дорога".

Умер давно учитель, канули в Лету годы,
Но старика наука крепко впиталась в кровь.
И восходя на небо лестницей эшафота
Губы она кусала, но выпрямлялась вновь.

И словно из подсознанья голос звучал знакомо:
"Жизнь и гроша не стоит. Надо ль её жалеть?
Только всегда, принцесса, спину держите ровно,
Чтобы вам поклонилась даже старуха-смерть".(с) Катриона

когда в небесах начнется
твоя война,
сойдутся все звезды,
откроются все пути,
желаю тебе за все
отплатить сполна и чистых носков не менее
десяти.

когда тебя с ног собьет
ледяной волной
со вкусом металла и
приторной, как глясе,
желаю тебе подняться над
темнотой - и чтобы носки по цвету совпали все.

ты спросишь меня: «к чему
мне такой совет,
когда силы зла вот-вот
захлестнут добро?»

отвечу тебе: «все тленно, и
тьма, и свет.
а чистых носков всегда не
хватает, бро»© Мкб-10

"Спите с теми, кто снится*" Не так ли, смешные детки?
Досчитайте до трёх, заприте покрепче двери.
Если скрип по стеклу - то, конечно, всего лишь ветки,
Если шорох в ночи - то, конечно, всего лишь звери.

Засыпайте быстрее, зажмурьте покрепче глазки,
Чтобы сделались сны кошмарней, реалистичней.
Если кто-то ещё в хорошие верит сказки,
На сегодняшний вечер станет прекрасной дичью.

Расползаются тени и холод кусает кожу,
Забываются дети в предсмертном кошмаре, бредят,
Ничего, ничего, ничего им помочь не сможет.
"Спите с теми, кто снится".
То есть, со мною.

Фредди.

* строчка Арчета. Первой реакцией на неё было как раз "Ну охренеть теперь, мне что, с Фредди Крюгером спать?"(с) Джезебел Морган

Роберту пять.
Золотой ребенок - мамина гордость, отцова спесь. Няньки глядят на него влюбленно, мол, ангелочки на свете есть. Роберт спокоен, игрив. До ночи. Ночью он слушает, как над ним кто-то вздыхает, скрипит, хохочет, взрослым, конечно же, не видим. Ходит кругами вокруг кровати, воет на разные голоса. Только вот мальчика он не схватит - гость полуночный то знает сам. Мальчик, конечно же, это чует, дрема ночная ему легка. Верит: его защищает чудо - заяц из плюша в его руках.

Роберту скоро двенадцать стукнет.
Первый задира он, хулиган: каждый день яблоки тырит с кухни, скачет по дому, как обезьян, лезет на кладбища и на стройки, часто приходит домой к утру. Роберт - вожак у мальчишек, только вряд ли кто знает, что Роберт - трус. Вряд ли кто знает, как он ночами под одеялом едва скулит: кто-то кружится над ним сычами, гулко смеясь на слова молитв, тянет костлявые ветви-лапы. Роберт кошмарами окружен. Он беззащитный, безумно слабый, вместо зайчонка он спит с ножом.

Роберту тридцать.
Работа. Офис. Жизнь, не отличная от других. Утром проснуться поможет кофе, если поднялся не с той ноги. Только назойливей стали страхи, внаглую бродят при свете дня. Роберт настолько уже затрахан, что понимает: пора менять жизнь или память. Конечно, легче выбросить лишнее, все забыть. Он расправляет спокойно плечи, выиграть пробуя у судьбы. Детские письма, ножи, игрушки - все на помойку, из жизни прочь.
...Звезды на небе - огни гнилушек. Гостем кошмарным приходит ночь.
Кто-то хихикает под кроватью, бегает, радостно вереща.
Роберта монстр, наконец-то, схватит.
Роберта некому защищать. (с) Джезебел Морган

Стало пластмассовым небо над головой,
стала волшебная палочка – вдруг – железкой.
Вы извините, но я ухожу домой.
Нет, не обидел. Мне просто неинтересно.

Просто теперь я не знаю, зачем я здесь,
в этом дурацком платье, в косынке детской.
Как умудрились вообще мы сюда залезть?!
Не понимаю. Мне больше неинтересно.

Всем хорошо, вон, смотри, отовсюду – смех;
мне не смешно и не весело, хоть ты тресни.
Мальчик мой, нет, ты по-прежнему лучше всех, –
я виновата. Мне больше неинтересно.

Мне говорят – дура! дура! смотри: сдалась!
Мне говорят – мы так славно играли вместе.
Мне говорят – вы команда, куда без вас?
Мне очень стыдно. Мне больше неинтересно.

Много других детей у нас во дворе,
много песочниц, качелей, высоких лестниц.

Просто есть правило в каждой моей игре –
встать и уйти,
если больше неинтересно.(с) kaitana

Знаете.
Я не сапер-спецназовец, не капитан Крюк с его крокодилом, не кредитор, не коллектор, не часовая фея, у меня не тикает никакой будильник, никакие всенародные часики. Тянется между белыми пальцами мое время у Скульд-валькирии. Не надо саперу под руку пялиться, говорить под руку ему не надо. А особенно - что часики тикают. Он со смертью на расстоянии взгляда, с ним вообще лучше вести себя тихо.

А мое время если и кем меряно, так лишь тем, кто направляет саперов. Пахнет ветер весенний пряностью, мое время в нем - птица прекрасноперая. Мое время как нитка шелковая, как кружащееся старое веретено. В нем не тикает, вашу мать, и не щелкает. Нитка тянется к "будет" из "было давно", вслед за острой иглой у жены плотника, выткана то ли мойрами, то ли норнами, ровно ложится вышивкой на полотно.

Длится, и длится, и длится...
До первой ошибки сапера.
(с) Мария Гуцол/Амариэ

Ваше высочество, как с Вами быть?
Снова фингалы, занозы, царапины…
- Няня! Я пластырь смогла раздобыть!
Чуть поискала по ящикам папиным…

Все для двоих: для Него и меня
Мне – на коленку и на нос для Пуфика.
Дрался он лучше любого коня,
Хоть он и пони…
- А где Ваша туфелька?

- В схватке метнула ее во врага
Целилась в глаз, а попала… в дворецкого
Тот уронил оленячьи рога,
Те, что прислали от хана турецкого.

- Ваше высочество, что за слова!
Может быть, все-таки переоденетесь?
С Вами так шумно… Болит голова.
- Пластырей много – мы с вами поделимся!

Мне пластырь на руку, Вам – на парик!
Пуфу - на окорок, чтоб за компанию.
Няня, Вы слышали? Что там за крик?
Пуфик! За мной! Мы не так сильно ранены!

- Стойте, принцесса! Постойте! Куда?!!
Вы в панталонах, а платье на вешалке!
- Няня, родная, но там же беда!
- С Нашим высочеством в топку, аль вешаться…

- Няня! Нам больно! А уху за что?!
Ай-ай-ай-ай! Няня, только не за уши!
Лучше за косу!
- Что это за тон?!
Вот подрастете, и выйдете замуж и…

- Замуж не надо! И так нелегко!
Мы с Пуфом с детства к мученьям приучены:
Все заставляют нас пить молоко,
Платье носить, вышиванием мучают…

Дело принцессы – сидеть вышивать
Крестиком, гладью… Не крестиком-ноликом!
- Няня! Но я так хочу выживать
В битвах…
- Ровнее сидите за столиком!

- Эх… настучали по попе ремнем…
Нам не впервой расставаться с обидами!
Вырасту принцем, а Пуфик – конем!
Пусть нам все принцы и кони завидуют!
(с) Саша Бест

В детстве мы разводили костер у пруда - и варили кашу.
Она получалась не очень съедобной, зато получалась нашей.
Сидели, болтали, смотрели в пламя,
жарили хлеб (настоящий, сами),
иногда и до ночи даже.

Бабушка мне говорила, что сковородка ничем не хуже.
А в печке тоже огонь, и рядом тоже большая лужа.
И я могу пригласить друзей,
и на чем сидите, возьми брезент,
и чтобы не дуло в уши.

Тогда темнело довольно рано. Звезды казались быстрыми,
а вместе с луной приходила она, чтобы стоять над искрами.
Не смотря на то, что была занята,
и все мы знали эти места
от леса до самой пристани.

Она приходила к нам - и наш костер оставался нашим.
Он долго тлел, лишь к полуночи захлебываясь от сажи.
Мы вместе его гасили,
лили воду, песок носили...

Поэтому я не вижу его погасшим.
(с) Арчет

Гнуть ли, не гнуть, не согнется линия,
Разве что спину твою согнет.
— Что тебе: красное или синее?
Нет, не зеленое. Не пойдет.

Слушай что скажут. Не будь несдержанной.
Не выставляйся, сойдет и так.
— В беленьком куколку или в бежевом?
Что за капризы — ружье и танк...

Разницы нет, хорошо ли, больно ли, —
Топай по атласу здешних мест:
Влево и вправо по яме с кольями,
Вверх и вперед — перекрыт проезд.

Кончилось всё, что могли вытрушивать.
Медленно, верно растет броня.
— С чем тебя: с луком или с петрушечкой?

— Как-нибудь без меня.
(ц) Айриэн

Говоришь сам себе, что прошла зима,
пережил то, что смог; что не смог, — оставил
так, как есть; не сошел до конца с ума,
закалился в процессе не хуже стали,
вышел в мир, осмотрелся, раскрыл ладонь -
подкормить голубей у седой скамейки,
рассказал им, что свил сам с собой гнездо
там, внутри, где прописан до самой смерти,
рассказал им, что видел плохие сны,
что на кухне пригрелся у батареи,
но зимы не растопишь ничем земным,
а земное в тебе, говоришь, стареет...
рассказал бы еще, но в ушах свистит,
и карман обмелел, и ладонь пустая...
иногда для того, чтобы всех простить,
одного воскресенья не хватает.
(с)  Ася Анистратенко

Мальчик приходит домой, расшнуровывает ботинки,
Старенькое пальтишко вешает на крючок,
Бережно вынимает из рюкзака свой альбом с картинками,
Радостно убеждаясь — ни капельки не промок!

Ставит на плитку чайник со ржавым носиком,
Из холодильника сыр достает, колбасу, батон,
Шепчет себе: Вот я и взрослый… Ну ладно — взросленький...
Кошка выходит из комнаты, трется о стул хвостом.

Мальчик сидит у окна и глядит: вечереет, синь,
Тихий снег, дворник курит, ребята бегут куда-то...
Что-то тянет внутри: вечереет, а он у окна один,
И часы угорожающе движутся стрелками циферблата.

Мальчик щелкает светом, берет карандаш и листок альбомный
И рисует: вот рыцарь, вот солнце, а вот и принцесса в башне,
Когда просто сидишь и рисуешь — не холодно и не больно,
Даже если ты дома один, все равно — не страшно.

Мальчик слышит, как торопливо вращается ключ в замке,
В животе сотни радостных бабочек теплятся, рвут дыхание,
«Вот и мама пришла!», запах улицы, мягкий мех на его щеке,
Вот и кончились все волнения, все терзания.

- Ты поел? Как уроки? Что делал? Скучал? Замерз?
Мальчик радостно сыплет ответами, чайник опять горячий.
Каждый вечер понятен, вполне ожидаем, любим и прост,
И, казалось, что будет всегда так, и никогда иначе...
_______________________________________________________
Мальчик приходит домой, расшнуровывает ботинки
Чуть задевает светильник нестриженой головой,
Вспархивают над абажуром оранжевым крошечные пылинки,
Мальчик принес с собой сыр, колбасу, Playboy.

Фоном на кухне включает телек, ставит на плитку чайник,
Тишь непривычную прочь изгоняя, как едкий дым.
Тишь до сих пор ему кажется страшной, чужой, случайной,
Не привыкает к ней, хоть и живет много лет один.

Можно бы было жениться, когда был в цене и спросе,
Но не срослось, не слюбилось, судьба не скрестила и не свела...
Входишь домой, тишина, пустота, и никто не спросит,
Где ты так долго, и с кем, и зачем, и вообще — как твои дела.

Так и сидит, дым пуская по кухне, на кромке ночи...
И, говорит вдруг скороговоркой, обнявши себя за плечи:
- Я поел, на работе завал, я замерз и скучаю очень… -
Говорит, говорит, говорит… И становится как-то легче.
© tsoylita

Мы думали, что живем в эпоху безволья,
что мы кто угодно – но никогда не солдаты.
Но потом наши братья взяли палки и колья
и вышли на автоматы.

Война выбирала нас. Мы были художники и поэты.
Мы не умели воевать, но быстро учились.
И нет у войны романтики, никакой романтики нету,
только ветра степного примесь

да горечь утрат. Мы стали злы и расколоты,
научились делать перевязки, вставать по тревоге,
и было сухое, безводное летнее золото,
и были истоптанные дороги.

И была дорога вперед – помалу, упрямо,
через снега, через жгучее злое солнце.
Эпоха выбрала нас. Не забывай меня, мама.
Я не знаю, кто вместо нас вернется.
(с) Лемерт

Брат, у меня тут бескрайний сезон дождей,
Небо обложено тучами без просвета.
Дни всё короче, а ночи всё холодней.

Я привыкаю терять зонты и друзей -
В общем, хреново заканчивается лето.

Да и от осени можно не ждать чудес,
Лишь облегчения.
Может быть, я дичаю,
Но всё отчаянней хочется смыться в лес,
Взяв с собой лишь сигареты и термос чаю.

Просто уехать от всех, кто тебе знаком.
Только от этой усталости всё острее
Чувствуешь, как обрастаешь уютным мхом.

Знаешь, а я тут всё думаю вот о чём:
Дети мы всё ещё или уже стареем?

Брат, ну скажи мне, об этом ли ты мечтал
В детстве, когда в новый год открывал подарки?

Впрочем, забудь. Кто-то должен кормить кота.
Так что возьми с собой чай.
Погуляем в парке.
(с) Ольга Булычёва

воет небо гаснет солнце меркнут флаги
где-то падает на край земного пекла
самолетик из оберточной бумаги
и горит
и ничего и даже пепла

первый первый взрывы стихли счетчик замер
я не вижу ветер слева пламя справа
не бросай меня сияй перед глазами
ясный месяц белый свет каррарский мрамор

между звездами ныряя словно пьяный
понимаешь никакого в этом толку
где-то падает солдатик оловянный
и горит
и только сердце
только
только
(с) Тэйми Линн

ты знаешь, кто ты - с тех пор, как прибрел, измучен и тощ,
прямо к краю деревни, забившись там в глубь кустов.
накормили, отмыли, ты научился их различать,
когда надо - смеяться,
когда не надо - молчать.

но ты знаешь, кто ты, и память твоя искрит,
просит мяса, ночного ветра и жжет внутри.
и ответ из желудка, из сердца - горишь? - горю!
да и кто б не хотел бежать по полю наперерез октябрю?
и клыками распахивать горло добычи -
простейший трюк?

но тебя учили убивать оборотней, учили всегда,
наставляли - стреляй прямо в глаз, а не то беда,
не гляди на морды, забрызганные луной,
не смотри на раны, сочащиеся небесной голубизной,
то не кровь - вода.

повторяли: не трусь, не беги, заряжай ружье,
это дело - защита деревни - теперь твое,
у них есть право на землю, они жили здесь испокон, но и мы
не отдадим свое.

и теперь ты словно разорван по нежному брюху, старому шву:
у тебя есть друзья, что, конечно же, здесь живут,
тебя хлопают по плечу - "молодец", "удачи", "бывай",
в состязании по стрельбе
ты снова выбил из ста - сто два.

и ты ходишь в дозоры, глядишь на таких, как ты
(нет, разумных почти что и нету,
у многих - в душе только голод, глаза пусты)
но однажды, однажды...
ты глупо надеешься - этот день никогда не придет.
срам, честное слово, стыд.

(нет, ты знаешь на чьей стороне будешь - не вопрос,
у одних - твоя кровь,
и с другими - рос,
но, когда придет беспощадный, упрямый рок,
время скалиться и рычать, защищая от зла и бед,
отрывая приросшую маску - пристала к носу, ко лбу, губе...
что ты скажешь одним?
что - другим,
что они - тебе?)
(с)волколис

Ты не прав, мой друг, говоря о том, что я стала камнем, свинцом и льдом, что все крепче яд и острее жало. Просто я так долго двоих держала, что одна выдерживаю с трудом. В стае хищных птиц, раздраженных ос, я чужая особь, немой вопрос, головные боли седых ученых. И тебе не велено знать, о чем я научилась думать, пока ты рос. Это шутки гормонов и позвонков, кто-то взял свой метр – и был таков, кто-то больно тянется дюйм за дюймом. Так в пустыне верблюд переходит дюны, но оазис по-прежнему далеко. Иногда мне кажется: все мираж, здесь чужой язык, да и мир не наш, и создатель мира лицо скрывает. Иногда я чудо творю словами и беру фортуну на карандаш. Ты не прав, мой друг, этот путь не пыль, просто я однажды сошла с тропы, потеряла время, людей и память. Мне бы льдом, свинцом, одиноким камнем, но судьба не любит вещей слепых. Я умею дни проходить насквозь, вижу изгородь, жимолость, ржавый гвоздь, словно намертво впаянный в срез древесный.
Я жива.
И мне все еще интересно, что с тобой происходит, когда мы врозь. (с) Кот Басё

И горят огни в нежилых домах,
из деревьев гнилых вытекает сок.
Никогда не ведай, что значит страх,
только знай, что есть путь, и что он далек.
Я иду через Самайн, держа свечу.

Этой ночью мертвых выпадет снег,
принимая осенней земли дары.
Кто бредет сквозь поля – да от века в век?
Кто бредет по лесам, зажигая костры?
Я иду через Самайн, держа свечу.

На полях земля поедает траву,
на колах у домов стоят черепа,
и идет ноябрь, принимая листву,
словно дар, и походка его слепа.
Я иду через Самайн, держа свечу.

Если вышел из дома, не бойся тех,
чьи с полей доносятся голоса,
чей с могил доносится тусклый смех,
чьи ладони простерлись по небесам.

Ничего не бойся. Я подсвечу.
Я иду через Самайн, держа свечу. (с)Лемерт

Между «жили да были» и между «ходили на…».
Между стильным началом и сказкой с невзрачным концом
Я купил себе быструю Смерть за глоток вина.
У нее были мамины руки и даже лицо.

Только Смерти я дал бы семнадцать неполных лет.
Нам бы встретиться с ней за десяток столетий до Тьмы.
Я бы вывел себе на запястье багровый след,
Я носил бы ее на руках, но промолвил лишь: «Мы

Между Миром и Светом, что греет чужой пожар.
Жаль, что мы не сгорели как птицы секунду назад»
Смерть ответила мне: «Ты же знаешь, мне тоже жаль»
Сожалея, она забрала меня в собственный Ад.
(с)Саша Бест

Как-то все странно, разорвано-склеенно -
Швами внахлест.
На подоконнике - пыль. Потеплее бы
Стало... Всерьез
Думалось ли, что закуришь однажды?
Не отвечай.
В "штопор" ушел самолетик бумажный -
Так... невзначай.
Перевернули и не удержали -
Мы или нас?
Проблеск улыбок - холодом, сталью.
Вот и весь сказ. (с) Сири-мать-его-Китон

Вот идет она сквозь молочно-густой туман,
тишина такая, что можно сойти с ума,
только краем глаза видятся силуэты
деревьев, домов, людей. "Это все обман!
Я не верю в это".

И сложней, и сложней даётся ей каждый шаг,
всё густеет мгла, всё больней и трудней дышать.
От ладоней тумана в жилах кровь остывает.
Но кто-то незримый за руку её берёт,
словно вливая силы идти вперед,
и ладонь его - тёплая и живая.

И конечно она узнаёт его в тот же миг,
и смеётся нервно "Единственный, чёрт возьми,
ты пропал же где-то меж Тигром и меж Евфратом!
Я прошла весь мир, обыскала я целый мир,
но ты пришел сам обратно".

Так идут в тишине, в светлеющей белизне,
и покорно туман расступается перед ней.
Проявляется мир, небывало живой и светлый.
Остается шаг - и сгинет туман во сне,
унесённый ветром.

Так и сгинет туман, миражи его и тропа.
"Ты же снова исчезнешь, как раньше уже пропал?"
Он сжимает ладонь, конечно, не отвечая.
И молчание режет её побольней серпа,
раздирает её бичами.

И стоит она у последней черты, дрожит.
Да, ей хочется света, хочется снова жить,
но шагнув вперёд, с кем она перейдёт границу?
Вот стоит она, не ведая больше лжи,
и сжимает ладонь.
И боится.
О, как боится! (с)

нас учили, что нет закона. выходи и дерись как можешь.
мы служили чужим иконам. огрызаться себе дороже.
отвернешься - стреляют в спину. чуть замешкался - выйдет боком.
кроме совести, все едино. в нас давно не осталось бога.

нас учили, что мир опасен, за границей лежит пустыня.
так идея стремится в массы. никому не спастись отныне
каждой цели - барьер сверх меры, каждой смерти - по некрологу.
выдирайте с корнями веру! в нас давно не осталось бога.

нас учили вине и страху. мы находимся в зоне риска.
дайте срок - и пойдут на плаху завсегдатаи черных списков.
против имени - жирный прочерк. ренегатам одна дорога.
спи спокойно. диагноз точен: в нас давно не осталось бога.
(с) Вивиана

Все мы нужны кому-то -
Сказку представить в лицах.
Но и одной минуты
Хватит, чтобы разбиться.

Тонкой щекою чашки
Об пол, с беззвучным воем...
Труд разбиваться - тяжкий.
Хочешь его освоить?

Странные судьбы-блюдца,
Каждое снова с края,
Вздрогнут и покачнутся,
Больше не выбирая

Между землей и небом:
Вниз, только вниз - в осколки!
В мусор, с засохшим хлебом,
Если не вышло толка,

Если ошиблись в главном,
Если не так любили...
Ты не обжегся? Славно!
Я принесу другие.(с)

Это все очень просто, но я не могу насильно,
У меня в голове - Брэдбери и Азимов,
И кто бы знал как не-вы-но-си-мо
Слушать мой внутренний монолог.

У него крайне строгий стиль и высокий слог,
Он свои тайны прячет в распутьях строк,
И если б он хотел, он бы даже смог
Сделать меня другой.

Но мне даже не снится уже никакой покой,
Я умываю левую руку правой своей рукой,
И просыпаюсь утром - почти живой,
Ведь вся моя жизнь - курьез.

У меня в телефоне сегодня - засилье грез,
Да пара кадров пряных испанских звезд,
Если хочешь меня принимать всерьез -
То давай. Рискни.

Я ж из тех, кому всякая тропка кричит "сверни",
Я же девочка-выбрось и девочка-отвали.
Я же девочка-у-кого-ничего-внутри,
Я - просто девочка.
Боже
Такую меня
Храни.
(с)Пушистый Вареник

Не любимые, не такие, не те.
Вот мы стоим в пустоте, надвигается Тьма-с-Востока.
В легких моих осока, серебряна и остра. Была бы тебе сестра, последние угли костра, и стрела, и вода бы тебе была.
Тьма надвигается, как скала.
Не спасет ни принять ноль-пять, ни рифленая рукоять, ни прижатый к виску ствол. Всяк один в темноте и гол, бесполезен, устал и нем.
Вот осока растет во мне, листья острого серебра, корни тонкие у ребра. Не любовник, не друг, не брат, не огонь, не вода, не меч - безымянный странник во тьме, в серых травах моих следы.
Вот я. Вот ты.
Мы сильней пустоты,
ты знаешь?
(с) Мария Гуцол/Амариэ

Когда уходили первые - плакал всякий, кто это видел,
И всякий, должно быть ждал, что сейчас кто-нибудь выйдет
Из толпы провожающих и, перекрикивая салют,
Заорет: Не ходите, ребята, вас там убьют,
Заорет: Не пущу! Встанет поперек пути.
Но все молчали, и им удалось уйти.
Через весь город, к автоколоннам и поездам,
Окопам, траншеям, дзотам и блок-постам.

Когда пришли похоронки, не плакал уже никто,
Все знали законы игры в это лото:
Ты проиграл мгновенно как только вступил в игру.
Черным по белому в правилах написано: все умрут,
Кто раньше, кто позже, но ни один - в свой час.
Это было до нас, это будет и после нас,
Вот тебе истина, известная даже школьникам:
Вместо людей возвращаются бумажные треугольники.

Когда уводили последних - было шумно, будто в бараке,
Матерился конвой, в подворотнях выли собаки,
А всякий, шедший в колонне, переходил постепенно
Тонкую грань, отделяющую гражданского от пленного,
Вчерашнего горожанина от завтрашнего арестанта.
Вслед им щерились окна запертого почтамта,
И всякому идущему было понятно: его забрали
Потому, что ушедшие первыми - проиграли.

Все они часть истории, про них уже не забудут:
Первые и последние, когда-то были, больше не будут,
Реестр потерь - неважно, чьей стороны,
На страницах учебника, в общем-то, все равны,
Кроме нас. Мы остались разве что между строк,
Проскользнули ветром в окно, водою в песок,
Никто с нами не прощался, никто вслед не кричал "Виват!",
Про нас не знали ни почтальоны, ни военкомат.

Мы уходили тихо, тихо, по одному, ночами,
У нас была темнота впереди и тишина была за плечами,
Не сказали, куда идем, ни мужьям, ни женам, ни детям,
Так что по итогам, выходит, именно мы тут за все в ответе.
Потому что кто-то должен, а остальные вроде как не при делах,
Концы уходят в воду, документы лежат в столах,
И, говорят, что ни призыва не было, ни погромов.

Вероятно, надо было действовать по другому.

Мы так и не узнали о том, что война закончилась,
Что подписаны какие-то пакты, переданы полномочия,
Что в итоге решили - нет ни правых, ни виноватых,
А только гражданские жертвы и невернувшиеся солдаты.
Так что мы до сих пор сидим в лесах и у железных дорог,
Нам не шлют приказов ни маршалы, ни даже Б-г,
Воюем по памяти: поезда под откосы, листовки на столбы и под двери,
И все, не верящие пропаганде - нам почему-то верят.

Хотя никто не знает, что мы есть и что мы сами себе указ.
Впрочем, был один: гулял в лесу, случайно вышел на нас,
Ну, как случайно - говорит, искал много лет,
Все хотел сказать, что войны давно уже нет.
А потом повзрослел, послушал радио, почитал газеты,
Позадавал вопросы, не получил ответов,
Научился читать между строк и по глазам,
В общем, пока нашел нас - понял все сам.

Мы спросили его о ситуации в городе и военных частях,
А он сидел, пил чифир, горбился и молчал,
Потом поднялся и сообщил, что время, кажется, остановилось.
Все по-прежнему. Ничего не изменилось.
Мир сдвинулся, а утверждающие обратное - врут,
И каждому положен личный крутой маршрут:
Тем, кто уходит первыми и кого последним уводит полиция.
Так что мы остаемся на своих прежних позициях.

Вот, собственно, и все, о чем имело смысл писать.
Уничтожьте эту листовку прежде, чем прочитать,
Развейте пепел, а после вдохните дым.
Тогда вы поймете, о чем мы здесь говорим:
Мелким шрифтом, с двух сторон, на папиросной бумаге.
Мы не знаем, какие сейчас над городом флаги:
Ночью не различить цветов, а флагшток и вовсе не виден.

Судя по всему, мы никогда
отсюда
не выйдем.
(с) colonel_fawcett

отпущу ли сойку в полет с руки,
удержу ли бабочку в кулаке?
мы с тобой по-прежнему дураки,
хоть плывем на танкере по реке -
бестолково, радостно, налегке,
и рука в руке.

посиди со мною в собачий час,
посмотри в бинокль, как ползет зима.
заметались титры, экран погас,
и за кадром слышен отборный мат,
и на мачты грузно садится тьма.
не сойти б с ума.

вот сиди и радуйся - хэппиэнд
гулко бьет хвостом по ночной воде.
впереди сверкающий неверлэнд,
позади опаснейший каждыйдень.
золотая феечка спит в гнезде
неизвестно где.
(с) Тэйми Линн

В детстве мы все умели летать. Я же умел, тоже.
"Ну-ка немедленно перестать, этого быть не может!"
- взрослые говорили мне. Я ковырял стенки.
Крылья, шуршащие на спине, гладили по коленке.

Я знал, что крылья у взрослых есть. Только они - прячут. С ними ведь толком ни лечь, ни сесть, сложно ходить, значит, проще их под машинку стричь.
"Смотрите, у вас на ушке... Перышко? О, я прошу простить... Наверное, из подушки"!
А если кто-то и полетит - сложно парить вместе, спереди будет воздушный щит, сбоку крыло крестит, и турбуленция позади. Легонький, как листочек. Крылья и правила высоты делают одиночек.

Но я не сдался, - и я летал: с чайками над заливом, с французскими летчиками до скал, с драконом одним игривым, с крылатыми кошками на заре... И даже одной ракетой. Видел, как она на земле стала лучом света. Летал-летал, и однажды, вдруг, проснувшись не очень рано, нашел изогнутый белый лук, висящий на сгибе крана. А рядом, в ванной, огромный меч. И нимб. И ключи на связке. Я - должен все это уберечь? Я сказка? А что в развязке?

Сижу на крыше у голубей. Пью кофе из автомата. Небо над городом голубей, а облака - вата.
От нимба пафосно прикурю. Это Ключи от Рая. А Меч - Возмездия. Я горю, ярко - но не сгораю.

Господи... Я не вижу пути. Причем и назад - тоже. Что мне делать, куда идти, Ты еще там, Боже?
Просто хотел, ну... "не как они", я же уже выжат... Слышишь? Направь меня. Подмигни.

Но, кажется, он не слышит.
(с) Арчет

А когда тебе больше некуда улетать,
становись воробьем, сиди и смотри в окно,
за которым твоя неубранная кровать,
за которым ты просыпался, когда темно,
и смотрел, ощущая холод стекла виском,
на пустой проспект, от слез и огней рябой.
В темноте искать пропавшее нелегко,
В темноте легко оставаться самим собой.
Так куда же теперь лететь, и зачем тебе?
В этом городе и зимою - огни и дождь,
подставляй под струи перышки, воробей,
сквозь асфальт весною семечком ты взойдешь.
(с) Эль-Рей

Улетать с перелётными птицами,
Возвращаться в конце весны.
Этот мир рассечён границами,
Но с небес они не видны.
Под стальным крыла оперением
Дышит северный океан.
Здесь, вверху, как будто нет времени,
Холод, утро, восторг, туман.
Улетать за чужими звёздами,
Исполняя свою мечту.
Над обрывом так много воздуха,
Что не чувствуешь пустоту
Под ногами - плясать над бездною,
Забывая, зачем дышать.
Растворяется в ветре дерзкая
Завороженная душа.
Убежать от промозглой сырости
В край своих сокровенных грёз...
Видишь, девочка, крылья выросли,
Что загадано, всё сбылось.
(с) Хар-Ману Лиса

…А когда было грустно, ты завела лису,
Пусть не Маленький Принц ты – лисы умеют ждать,
Да и осень вот-вот, почти уже на носу,
Что придумаешь лучше верности в холода?
Только все же лиса – не то, что из сказки Лис,
Поднялась, улетела, не предупредив о том,
И не ждет на пшеничном поле, а смотрит вниз,
Задевая звезды лапами и хвостом.
Те качаются, в телескопах вовсю рябя,
И пыльцой оседают на нос – иди, сияй!
И порой издали доносится до тебя:
«Осень рыжая; если рыжая – значит, я»…
(с)Эль-Рей

А кто разберет нас - то на лютики и полынь, на старые камни твердыни, на башенных стекла мозаик. Вот приходит гроза, с запада ли, с востока, мы корни осоки, мы листья осоки, и пальцы наши в крови.
Ты видишь ли, видишь, где кончается линия фронта грозы? Так хрупко и зыбко, и башня стоит на обрыве, на самом краю.
Ты держишь ли руку мою?
По венам травы и лютики, осока, болотный ирис. Сполох над башней - как выстрел.
Ты слышишь, как травы растут меж камней? Ты слышишь, скажи мне? Или молчи, собери меня из намеков, ягод болотных, листьев осоки, пока я собираю тебя.
Пядь за пядью падает башня, затихают грозы вчерашние, остаются ломкие стебли травы.
И мы над обрывом.
Живые.
(с) Мария Гуцол/Амариэ

ты видал людей, как мыши, людей, как горы
(смерть обычно их уравнивает по росту).
ты — стрела. стрелу пускают за стену, в город,
осажденный город, форт, неприступный остров.

точно целясь, тетиву оттянув до боли,
поджигают и пускают: лети, родная!
ты — стрела, ты изначально — чужая воля,
нерушимая, отточенная, стальная.

расскажи им, что такое — быть чьим-то словом,
разрешением, приказом, Эдиктом, карой;
за спиною различать еле слышный говор
и всегда, везде, от всех ожидать удара.

только слово — между двух обозленных армий,
между холодом и лавой, мечом и плеткой.
иногда стрела срывается — не по плану,
остается лишь следить за ее полетом.

тетива уже натянута: тронь — порвется,
в поле выведены пешки, ладьи и кони...
иногда стрела взлетает — и прямо в солнце,
огнедышащим выпархивая драконом.
(с)волколис

К ночи кого-то на кладбище отнесут -
утром он встанет и молча вернется в дом.
Чудище злое живет в костяном лесу,
чудище нору копает и вьет гнездо.

Видишь те знаки - “Не смей разводить костер”?
Чудище чует в потемках тепло и свет.
Лес по ночам ворочается, растет -
вот до забора дотянется, и привет.

К двери записка прибита складным ножом:
“Деньги в бидоне.
Люблю! Не забудь ключи!”
Красный туман собирается за межой.
Чудище смотрит из зеркала и молчит.
(с) Тэйми Линн

Дом — это там, где кот? Или там, где свет?
Дом — это место вообще? Или даже нет;
Дом — это крест окна посреди зимы?
Дом — это стены?
Дом — это там, где мы.

Что это — дом?
А каждый решает сам.
Если нашел — заметно и по глазам,
и по манере везде забывать ключи.

Спрятался дом:
Давай. Выходи, ищи.

Хочешь, лови попутку, бери билет
или бери корабль на абордаж,
— вряд ли найдешь какой-то другой ответ,
значит, — даже себе ты его не дашь.

Дом остается в каждом, как тихий стих,
дом достается верным по вере их,
дом — это я и ты.
Закипает чай.

Скоро иду домой.
Выходи, встречай.
(с) Арчет

Когда дочери Юга внезапно идут на Север,
Клёкот сокола чёрным пером застревает в горле.
Глухо шепчут ветра и, взлетев между сосен древних,
Дева-птица над миром два синих крыла простёрла.

Ах, душа твоя Южная, быстрая, как змея,
Но змеёю же вьётся бессильно и скалит зубы.
Не идти тебе в битву, и не поднимать копья,
И не спать на сырой земле на подстилке грубой.

И зачем тебе грезится Северный гордый стан?
Не по росту тебе эти рыцари-крестоносцы.
Ты мала рядом с ними, как лужа - да океан,
Как ночной светлячок по сравненью со светом Солнца.

Оставайся на Юге и ешь свой банан, инжир,
Ананасы, гранаты, кокосы и маракуйю.
Ну зачем тебе эти безумные виражи?
Сколько б ты ни рвалась, ни бежала - всё будет всуе.

На рубашке льняной проступают от крови пятна,
Мысли в клетке из черепа мечутся диким зверем.
Ни сомнений, ни слёз. Мир меняется безвозвратно,
Когда дочери Юга внезапно идут на Север.
(с) Ария

директор цирка сказал не подкармливать клоунов, не кидаться из зала программками, не снимать. дети глядят, а у клоунов лица знакомые: может, брат и сестра, а, может, отец и мать, может, странный прохожий, замеченный этим утром за попыткой догнать автобус, вцепиться в дверь, может, дама на кассе, уставшая и замученная, улыбается, да вот только никто не верит.

таких совпадений, конечно же, быть не может.
но вот, кривляясь, танцуя и хохоча, носятся по манежу, смеша, похожие на родственника, на жертву, на палача клоуны с гримом будто от тарантино, ну, знаете, тот самый нелепый фильм…

родители закрывают фейсбук и тиндер, и, открыв инстаграм, начинают прямой эфир.

клоуны замирают, как будто нитки у кукольного театра оборвались. директор бледнеет и молча сползает ниже, а клоуны смотрят, смотрят в толпу без лиц.

щелкает, щелкает что-то внутри у цирка, свет пропадает, звучит изнутри рычание. понимаете, львов с утра запереть забыли. а, может, так было задумано изначально.

эквилибристы смотрят из паутины, свисающей из-под купола серебром, дрессировщики из-за кулис ускользают тихо, нож упирается в сломанное ребро,

директор цирка сказал не подкармливать клоунов,
потом его сбили с ног, уползти не дали, и кажется, лица у клоунов незнакомые, будто сплав из бесплотных чудовищ, господ и дам, но в темноте все равно ни черта не ясно, кто там смешался в массу из тел и душ.

директор цирка сказал… он такая ябеда! впрочем, теперь вам лучше о нем не думать.

и иллюзионисты, и каждый из акробатов,
и клоуны с львами срастаются в нечто страшное.

сказали же: не снимать, не кормить, ребята…

не то чтобы вас, конечно же, кто-то спрашивал.
(с) Алина Матвеева