Играй, мой брат, на дудочке, пока Создатель спит. Густые облака ему постель, и стражники степей еще бредут в неверной темноте. Играй, мой брат, пока стреножу я коня, и нам с рассветом догонять вчерашний день, шагреневую ночь. Когда б успеть? Когда бы превозмочь все те дела, что Бог на плечи нам сложил. И мы делили пополам последний хлеб, последнюю зарю. Играй, а я пока поговорю.

Ты веришь в сказки? Я уж позабыл, какие мать слагала нам. Мурзы прекрасна дочь, но страшен, словно дэв, ее отец. Когда бы ни обет, никто б из нас не сунулся туда.

Смотри, уже светлеют облака, и солнце застывает на лице.

Спешим, мой брат. Нет истины — лишь цель.
(с) КостЕНика

Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём. Где тебя терпеть устали — мир на хаос обречён. Ты не хочешь возвращаться, и никто не уходил. Тут в постель приносят завтрак, хочешь, заключим пари? Из остатков старой веры (ты ведь веришь и сейчас), для отравленной планеты я живой составлю газ. Если же не совладаешь, над собою, королём, я потребую немало, ты отдать не сможешь долг, и, как следствие — погибнешь, как планета в коматозе. Есть пока что верный выход — отрекайся от престола. А мой текст немногим лучше, что сшивается без стали, норовит давно наружу, приходя всегда на плаху. Это зрелище трагично, и в погонах чинно, твёрдо, выступаю из бесчинства, как любимчик всех народов! Где терпеть тебя устали — там уже проходит вечность. На дорогах нынче слякоть. Ты уходишь?! Нет! Не верю! Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём. У тебя в руках держава, никуда ты не уйдёшь.

Опять, принцесса, прятались в лесу? Ну что вам ночью в замке не сидится? Там Лихо одноглазое Беду встречает возле озера с брусникой. Увидят вас — попробуй отцепись, усталость же хватается за ноги. И гости эти в замке не нужны, поэтому давайте осторожней? Здесь дали вашим слугам быт иной, где кожа затвердела от заклятий. Хозяин наш — любитель бить фарфор, но нас хранит зеницей ока Адам. И мы давно привыкли. Что грустить? Когда вцепились стены в негодяев. Никто из нас не ждал такой судьбы: ни чашки, ни подсвечники, ни чайник. И память сверлит дыры в черепах, сентенции читает, как уроки, — всплывает ежедневно ведьмин дар на каждом из предметов тёплым воском. Застряла костью в горле нам давно картинка немоты ночной усадьбы. И как прибилась ведьма на порог, и как её прогнал долой хозяин. С тех пор прошло немало юных лет, садись же к нам в компанию за чаем, ведь чайник разозлился и вскипел, да только вот мы сами виноваты.
Теперь, принцесса, знайте про Беду и в лес зловещий больше не ходите — заметят вас и выйдут ко дворцу. А здесь уже и так бывало Лихо.
(с)Шляпник Илья

Сбереги, Инпу, от кривых дорог, уничтожь тревогу, позор и риск, отведи слезу и зловещий рок, где пустырь — пусть вырастет тамариск, где мой труп падет — пусть завьется Ба, да возложат Иб на весы богов, моя плоть слаба, это плоть раба, но рожден я был без дрянных оков.

Их приказ — "забудь свой родимый дом, пред мужами в тогах бросайся ниц"; их верховный бог мечет смерть и гром, их авгуры тщетно терзают птиц. Они верят, раз я слабее их, то давно забыл, что такое честь, только птице Ба не отрежешь крыл, и она внутри, несомненно, есть. И сбежать бы прочь, не жалея ног, да вот только спрятан я за стеной.

Сбереги, Инпу, от кривых дорог, а когда решишь — забери домой.
(с)caritia aeternitas.

Не делаю зла, но к злу, как и все, приучен, и сплетается тонко венок из терновых веток. Покажи, демиург, кто способен тут сделать лучше, кто в словах беспринципно проворен и также меток.

Я знавал человека, чья воля судьбы сильнее, только сердце билось осколками хрусталя, и, надежду на свет в мятежной душе лелея, он сворачивал горы, а день был ему как яд. Я встречал однокрылых драконов, слепых волков, чьи горячие слёзы устилали дорогу к чаще. Я встречал королей, что прослушали смерти зов, рассуждая о ней, как о чём-то, не им грозящем.

Расскажи, демиург, что тебя вдохновляло, грело, как придумывал оси чужих бесконечных драм? Почему для одних слова что по ветру мелом, когда для других они — повод не встать с утра?

Я не делаю зла, но оно не играет честно, независимо чем отвечаешь ты на добро. Этот выбор, казалось, морали высокой вестник, но на деле же жизнь преподносит тебе урок. И не думай, что прост ответ и прозрачны стены: говорящий о вечности лжёт прежде всего себе.

Изменяясь, танцуешь бесстрашно с тенью — до странного важный шаг на людской тропе.
(с) Ийоль

Спящая красавица просыпается через триста лет.
Лес, окружавший замок, выглядит, как скелет.
В комнатах толстый слой пыли, а может пепла.
Если второе, то здесь когда-то было адское пекло.

Легкий вздох летит с ее нетронутых уст.
В округе нет ни единого принца, двор совершенно пуст.
Тихо она ступает по холодным каменным плитам.
Возвращайся-ка лучше в родную кровать и спи там.

Потому что бродить по вымершим коридорам смысла ноль.
Моль пожрала все твои платья, а время пожрало моль.
На востоке или на западе, на севере или на юге
Нет ничего, кроме вечного Рагнарека и Кали-юги.

Спящая красавица подходит к зеркалу, смотрит в упор,
Ножом обрезает волосы, берет из кухни топор.
Где-то на том берегу этого пересохшего леса
Должна быть другая сказка, другая повесть, другая пьеса.

Лютый волк, например, запускает в солнце свои клыки.
Блондинки бегут от зомби, ломая длинные каблуки.
Небо содрогается от грязной брани и воя.
В общем, происходит что-то страшное, но живое...

От ее пинков трухой рассыпаются корни и пни,
К вечеру гудят натруженные ступни.
Но идет все дальше тонкая, словно спица,
Девушка, которой теперь не спится.
(с) РенАрт. Дудочка Крысолова

Ты бежал во тьму и в ней не нашёл поддержки, беспокойный сон порывов души не сдержит. Закрываешь глаза, но прошлое точит душу, как мёртвым клялся, что правда всплывёт наружу. На лезвии пляшешь: один против всей толпы, а слово в защиту тебя обратится в пыль.

Не знаю я, что подарит нам новый день, пока свет внутри, сомненья держу в узде. Откуда пришёл и что будет в конце пути, не всё ли равно? Конец у нас всех един.

Пока ещё есть возможность, позволь сказать: неважно, что шепчет злобно в совете знать, неважно, что на рассвете думают короли, делай так, как делать сердце тебе велит. Принимать последствия, точно прогорклый яд, ты научишься вскоре, но не застынет взгляд. Станет крепче воля всякой заморской стали, обнаружишь в котомке то, что другие всю жизнь искали, но найти не смогли. Такова у судьбы дорога.

А пока — отдохни. Осталось совсем немного.

Нам осень добавит в чашу хулы отраву, но доброе слово залечит любые раны. Горячее сердце, ты верь в себя, просто верь: когда придёт время, откроется силы дверь.
(с) Ийоль

Субтропический ветер хлестнёт по щеке травой:
карту звёздного неба раскладывай да плыви.
Ты прости, что я здесь живу, и что я живой.
Я отдал тебе всё кроме этой своей любви.
Я об этом молчу. О чём говорить мне?
Ты запомнишь не больше одной из семи нот.
Ты увидишь здесь море, я буду ещё грустней,
хоть казалось, куда уж грустней, но.
Это время – лицом в подушку, лицом к стене,
обнимать не своих детей и чужих собак.
Я увижу здесь горе и буду ещё сильней,
ты увидишь здесь горы и лучше, поверь, так,
чем учиться кого-то высматривать из толпы
и испытывать разом не больше пяти чувств.
Я пытаюсь вдохнуть, а муссон поднимает пыль.
Я пока не умею. Но, честно, учусь. Учусь.
(с) Сопрано

Есть вещи, в которых
Я позволяю себе абсолютно не разбираться.
Как танцевать "за мальчика"
Как жарить шашлык
Как устроено электричество
(Да, в школе по физике у меня была тройка
Поставленная из жалости)
Каждый раз, когда образованные друзья
Начинают говорить про историю
Философию
Политику
Я могу кивать с умным видом
А однажды друг,
Не имеющий высшего образования,
Читал мне лекцию
На тему стихосложения
Ритмов и рифм
И знаете, что?
Мне не так уж плохо живётся
Я училась другому
Обнимать, когда нужно
Слушать других
Доверять окружающим
И любить их - вас - всех, несмотря ни на что
И учусь до сих пор
А про историю
Философию
Сериалы и психологию
Мне расскажут другие
А я обниму
И это
Более чем взаимовыгодное взаимодействие
(с) Лорелина

На самом деле все мои песни, –
и те, которые нашли своего певца,
и те, что лишь буквы на чьём-то ярком экране,
и те, что живут только у меня в голове, –
рассказывают не о том, о чем должны.

Песне положено быть о любви;
это так же верно, как то, что весной расцветают белые травы,
как то, что листья их зелены, а запах волшебен и сладок.
Если в самую скверную песню добавить слова надежды,
добавить крупицу того, что торжествует над смертью, –
мир станет немного прочнее, а люди – счастливее.

Всё это правда: и цветы на лесной поляне;
и то, что вечны любовь, свет и надежда;
и то, что без них становишься меньше и страшно мерзнешь.
Всё это правда; но ни одна моя песня
не говорит о надежде, любви и свете.

Они говорят: для тех, кто вел себя хорошо,
ел кашу, пил молоко и ходил на кладбище,
смерть выйдет из леса и будет не слишком страшной.

Они говорят, что останутся лишь цветы
на круглой поляне;
белые,
снеговые.
(с) Даэрон

У меня на ладони волны, и они говорят о боге. И о смерти, наверно, тоже, но за шумом почти не слышно. Каждый парус внутри безмолвен, даже если корабль в тревоге, даже если волна под кожей и растет, и бежит, и дышит.

Он спешит и роняет в небо белый край — треугольника света, там лениво лакает солнце ветер северный или южный. На песке нет ни ран, ни щепок — берег сдержанный и нагретый, не мечтает о чудотворце, не грустит о разбитой дружбе.

В глубине освещают камни фонари торопливых рыбок, кит поет Атлантиде песню, усыпляя морских чудовищ. Ты всегда будешь чей-то крайний, лишний, лучший, пустяк, избыток, но не стоит бросаться в бездну — голос моря не успокоишь.

Не сломаешь янтарь руками, не отстроишь корабль из веток, не покажешь другим, что скрыто под родной драгоценной ношей. Слушай волны, кита и чаек, этот звук безнадежно редок.

В небе белый холодный Ригель.
Млечный Путь, как и твой, нехожен.
(с)Хель

Мой король не боится огня и чертополоха.
Срок подходит, но он приходит всегда до срока.
Срок подходит платить по счетам и князьям, и нищим.
Мой король из младенческих слез добывает пищу,
Из печальных историй — вино, слуг — из палых листьев.
Никому не сравниться из смертных с его величьем.
Потому ль, что рубины в кровавой горят короне?
В темном пурпурном шелке по пастбищам ходят кони?
Потому ли, что властен над тучами и холмами,
А холодные руки целуют дожди и пламя?
Я иду перед ним, предвещая поля пустые,
Говоря, что с рассветом сырая земля остынет,
Сыновей вдруг окликнет седеющая дорога,
Под порогом, как мышь, заведется беда и голод.
Я иду, в его честь отравляя рукой колодцы.
Он придет. И, надеюсь, хотя бы мне улыбнется.
(с)КостЕНика

Осень пахнет гнилою листвой, незажившей раной,
Старым гребнем из липы, оброненным на бегу.
Я сказал бы тебе, что случилось со мною, Марья —
Да вот только, боюсь, говорить теперь не могу.

Осень пахнет нелепицей глупой, ужасной вестью,
Чародейством враждебным, героем, упавшим ниц.
Обещался вернуться с удачей на том рассвете -
С лёгкой волчьею шкурой для шубки и рукавиц.
Глуп твой суженый, Марья, да так, что глупей не сыщешь:
Гриб-маслёнок без имени, камень со дна реки.
Что-то бродит по чаще. Под волчьей личиной рыщет.
И оно не даётся — ни в руки и ни в силки.
Я последний дурак, коль рассказам чужим поверил,
Раз доверился луку со стрелами, верным псам.
Возжелал себя шкурой потешить от злого зверя,
Да вот только, прости меня, ладо — попался сам.
Сколько там пролежал, как очнулся, и сам не помню —
Лишь остались на теле укус да следы когтей…
Если так поглядеть, то как будто и не покойник,
Только руки-то, Марьюшка, руки мои — не те.

Я жестоко плачу за последствия этой дури:
Не закован, не заперт, а всё же почти в тюрьме.
Славный молодец был: голубые глаза да кудри...
А теперь, погляди — когти, лапы да серый мех.

Не отыщешь меня через яблочко на тарелке,
Своим зеркальцем, Марья, не вытянешь из оков.
Я пришёл бы к тебе даже мёртвым — но сам же крепко
Над порогом твоим оберег прибил

от волков.

* * *

(Я вернулся б к тебе, наречённая, даже нынче,
Даже чудищем страшным — сквозь злобу и волчий вой.
Ты ведь умница, Марья — поэтому, коль не сыщешь,
Догадайся, запрись. Не пускай меня в терем свой).
(с)Таня Спиркина

Мы живём вдали, без права на пыл и счастье, потому что, ты думаешь, преданы ремеслу. Не имеет никто ни дома большого, ни моря слуг, но все знают, однако, о нашей над миром власти. Пересохнет вода в колодце — идёшь ко мне, даже если сомнений ворох скользит туманом. Такие, как я, колдуют лихо и не обманут, прося подмоги у болотных живых огней...

Обрастают умения нотками горькой фальши, неизбежно слагаются сказки невесть о чём. А на деле тоскуем обычно вечером горячо, вспоминая о тех, кто идти продолжает дальше. И неведом глупцам закон, что прочнее стали, он живёт под сердцем, ломает тихонько рёбра — коль пригрелся силой, изволь быть собран, поцелуям смерти подставь в тот же день уста.

Позволь объяснить? Мы узники, точно звери, однажды пошли в нужде на север, к краю болот. К тому моменту из нас сотый уже умрёт, а от людей оставшихся будут одни лишь тени. Прельстились на мощь хозяина тех земель, пошли на поклон, надеясь на кров и воду. Только Хозяин был не нашей, увы, породы: не успел убежать — обнаружишь себя в ярме.

Мы платили ему не хлебом и не вином, мы платили ему отголоском своей потери. Так рождались о духах земли поверья.

Но о свободе мы не смели просить Его.
(с) Ийоль

Однажды мальчик берет меч.
Или девочка - револьвер.
Эта точка - единственная отмеченная. А дальше каждому - по их вере. Дорога идет через поле, вересковое, ветреное, в конце пути воздвигается башня или там старая крепость, и каждому отмерено - неба и более ничего.
Опоясан мечом, идет к крепости мальчик, или девочка - к башне. Вот дорога, вот ветер, и маки качаются красные, и важное что-то начинается прямо здесь.
Вчерашние дети приходят к заброшенной крепости, в волосах у них солнце, и порох, и вереск, и маковый лепесток.
Сколько дорог таких было, сколько заброшенных башен. Пахнет пылью, полынью и начинающимся дождем.
...Однажды мы все же дойдем.
И будет не страшно и ветрено, и полные волосы вереска.
И на крепости кто-то поднимет расшитый стяг.
(с) Амариэ

Я хотел бы помочь, только я не бог, богу некогда, он намотал клубок из ошибок, страхов, беды, вины, из сомнений и ран твоих нутряных, богу некогда, он тебе вяжет шарф, хочет петли накидывать, чуть дыша, хочет спицей о спицу стучать в тиши, никуда до осени не спешить. Я к его окну прижимаюсь лбом, я сегодня умею украсть клубок, пока Отче спит и не тянет нить, я могу клубок для тебя добыть. Пусть он катится в лес, в золотую мглу, ищет озера солнечную юлу, крутит вихри хвойные над водой, пусть заставит вспомнить, что было до. Может быть, на сказочном берегу ты поймёшь, как я тебя берегу, вспомнишь, как смеяться, лететь, дышать. Согревайся, счастливым не нужен шарф.
Я хотел бы помочь, только я не бог. Он связал клубок, я украл клубок, и тянулось время великих бед, чтобы нить тебя привела к тебе.
Так сиди на мостках, прославляя день, и болтай ногами в святой воде, обретай себя, не смотри назад.

Бог смеётся, он тоже устал вязать.
(с) Кот Басё

Кисонька-киса, глазоньки закрывай.
Глазоньки закрывай, никого не слушай.
Пусть не гремит салют, не звенит трамвай.
Кисонька-киса, завтра не будет лучше.

Кисонька-киса, знаю, боишься спать:
Оле Лукойе придёт, будет чёрен зонтик.

Лампочка мощностью в множество тысяч Ватт
утром вздохнёт и встанет на горизонте.

Кисонька-киса, мало осталось слов,
чтоб обогреть немного и успокоить.
Пусть хоть во cне покажут, что есть любовь,
пусть хоть во сне всё это чего-то стоит.

Кисонька-киса, танковые войска
мимо пройдут за окном, cоберяcь в колонны.
Кисонька-киса, тебя бережёт тоска.
Значит, никто не станет тебя иcкать.

Значит, тебя никто никогда не тронет:

Пёс ли соседский, что любит оскалить пасть.
Кухонный нож в руке, что теперь не гладит.
Чёрт в подворотне, страх с высоты упасть,
Смерть, что стоит в коридоре в твоём халате.

Всё это мороки, глупости, дребедень.
Кисонька-киса, всё то чужие люди.

Спросишь сквозь сон: будет хороший день?

Я промолчу или просто cовру, что будет.
(с) Сопрано

Многие годы назад я была доверчивой. Ныне, прости, но в твою не поверю ложь.

Руки до плеч вязью рун золотых расчерчены, чаще держу не перо я, а белый нож. Голос уже не звенит ледяным журчанием – петь разучился изловленный соловей.

Слёзы не лей, не ищи во мне сострадания – я стала старше, спокойней и холодней. «Око за око» – не только людское правило. Годы прошли, вот теперь-то взыщу должок. Ты, что меня так легко под удар подставила, ныне попалась в расставленный мной силок. Что потеряла – сторицей верну обратно я. Дар за дар, милая, проще закона нет.

Как только небо окрасится в кровь закатную – из груди вырежу магии колкий свет. Старый алтарь ждёт в саду нас с тобой под грушами. Ну же, не плачь, не отмолишь слезами грех!

Но если хочешь мне что-то сказать, послушаю: право на слово последнее есть у всех.
(с)Приют Эшу

Жуткий вальс живых и мёртвых, смесь для зелья в адском чане. За разломом полустертым не ищите оправданий. Там давно уже известно и давно понятно было: в этой жизни слишком тесно перепутаны все силы.
Кто смотрел в чужие мысли, кто искал чужие чувства, на палитре выжжет кистью неизвестного искусства.
Если смотришь прямо в бездну — ежедневно, час за часом, день сомкнётся слишком тесно, незаметно и не сразу.
День за днём вела дорога гранью жуткого азарта. Шаг за шагом, там немного день за днём сдвигая карты. День за днём идти в чужое, кто там есть, прицелься мимо. Рамки прежнего покоя стали вдруг невыносимы.
Вроде всё, уже победа, все враги лежат в руинах. Возвращаешься по следу — мертвецы толкают в спину. Балансировать непросто: где теперь остановиться? Голос вел к далеким звёздам, расцветая любопытством.
(с)

спускаясь с высокой горы, голос стелется, как туман,
как тонкие рельсы твоих испещренных багровых ран.
волчий след заметут ветра; мы волкам словно две сестры,
словно выкормлены во тьме, что сжигала мраком костры.

мне неведомо, чья душа — твоя иль моя, уж прости, —
зияет ревущей дырой, горький цвет чернее тоски.
голос шепчет: ступай — туда, где раскинулась высота.
платье мягко коснется туч, горе гулко падет с хребта.

ты упрямишься — почему? до вершины подать рукой.
иль милее скрыться в гробу, упиваясь зловонной мглой?
иль дороже рубить с плеча, как режет серп лес черемши,
хладным коконом стынет кровь, пальцы мерзнут в ночной тиши.

коль ищешь свободы, иди: путь открыт, оглянись назад.
ломая руками судьбу, на сотни вернешься декад.
счастливая, ты убежишь, спеша утолить свой каприз.
свободная, ты полетишь — одна,
но вниз.

и вниз.

и вниз.
(с) Татиана Самойлова

...А таким как ты, из другого теста,
говорят: убирайся, уже не надо,
поливай цветы из другого сада,
поищи для ада другое место,
от росы твоей вянет моя рассада.
А выходишь — тут годы сидит засада,
и хотел бы иначе, но как это, интересно.

Значит выселят, выгонят в чём родили,
и пойдёшь — ни присесть и ни опереться,
оперение в комьях дорожной пыли,
и в смоле и нефти дурное сердце,
всё колотится в диапазоне меццо.

И пойдёшь, в серебро обращая голос,
каждый вдох превращается в привкус медный.
И заснёт печаль, а проснётся голод
и сожрёт тебя до кости последней,
чтоб в бредовые осени бегать в летнем
и рыдать в рукав что уже немолод,

обнимая воздух предельно нежно,
как рёбёнок, мяч потерявший в тридцать —
фол последней убитой во сне надежды.

Вот её убийцы. Смотри им в лица
и старайся любить их, не сняв одежды.
(с) Виктория Манасевич

Мила, сегодня на ужин вино и сухарики…
Только представь, для кого-то зима — долгожданная.
Там, за порогом, коты — меховые шарики —
Смотрят на снег как на что-то до боли странное.
Ты говоришь, что декабрь несёт околесицу,
Просит нас за год итоги в соцсе́ти выставить…
Мила, мне снилось однажды: одиннадцать месяцев,
За руки взявшись, пришли к декабрю на исповедь.
Помню, февраль пропустили. Минуя очередь,
Как он рыдал и пытался найти утешение
У равнодушных объятий метели-дочери…
Мила, для боли мы все рождены мишенями.
Если однажды ей нечего будет праздновать,
Будем помянуты, Мила, сухими винами.
Время пыталось убить нас всегда по-разному,
Время не знает о тех, кто у нас за спинами.
Пусть ледяные ветра соберутся бандами…
Знай, что для каждой зимы золотым сечением
Создан сочельник. А в нём фонари с гирляндами
Будут хранить Вифлеемской звезды свечение.
(с)Артур Ктеянц

Город – это не дом и крепость (дом и крепость к тебе добры). Город – это жестокий ребус, неразгаданный до поры, поле битвы, военный лагерь, хорошенько вокруг смотри. В самой гиблой его клоаке бледной тенью живет Мари.

Всех занятий – уткнуться в Сартра, кошку за ухом почесать. Если выползти из мансарды, то всего лишь на полчаса прогуляться под облаками, к бакалейщику заглянуть и метнуться домой, пока не стал опасен обратный путь. Мимо выгоревших строений, искореженных фонарей, перевернутых "ситроенов" пробегает она скорей. И стучат, отдаваясь в сердце, крыс пугая и голубей, за спиною чужие берцы по асфальтовой скорлупе. В общем, ясно, что здесь не стоит лезть из полымя да в огонь. У нее вот таких историй миллион и еще вагон. Нет желания даже злиться – что поделаешь, се ля ви, эта песенка будет длиться, сколько Господа ни зови.

А назавтра она по новой ставит музыку на репит. Кошка, выгнутая подковой, на закрытую дверь шипит. Где-то в полдень Мари выходит в мир, не ведающий прикрас, и тихонько бормочет: "Хоть бы уцелеть и на этот раз!" Вряд ли кто-то ее услышит – здесь арена, а не приют. Здесь с балкона, а то и с крыши на таких, как она, плюют. Здесь железно уходят в минус тихоходы и добряки. Но бывает – не рвется мина, всякой логике вопреки, пуля чиркает в миллиметре, волчья стая теряет след. Смерть выводит кривые петли, целя в девичий силуэт. В этой повести многоликой ничего не предрешено!

В окнах вечер. Мари за книгой. Сонный голубь клюет пшено...
(с) РенАрт. Дудочка Крысолова

Акт желаний не придуман, протокол уже составлен. Государство-самокрутка прокурило комбинаты. Мы желали только неба и ходить под ним свободно. Но в стране, где власть железа, нам сломали позвоночник. Мы потом желали выжить, только прячут в уши пальцы и становятся глухими наши боги. Вот — проклятье! Не сыскать награды лучше, чем разодранный учебник "Тигроловов", листик, ручку, лимонада, моря, лета! Только мчит драконом поезд, когти тело раздирают, жертва корчится от боли. У трущоб стальная хватка. Мы — смешные фантазёры, но, застрявшие в трясине серых будней и заводов, наши мысли — террористы, в руки взяли кисти-краски и раскрасили весь город. Мы вину не отрицаем, только разве мы виновны? Головой трясли до смеха и менялся дым от фабрик на цветы, жуков, конфеты, но, в итоге, нас поймали. Нас одели в пять и восемь, как изменников Отчизны. Мы терпели, сколько можно, оторвал дракон нам крылья. И в последних томных взглядах мира мы меняем формы — вдруг дракон теряет хватку, превращается в корону. А оковы — в ожерелье, наши раны — в кисть и краску. Головой трясли до смеха, чтоб другие посмеялись. Оказалось, здесь не нужно, и стараться было тщетно. Валовой объём из грусти давит грёзы человека.
(с)Шляпник Илья

Рукоделью мама учила с детства,
а потом дала для работы место:
здесь теплей, чем было в о частоколе
на границе с навью ее дому.
Думала, мне дастся легко наука,
но колола пальцы, дрожали руки,
пока мама строго не наказала
не смотреть, подарок плету кому.
Это к наказанию все же ближе:
бусины на нить чужой жизни нижу,
но в моей шкатулке их так немного —
не собрать для каждого полный круг.

Сколь отмерю, столько и быть на свете.
Ты живешь, не зная о скорой смерти,
но столкнемся где-то с тобой в толпе, и
нитка лопнет. Тук-тук,
тук-тук,
тук,
тук.
(с)honey_violence

Среди сотен небесных тел я теряю привычный мир, где несчетно забот и дел, грёз о Рае и прочих дыр. Где-то там, в облаках, отдел по приему молитв и стрел, золотой грозовой турнир — острокрылый служебный тир.

Льётся в виски закатный мёд, отпуск — летняя благодать. Самолетам пора на взлёт: если падать, то сколько ждать? День расколот как кубик льда: под подошвой стеклом хрустит. Даже память — и та слюда острых капель в твоей горсти.
Посмотри: под стальным крылом пьяным дымом — июнь, июль... скоро август — квартал на слом, свиток в оспинах старых пуль. "Вист" все чаще звучит как "пли!", ставки — Акра, Фавор, Кармель. Страны — блик на щеке земли, раскалённой как карамель.
Нам постелен атлас и шёлк — горы, небо и ленты рек. Человек человеку — волк, грязный бакс и голимый крэк: затянись и пошли всех на Иордан отмывать грехи. Ночь, запекшаяся как хна, перетопчет весь мат в стихи, убаюкает в рубайят...
Что не пишешь, над чем застыл? Человек человеку — яд, верный враг и последний тыл. Обойди сто один порог иль объезди весь скучный шар: твой беспомощный термин "Бог" спит на паперти как клошар, собирающий старый хлам (жизнь летит, двадцать первый век!). Се, владыка грядёт, салам, респектабельный человек.

Город Адма — жара и свет, кипарисов немой конвой. В нем на каждого есть навет и советчиков стройный вой. Там расскажут, как жить, как жрать, как бы выгрызть побольше куш...
И на сто вёрст окрестных — гать, и на сто лиг небесных — сушь.
Поднимайся, усталый друг, белокурая злая тварь: год уходит на новый круг, обнуляется календарь. Среди прорвы земных побед что сподвигнет тебя на клинч? Человек человеку смерд, разумеющий только бич. Кто нам знамя, когда в виске бьется пламя как смех, как гимн? Дом, построенный на песке, рассыпается вместе с ним.
Продолжает любой рассказ пеплом, прахом, сухой золой. Мы — калам, выводящий "Азъ", социальный небесный слой, чуждый классовый элемент, вечный джокер в руке крупье. Capre diem — лови момент: смерть — флажок на твоём копье.

Есть ли разница: Ур, Бейрут? Глина любит гончарный бег. Циркуляры пророчеств врут так, как нравится голытьбе, что блажит у билетных касс — индульгенции, пропуск в Рай... список выставлен напоказ. Если нравится — подбирай все, что здесь ты считал своим: хоть живых, хоть гостей гробниц. Город, названный Цевоим — грохот огненных колесниц. Эй, маэстро, забацай туш, должен праздник быть пьян и рьян: нам из этих змеиных душ до рассвета полоть бурьян.

Среди сотен небесных тел проплывает во мрак Содом: запах секса и потных тел, пряных словно ямайский ром. Сколько стонет таких в углу, сколько завтра очнётся днём?..
Когда мир выбирает мглу,
Мы приходим
В него
Огнём.
(с) Асгет

пятнадцать лет я ношу на поясе кисть
с белым яблоневым цветком:
формально всё более чем пристойно:
цвета моего родного Дома - бирюзовый и белый
неформально всё более чем понятно:
рубашка небеленого полотна
белый шин
на поясе и у ворота -
гербы моих мертвых братьев
гербы погибших от моей руки братьев

белые, белые яблоневые лепестки
предупреждение каждому, кто подходит достаточно близко:
ты можешь на меня положиться
но в прошлый раз это не закончилось хорошо
истории о клятвах под цветущими яблонями
вообще никогда не заканчиваются хорошо:
слишком быстро облетает яблоневый цвет
и никакая любовь не отменяет выстрела

но за весной приходит лето
и три человека,
точно знающих о том, насколько отличается от нуля
вероятность увидеть друг друга в прицеле
стоят под яблоней
и разлито по трём чашкам
золотое вино побратимства
и падают в траву зелёные августовские яблоки
и умопомрачительно сладко пахнут
(с) Ninquenaro

Я прихожу с песком... Я остаюсь с песком.

Шелест и песнь пустынь в небе гудит, как гром. Смочит ладонь реки заросли тростника. Земли у берегов в цепких моих руках.

Час примерять хеджет юноше — не царю. Руки его к утру лотосы обовьют. Руки его держать станут хопеш и лук, и вглубь сердец врагов сеять ему испуг.

Жалит мое копьё яростью алых звёзд, я для моих врагов к смерти надёжный мост. Ветер свистит в песках, горло срывая в крик, и разрывает мглу бьющий о небо рык.

В жерле пустыни свит ветра ревущий ком.

Шепот песков затих.

Я прихожу с песком...
(с)Троллиные саги

мне говорили, мол, мальчик, давай осторожней с бездной, ей терапевтом прописаны безмятежность, невыход за рамки замочных скважин, налёт безразличия к тем, кто важен, не стук суматошный сердца, не то, что её по праву, а тёплый настой на травах: цикута со вкусом рая –
полынный степной покой.
мне говорили об этом и днём, и ночью, слова семенами падали в междустрочия, я разделял их на точки, тире и точки, те прорастали чернильной вязью; другие касались её губами, я же – ласкал перестуком клавиш, скрипом пера, едва равнодушным взглядом, мне показалось – я всё так легко уладил, не чувствами –
буквами всё изведал.
мне говорили; ты знаешь, я был послушен, я безразличие сделал своим искусством, а разум – точнейшим, единым из всех мерил, я отказался от «до» и «после», не удовольствие выбрал – пользу, не миг неизвестности – скучный Сансары бег.
мне говорили; меня заклинали словом, я выплетал из обрывков его другое, себя написал не творцом – подмастерьем бога, что билось в груди я за буквы прόдал, я мёртвое плотью облёк и былью; ты ведь умеешь читать меж смыслов, сердцем не чувствовать даже – мыслить, душу имеешь ярчайшую – аконит.
мне говорили, и я не тревожил бездну,
я её попросту
сочинил.
(с) Дмитрий Велигорский

Как из леса вышел — не знаю сам: там повсюду слышатся голоса, меж деревьев стелется злая хмарь, а в тумане прячется господарь. У него ни имени, ни души, господарь не знает, что значит жить, в жилах древних звонко течет вода...

Я дрожал, скулил и просил отдать мне цветочек аленький, что раз в год в эту ночь проклятую расцветёт. Господарь отвёл меня до межи, и сказал насмешливо: "Заслужи". Я смотрел в глаза его сотню лет, я лежал истерзанный на земле, сквозь меня росли осока и лëн. Я остался надвое разделён: сердце в землю высадил, точно впрок, а в груди на месте его — цветок.

Как — не помню — шёл из лесной глуши, но теперь ни имени, ни души, лишь цветочек мается под ребром, но к чему мне золото, серебро? Вот стою неузнанный меж людьми... Кем из леса вышел — поди пойми.
(с) adelheid

Хорошо, говорят ему, но ведь это не бесконечно: вольный ветер, степная пыль, барабанная дробь копыт… В самом дальнем углу души для тебя существует нечто, означающее, что все – можно выдохнуть и забыть, развернуться, сползти с коня, повалиться в чабрец и вереск, сердце, полное до краев, за секунду опустошив. Если скажешь – такого нет, все равно тебе не поверят. Признавайся, что ты хранишь в самом дальнем углу души?

Подступает к нему один, третий, пятый, двадцать четвертый, солнце катится за холмы, через небо пройдя дугой. Он вздыхает и достает из подсумка потертый сверток, разворачивает его и разглаживает рукой. Этой карте, он говорит, три столетия, по легенде. Здесь отмечены все пути, реки, села и города. Обещайте любых коней, предлагайте любые деньги, угощайте любым вином – эту карту я не продам.

И склоняется он над ней, ставит палец в заветном месте, словно Бог к усталой земле обращает свое чело. В самом дальнем ее углу ослепительно белый крестик нанесен неизвестно кем и неведомо для чего. Здесь, кивает он, мой рубеж, на котором брошу поводья. Я достигну его спустя три-четыре десятка лет, упаду в густую траву и шепну, задыхаясь: «Вот я – открывайте мне, наконец, ожидавший меня секрет!»

Разговорам кладя предел, со стола исчезает карта. Он опять врастает в седло и пришпоривает коня. Волки воют ему вослед, воронье продолжает каркать, сердце бешено бьет в груди – никому его не унять. Ветер путается в плаще – злой, пронизывающий, резкий. Выбегают наискосок буреломы, овраги, рвы... Там, где кончатся города, реки, горы и перелески, примет всадника океан дикой, пряной, густой травы.

Хоть и нет никаких границ, здесь граница мира, по сути. Впереди на тысячи миль – зверобой, ромашка и хмель. Он придерживает коня и нащупывает в подсумке, в самом дальнем его углу – ослепительно белый мел.

Надо мной, как ты видишь, еще не растет полынь -
Чтобы выросла, надо чуть-чуть полежать спокойно.
Это дело - среди других-то - совсем простое,
Только мы ведь не ищем, знаешь, путей простых.
Я не зря про полынь. Я люблю ее горький вкус.
Серебристые листья - тонкие, точно кожа.
Нахожу ее летом. Думаю: мы похожи.
Говорю: ты расти, хорошая. Я вернусь.
Это якорь. Смешной немного... ну, что за бред:
Навигатор, хранимый просто кустом полыни!
Да, возможно, смешно - по сравнению с остальными.
Но другой-то меня в этом космосе, знаешь, нет.
И пускай за меня - через сколько-то лет/веков -
Говорит не история и не послужные списки,
А вот эта полынь, что всегда где-то рядом. близко.
Это значит - и я буду где-то недалеко.
(с)Лорелина

А я могутній! І я великий!
Боятись можу лише я Бога.
Ти бачиш, друже, оцей годинник?
Це шлях до смерті, бо літній хронос
пішов зворотньо. Йому набридло
По ґрунту бігти під ці прокляття.
Вперед по колесу, наче білка.
Нудьгою пахнуть мені латаття.
Не цінять люди, що мають зараз.
Дивись на свічку, яку спалили.
Ти бачиш, друже, її зціляє
зворотній хронос. І ти маленький
гріха не знаєш. Дивись на зорі,
вони згасають. І ми всі згаснем.
Є три хвилини до смерті сонця.
Якщо літати - літати зараз,
Бо час скінченний. Проблема в тому,
Ніхто не знає: коли і як,
Наскільки швидко, наскільки довго.
Та рани пам'яті ще болять.
Та час зворотній мене не зцілить,
Бувай, мій друже, і це не фокус,
Він вб'є все людство, а я залишусь.
Лиши на згадку про себе слово.
(с) шляпник Илья

Мой добрый друг, явился к чаю, так руки мой:
"Герой удачливый ужасно спешил домой.
Шагал легко, горланил песни, как менестрель,
Готовил свой нехитрый завтрак, пусть на костре —
Нет сервировки, нет сервиза, салфеток нет,
Искрила память угольками в живом огне.
О, сколько горечи во вкусе иных побед!
Но и она не пробиралась в его обед.
Там утки сонные качались в речной воде,
И стрекоза ткала узорно волшебный день.
Тропа карабкалась на горку, срывалась вниз.
А дружба, хоть была короткой — бесценный приз.
От горя стискивало сердце и жгло в боку,
Но значит, наступало время попить чайку́.
"Остыло время приключений и хорошо,
Последний ужин у дороги. Почти дошёл."
Клубилось облако драконом, шёл хоббит в Шир,
А утки жирные лежали, как беляши." *

*Национальное харадримское блюдо, подсмотренное Бильбо Бэггинсом в поваренной книге Средиземья.
(с) Вересковый ветер

Замок Прекрасного Принца серым засыпан пеплом,
Щерятся злые бойницы дулами древних пушек.
Мир, где случилось родиться, смотрится в злое пекло.
Тьма поглотила столицу, принц перед ней безоружен.

В светлых покоях Принцессы вальсы и падергасы:
Бальные танцы полезны всем молодым особам.
Воины здесь неуместны, горести - несуразны.
Солнце, свободно от стресса, плещется в неге сонной.

Принц оглушëн и подавлен./Нежно глядит Принцесса
В мире убийства и травли./На королевских кошек.
Этим двоим созданиям в сказке одной не место.
Но, оба живут, как ни странно, в замке одном и том же.
(с) Ксения Коржик.

Месяц нисан, прокуратор, все так же страшен.
Тьма наползает с моря угрюмым зверем,
Брюхом цепляясь за острые копья башен,
Тихо сочится сквозь занавеси и двери.

Ты, прокуратор, болен и безутешен.
Мир в одночасье треснул, качнулся, рухнул.
Тьма накрывает город осточертевший.
Сад пахнет дымом и розовым жирным духом.

Выйди к толпе и с сердца сотри осадок.
Выдай толпе того, кто и так унижен.
Те, что вчера кричали ему «Осанна!» —
Будут тебе сегодня кричать «Распни же!»

После — молчи: слова ничего не скажут
И ничего не исправят ни до, ни после.
Чуешь? От тьмы над городом тянет сажей.
Слышишь? Там, на горе, забивают гвозди.

Каждый удар отдается в виске набатом.
Каждый удар отдается небесным громом.
Жди же грозы, ослепительный прокуратор,
Выйди же в сад и подставь же дождю ладони.

Выйди же в дождь и побудь же хоть миг собою.
И не смотри, как между травинок хрупких
Тянется алый след твоего подбоя.

... Что, прокуратор, опять умываешь руки?..
(с) Лиса Улисса

Я сидела в высокой башне,
Как положено всем принцессам,
И мне было безумно страшно,
А дракон все парил над лесом.
Время шло, но чиста дорога.
И дракона я приручила.
Книжек умных читала много,
Как бояться совсем забыла.
Да мой быт, он уже налажен-
Я волшебницей лучшей стала:
Травы,зелья есть на продажу;
Ребис истинный отыскала;
Эликсир скоро я добуду,
Что излечит болезнь любую.
И откуда? Скажи, откуда
Рыцарь замок вот мой штурмует?
Мне не нужен уже спаситель
И дракона ужасно жалко.
Милый рыцарь, вы уходите,
Или я превращу вас в жабу.
(с) Дженни Гот

Спи мой Динго, пусть приснится тебе Зима,
Холодные ветры, заснеженные поля,
По морозу, сквозь вьюгу, от тоски убегай
Спи, мой хороший, Динго мой, баю бай.

Там в заснеженном городе, где огни маяка,
Разгораются в шторм под звучание Мориа,
На каминной полке тревожно идут часы,
Спи мой, Динго, тут проснёшься когда то ты.

Пусть случится весна, в этом городе кораблей,
И на пристани места не будет от глаз людей,
Спи мой, Динго, в этом городе тихих снов
Наступает праздник, звёздных твоих китов.

Всё замрет, заискрится, их песни летят волной,
Звёздные песни, мой Динго, стали уже тобой.
И, как не беги, в городе снов наступает май,
Спи, мой хороший, Динго мой, баю бай.
(с)Stabrowski Marek

Не ложись на краю:
Я крадусь.
Я тебя желаю.
Не ложись,
Не отбрасывай
Одеяло.
Я смотрю,
Я смотрю на тебя.
Смешная.
Я смотрю -
Не любуюсь -
Выбираю.
Между ночью и
Между светом -
Тени.
Я крадусь
По границе
Черной и белой -
Серый.
Не ложись на краю.
Я молю..
Я вою.
Маю.
Укушу!
Украду.
Утолю, коли так,
До края.
Что за сон
Ты видишь?
Я засмотрелся
Тоже.
Где ж то видано:
С волком
Делиться ложем!
Ты лежишь на краю
Боком,
А я
У стенки.
Чур не драться!
Иначе
Искусаю коленки.
(с)Елизавета С.

Это самый кошмарный из всех снов.
Не пытайся проснуться. Вдохни. Встань.
Попросить бы хотя бы открыть окно,
но слова сгорят и врастут в гортань.

Кто-то ходит около да вокруг.
Проводник забудет про мой чай.
Я умру, конечно же я умру.
Обещаю, хороший, что не сейчас.

На любом из ста четырёх мест
едет больше ста четырёх драм.
Их не зная, за окнами спит лес,
ожидая рассветного серебра.

Выбирай из ста четырёх вер.
Сказки на ночь не будет: волчок съест.
Покури в одном из отхожих мест —
проводник подойдёт, постучит в дверь.

Штраф мне выписан. Топай, куда шёл.

Я закрою глаза. Я светла, светла.

Выбираю любовь из двух зол.
Никому не желая такого зла.
(с) Сопрано

Он отважен, молод и лучезарен,
На любом пиру, на любом базаре,
Говорят завистливо про Чезаре:
Он удачу поймал за хвост!

Или даже не так, еще страшнее:
Он Фортуну крепко держит за шею,
И она добрее бескрылой феи
И податливее, чем воск,

Отсыпает щедро ему везенья.
Он берет в кулак города и земли
И скрепляет вместе их, словно звенья
Исполинской своей цепи.

Без победы – месяц напрасно прожит.
Он идет, и мир не скрывает дрожи:
Это новый Цезарь из рода Борджий,
Не перечь ему, уступи!

Если жизнь тебе дорога, послушай,
Открывай ворота, так будет лучше,
Отдавай знамена, дукаты, пушки,
А потребует – и жену.

Это лишь начало, твердит он гордо,
Но судьба хватает его за горло,
Отнимает титул и Вечный город
И подмигивает: ну-ну!

Амара Эверетт
Я не знаю, как спасти русалку
И как розу Маленького принца?
Полюбивших губят, их не жалко,
Не они ночами будут сниться.
Я не знаю, как сказать принцессе:
"Обходи дорогой свинопаса!
Он тот принц обидчивый и, честно,
Он вообще, мне кажется, опасен!"
Я не знаю, как спасти от стужи
Королеву Снежную иль Герду?
Кто из них готовит Каю ужин?
Кто из них на самом деле стерва?
Питеру, как рассказать мне, Пэну,
Что взрослеть придется, как не прячься?
Это будет больно, непременно:
"Но не так все страшно, слышишь, мальчик!"
Не могу уснуть. Одни вопросы,
А ответ не спрятан под матрасом.
Ночь-бродяга вкручивает звёзды;
Я ж сажусь писать другую сказку.
(с) Sublimatio

Знаешь, кошмары — они везде, коль на дворе темно.
Я, возродившийся, снова здесь — я за твоей спиной, скрежет металла и жар костра — всё это буду я, маска не скроет животный страх, не обезвредит яд. Хочешь, не хочешь — теперь беги, время играть, тик-так!
Верно, надеялся, я погиб? Пламя не тронет сталь.
Ну, полюбуйся ещё разок блеском хрустальных вод, тихо, как будто перед грозой; всё или ничего. Я восхищался тобой тогда — верю в тебя сейчас…
Если к порогу пришла беда,
просто начни кричать.
(c)Ёсими

когда я говорю "многое придется разделить" -
- так уж сложилось,
что прежде всего я думаю о смерти

так было
так есть
так - хочу надеяться, что не будет,
но знаю, что вряд ли сумею увернуться

большинство тех, кто был и стал мне действительно близок
ко мне привязала именно смерть
преимущественно - моя собственная:
хотел бы сказать - "несостоявшаяся",
но точнее будет - "незавершившаяся"

пальцы, прикасающиеся к пальцам
каждый раз передают через границу между живыми и мертвыми
что-то невыносимо ценное

пальцы, застегивающие страховку пилотского кресла,
быстрая улыбка, прищуренные глаза,
веселый голос, привычка двигаться легко и быстро,
огонь и осколки - не столько бронированного стекла,
сколько всего моего прежнего мира

пальцы, складывающие осколки:
кости к костям, сосуды к сосудам,
лоскуты кожи к лоскутам кожи,
убирающие с лица росчерк последнего шрама
замирающие на пару мгновений дольше
чем дозволяют правила и приличия

пальцы, обычно неразличимые за защитным полем,
и все же - подающие стакан воды,
помогающие подняться после каждого неудавшегося шага -
и в прямом смысле, и в переносном;
позволившие себе пренебречь защитой ради помощи

пальцы, поправляющие руку и прицел,
голос, рассказывающий, как командовать, и как выбирать тех,
кем будешь командовать -
- все то, что не успел (или не собирался) рассказать отец,
мелкие привычки, которым никто сознательно не учил, -
просто прирастало к телу вместе с движением чужих рук:
иметь два-три запасных плана на случай непредвиденных проблем,
занимать плохо простреливаемую точку,
носить под парадной одеждой армейские брюки и кобуру

пальцы, лежащие рядом на стволе -
на наименьшем дозволенном приличиями расстоянии
но не касаясь, ни в коем случае не касаясь
да, я знаю, как это - внезапно остаться старшим, единственным и одиноким
да, я знаю, как это - окончательно повзрослеть за несколько минут
когда и если вы захотите - вы знаете, где меня найти и какой чай я пью

удивительно, но ваших пальцев
я совершенно не помню, -
лицо, волосы, плечи, но не пальцы;
может быть, дело в том, что моя смерть никак не коснулась вас,
а все те, к которым причастны вы, по большому счету не коснулись меня;

а может быть,
вы просто пока ничего не ответили (с) Ninquenaro

Он ступает на тонкий лёд и не думает, что под ним.
А внизу - первобытный мрак, неизвестность и тяжесть вод;
Станет рваным сердечный ритм, а дыхание - ледяным,
Если зеркало треснет вдруг, он, конечно же, пропадёт,

Сгинет в толще свинцовой тьмы, в царстве глубоководных рыб.
Превратится в одну из них, в пелагический организм,
Будет думать, что зря ступил на коварный лёд -
и погиб,

Что внезапной бывает смерть,
И как остро он любит жизнь,

Не узнает, что где-то там вслед за ним, по осколкам льда
Побежит, не жалея сил, та, что хочет его найти,
Не боясь, что под нею - ад и хтоническая вода,
Древний ужас зажжет фонарь, попытается сбить с пути;

Серебристой стрелой она разрезает седую гладь.
Льдины сыпятся и искрят, возмущается глубина.
И за миг до того, как он приготовится умирать,
Ее руки найдут его
И подымут
с морского
дна.
(с) Леона Молотова

А купол неба вновь отравлен ядом, и мы, Алиса, больше не спешим. Смотри на небо — звёзды угасают, как сгас однажды мой любимый Рим. Да что таить, Алиса? Все потухнут. И я списался пару дней назад. Хотел найти лекарство от разлуки, но нет алхимика, поэтому — хоть плачь. Хоть бей о стену чашки или тело: и то, и то ломается. И пусть. Не все воскреснут фениксом из пепла, а лишь достойные продолжат этот круг. Но в новых муках — старая награда. Мы отживаем третью свою жизнь и каждый раз приходится с начала, в стократ больней предсмертный жрецкий крик. Хохочут слуги и готовят плаху, а вместе с ней — вражду двух королев. Но лишь добро в итоге побеждает, но только вот кому-то это смерть. Наш мир трёхгранно-гадок и конечен. Пускай мне завтра голову пришьют, но это мир, где недостойны плечи нести тяжёлую правдивую башку. Поэтому — лишите меня ноши, я вас прошу, иначе мне никак. Смотри, Алиса, на смешное шоу, сейчас меня ещё разок казнят.
.
А купол неба вновь расколот смехом, и мы, Алиса, больше не спешим. Я говорил, что главная проблема сокрыта очень часто в нас самих? Раз говорил, тогда пропустим это. Ах, да, забыл. Ты хочешь чёрный чай? Казалось бы — всего одно многвенье, но вечностью по лезвию ножа. Опять идёт охрана королевы, я так устал, будь прокляты они. Как иронично — черва и без сердца. Абсурдный мир из призрачных частиц. И мне сорбент, подаренный для мозга, помог забыть со временем тебя. Смотри, Алиса, на смешное шоу, сейчас меня ещё разок казнят.
.
А купол неба вновь наполнен светом...
(с) шляпник Илья

Во снах ведьма видит скалы и проклятые пески
Кудрявые травы ночью, обрызганные росой
Мужчин, облаченных в бархат, и женщин, чей жест руки
Несет в себе смерть и горе, рождение и покой
Пляс Космоса меж мирами, вальс выверенных планет
Взгляд Кеплера, обращенный сквозь мифы в благую суть
Реальности, что свивает меж пальцами Эверетт
Кибелу в холодных звездах, просыпанных ей на грудь
Танцоров на эшафоте, певцов глубоко в земле
Почивших и обреченных, сожженных за острый дар
Принесших свой древний гений пристыженно в подоле
Убивших его в чулане, сменивших репертуар
Забытых, забывших, вечных, минутных и тех, кто "не"
Песок продирает глотку, под кожу шуршит, змеясь
Во снах ведьма видит тени, ползущие по стене
Во снах ведьма видит нимбы
Рога
Чистоту и грязь
Проклятье Кассандры тело пронзило с чела до пят
Во снах ведьма видит вечность, и веки ее
Горят.
(c)caritia aeternitas.