Его достает первой волной. Она пробегается через весь крестокрыл, По нутром чувствует вибрацию, но это — предельная скорость, и быстрее уже никак. Двигатели отказывают мучительно, хорошо, что гипер-движок остается в целости и сохранности те несколько мгновений, которые требуются ему для гипер-прыжка прочь от взрывающейся планеты. Спуск в атмосферу Ди’Куара похож на падение звезды: оба двигателя загораются, и он чиркает по небосводу, прикладывая все свое мастерство, чтобы спланировать, а не воткнуться свечкой в землю. В комлинке звучат обрывки переговоров крыла, но По успевает ухватить только громогласный возглас Снапа: «Дэмерон!»

Биби-8 докладывает о системах, системы и сами — пищат, дребезжат, мерцают ему на периферии зрения, и ему бы давно пора катапультироваться, но он пилот и не может бросить свой верный корабль. Поэтому По собирается его посадить. Так хорошо, как только сможет, чтобы всё — и все, включая Биби-8 — остались в живых. Последний в его наушниках отсчитывает метры до земли, которая приближается все стремительнее, и По разве что не усилием воли заставляет крестокрыл планировать на последнем издыхании. Кокпит трясет конвульсивно. Площадка для посадки остается левее, По намеренно уводит крестокрыл в сторону, чтобы не повредить чужую технику.

Он не дотягивает от силы пару метров.

Правый двигатель не выдерживает и взрывается, крыло отлетает, остаток крестокрыла закручивается на месте и грубо, тяжело валится на землю, взрывая носом зеленые холмы Ди’Куара. По отключается от удара, так что даже не успевает зарегистрировать, что именно и насколько сильно у него сломано. Наверное, пара ребер и правая рука, наверное, ему повезет, как и всегда. Ему всегда везет. Везение — то, о чем думает По, прежде чем его накрывает благосклонной темнотой.

Просыпается По от того, что у него явственно чешется нос, но когда он рефлекторно пытается почесать его правой рукой, это рождает определенные трудности. Рука зафиксирована в согнутом положении на его груди. Тогда По тянется к носу левой рукой, с наслаждением чешется, проводит ладонью по подбородку — там щетина. Это заставляет его разлепить глаза. Взгляд поначалу отказывается фокусироваться хоть на чем-нибудь.

Тело болит. Боль По осознает не сразу, и что-то подсказывает ему, что это уже остаточная боль, что было во много раз хуже, но его сознание милостиво решило лишить его этого бесценного опыта. Сфокусировав взгляд на потолке, По поворачивает голову — рядом несколько мониторов, он скользит по ним вялым взглядом и прикрывает глаза обратно. Ему всегда везет. Просто в этот раз, наверное, чуть меньше, чем обычно. Обычно он выходит из всякой передряги без подобных последствий.

Рядом звучит чей-то голос, кажется, это дроид объявляет, что сейчас пригласит медсестру, раз мистер Дэмерон пришел в себя. Мистер Дэмерон реагирует на это полным безразличием, всячески стараясь упасть обратно в бессознанку. Так себе отпуск, но сойдет. Все лучше, чем лежать на кровати. Или — от мысли об этом По морщится — предстоящая ему реабилитация. Потому что болит вся правая сторона тела — от руки до ноги, а это скорее всего значит, что и то, и другое было сломано, а это, в свою очередь, значит, что полетов не будет еще долго.

Что скрасит ему все это время и как жить без полетов, По не представляет.

    Бессознанка отказывается приходить, хотя По очень, очень старается. Да и меддроида не обмануть: По не совсем представляет, как именно они определяют, когда пациент симулирует, наверное, по пульсу. Но они всегда делают это безошибочно. И шаги в коридоре По слышит издали, и это только подстегивает его симулировать еще отчаяннее, как будто это что-то поменяет. И медсестра в коридоре вдруг развернется и не станет заходить к нему в палату. Или он все-таки упадет в бессознанку, и очнется абсолютно здоровым. Чудеса случаются, главное верить.

Но нет. Медсестра все-таки заходит в палату, зовет его по званию — он продолжает упрямо делать вид, что находится в отключке — и продолжает как ни в чем не бывало вещать о том, как он всех побеспокоил. Расплывчатое «столько времени» все-таки заставляет По нехотя открыть глаза и воззриться на Апикалию Фазму. Тело болит, от этого — и от мучительного осознания своей временной инвалидности — По чувствует в себе детское желание повредничать, и поэтому он решает звать ее по имени.

— Столько времени — это сколько, Апикалия? — голос хриплый, и По приходится пару раз прочистить горло, прежде чем ему удается договорить весь вопрос до конца. Он смотрит на нее хмуро, не то от боли, не то от дрянного настроения. Но у нее приятная прохладная рука, и По даже не чувствует в себе порыва отстраниться.

Он слушает ее ответ вполуха, как будто задал вопрос просто так, чтобы чем-то заполнить повисшую тишину или съёрничать, произнося вслух ее имя. В самом деле, какое бы количество дней или недель она ни назвала, это не поменяет фактов: он взорвал Старкиллер, он поплатился за это сломанными конечностями, он, в общем и целом, сам себе злобный хатт. Винить некого, от этого противно, и По хочет только провалиться обратно в сон. Поэтому он вновь прикрывает глаза, явно в надежде, что на этом визит медсестры закончится. На этот раз судьба милует его, и он действительно проваливается в беспокойный сон.

Ему снится, как крестокрылы стаями падают, чиркают по темному небу, и разлетаются на куски у самой земли. И он хмурится во сне, и невольно шевелит пальцами, сжимая руки в кулаки, как будто цепляется за штурвал в отчаянной попытке выйти из смертоносного пике. Но он никто. Просто наблюдатель. И крестокрылы продолжают разбиваться один за другим.

***

Следующее пробуждение гораздо мягче, следующее пробуждение — словно шуршащий по берегу прибой, из которого По выныривает даже в относительно хорошем настроении. Будто предчувствуя, кого увидит, открыв глаза. И действительно, стоит ему разлепить веки, как вот они — Пава, Кун, Снап, Л‘Уло. Л’Уло повторяет слова медсестры почти слово в слово, но По лишь закатывает глаза. Л‘Уло называет его «сын», потому что Л‘Уло знал его еще совсем мальчишкой. Л‘Уло — это Л‘Уло. И от него никуда не деться.

По больше слушает, чем участвует в диалоге, и ему мучительно хочется вскочить с постели, надеть летную форму и пойти отсюда сразу на аэродром, но кто его пустит. В прошлый раз врач сказал, что ему тут куковать месяца три, не меньше — и это при условии наличия свободной бакта-камеры, которой пока не предвидится. Кому-то повезло гораздо меньше, чем ему. Все тело продолжает ныть, стоит ему пошевелиться.

Когда новости у всех заканчиваются, они желают ему скорого выздоровления. Л‘Уло сопровождает свое пожелание назидательным взглядом, как будто он в курсе, что знакомство с медсестрой началось для По не совсем с той ноты. Когда они выходят, По чувствует себя опустошенным.

— Я позову... — начинает вкатившийся в палату меддроид.

— Не смей, — говорит По так устало, что дроид замолкает.

Откинувшись назад на подушку, он прикрывает глаза и задумчиво шевелит пальцами больной руки. Надо что-то делать. Со всем этим. Определенно.

***

Доктор предписывает ему ежедневные занятия для восстановления формы. «Ключевое слово — аккуратно, постепенно наращивая нагрузку», — десять раз повторяет он, прежде чем покинуть палату. По провожает его задумчивым взглядом, а затем концентрируется на медсестре — той самой. Апикалии Фазме. Он чувствует себя виновато, что в прошлый раз ёрничал, да и вообще всю эту неделю намеренно или ненамеренно выводил ее из себя — ну, или пытался. Наверное, именно поэтому По Дэмерон старается не попадать в медицинское крыло. Он прекрасно знает, каким отвратным может быть пациентом. Чертово чувство собственной беспомощности отнюдь не делает из него джентльмена. А слава гордеца и без того идет вперед него — особенно среди тех, кто плохо его знает.

На этот раз По делает усилие над собой и как может дружелюбно улыбается Фазме.

— Послушайте, — неловко прерывает тишину он, — я знаю, что до сих пор доставлял вам массу проблем. В силу своих ограниченных физических возможностей, — его улыбка чуть кривеет и гаснет. — Давайте начнем с чистого листа. Вы сами слышали, док предписал ежедневные занятия, и вам их курировать. Думаю, работать в команде будет проще, если мы, — По делает неопределенный жест левой рукой, явно пытаясь подобрать слово, — забудем прошлую неделю. Я обещаю вести себя хорошо.

Он сидит на кровати, аккуратно свесив обе ноги вниз, и все так же держит правую руку на перевязи у груди. И очень, очень надеется, что его примирительный тон подействует на медсестру, и та не загоняет его до зеленых эвоков на этой лечебной физкультуре, целый список упражнений которой док озвучил ему только что. Иначе придется искать какой-то иной способ извиниться за свое по-детски вредное поведение до сих пор.

    Еда дрянная. Нет, даже не так. Еда наидряннейшая.

У По совершенно нет претензий к ее количеству: ее столько, что хоть обожрись, но вот качество! Качество у нее такое, что он бы и фелинксу не дал, и вообще никому бы не дал. Особенно себе. Однако гордость и упрямство раз за разом берут свое, и По с выражением невероятного энтузиазма на лице трескает чертову кашу, как будто это самое вкусное, что он вообще пробовал в своей жизни. А когда Апикалия Фазма выходит из его палаты, прикладывает здоровую руку ко рту, чтобы сдержать рвотные позывы, потому что как можно глотать эту склизкую дрянь и не хотеть выплюнуть ее обратно — загадка тысячелетия.

Ему казалось, в больничном крыле кормят лучше. Видимо, он просто давно сюда не попадал. В какой-то момент, конечно, он подозревает медсестру в жульничестве, но у той такое профессионально нейтральное выражение лица, что по нему совершенно невозможно что-либо определить. Поэтому По сдается и просто смиряется с судьбой. И даже перестает изображать энтузиазм день на четвертый. Не то чтобы еда становится от этого вкуснее.

***

     — О, поверьте мне, я прекрасно помню, где нахожусь, — себе под нос бормочет По.

На инвалидную коляску он смотрит с таким выражением лица, как будто Фазма притащила к нему в палату ворнскра и теперь настаивает на том, чтобы По оседлал свирепого зверя. Смесь бессильного раздражения и расстройства от того, что вот это — теперь его верный друг на ближайшие три месяца, настолько сильна, что отчетливо отпечатывается на лице По.

— Ха-ха, — сухо и отчетливо говорит он без тени юмора. — Так себе прогулочка будет.

По прикусывает язык прежде, чем успевает сказать что-нибудь еще, что-нибудь саркастичное и обидное, потому что почему-то он может шутить с врагами, когда те ставят его на колени, а вот с медсестрами, которые всего-то просят его пересесть в инвалидную коляску — не может. И это порождает в нем отдельный сорт злости, в этот раз уже на себя.

А еще упрямство. О, вот уже чего у него в достатке, так это упрямства. Коляска стоит чуть поодаль, не вплотную к кровати, но По скорее откусит себе ногу, чем попросит медсестру подвинуть ее ближе. На последнюю он и вовсе старается не смотреть — весь его взгляд сконцентрирован на коляске, да с таким ожесточением, как будто он как минимум пытается воспламенить ее. Разумеется, безрезультатно.

Просидев так несколько красноречивых мгновений, По проводит левой рукой сначала по щетине под подбородком, а затем и по волосам, приводя их в беспорядок — и решается. Упирается свободной от перевязи рукой в кровать, аккуратно спуская сначала левую, здоровую ногу на пол. Он взрослый, самостоятельный пилот, он может допрыгать до коляски, карк ее перекарк, если потребуется. Встав на левую ногу, По ощутимо морщится — от перемены положения правая нога начинает неистово ныть, и к ней как будто из сочувствия подключается и рука, и По крепко сцепляет зубы, чтобы не зашипеть ругательства.

Вместо этого он цедит сквозь зубы:

— Я сам.

Ладно, возможно, нет дыма без огня: он действительно гордый. И иногда глупый. Сложно быть разумным человеком, который прекрасно осознает, когда ему требуется помощь, но при этом чересчур гордым и привыкшим к тому, что всегда все может сам, чтобы принимать или, тем более, просить ее. Очень сложно.

По аккуратно сует ногу дальше в больничный тапок, выпрямляется, не без труда удерживая равновесие. Правую, больную ногу, он держит чуть согнутой. Ладно. Сейчас они закончат с физкультурой, как-нибудь быстро — По знает, что это явно не будет быстро, но в мыслях старается этого не вспоминать — и дальше ему полагается массаж для восстановления лимфотока и кровотока. То же самое с рукой.

А сейчас ему нужно просто наступить на ногу. Что По и делает.

— Крифф! — срывается с его языка быстрее, чем он успевает подумать.

В уголках глаз показываются слезинки. Док говорил, что будет больно, он не говорил, что будет так больно. По шипит, набирает в грудь воздуха и задерживает дыхание, левой рукой до белых костяшек вцепляясь в подлокотник коляски. К счастью, та выдерживает весь его вес без проблем и даже не откатывается назад, поставленная на тормоз. По падает в нее и неловко переворачивается, даже не думая садиться ровно — так и полулежит в неудобном положении, но главное, что нога больше не нагружена, и ему больше не хочется вспоминать ругательства.

Все это очень унизительно, и По отдельно злит, что выглядит он, наверное, донельзя жалко со своей невозможностью просто встать с кровати и просто сделать два шага, не ругаясь и не испытывая чудовищную боль. Он! Лучший пилот Сопротивления! Проходит почти целая минута, прежде чем он находит в себе силы сесть ровнее.

— Обычно я куда грациознее, — странным тоном замечает По, избегая смотреть на медсестру. — Давайте вашу прогулку.

Он смаргивает слезинки из уголков глаз и хмуро смотрит перед собой, думая о том, что это они еще не начали с упражнениями.

    «Стать грациозным, как обычно», — в сотый раз прогоняет фразу медсестры в своей голове По. Менее хмурым он от этого не становится. Если она пошутила, то это была хорошая шутка — он готов признать — но не в очень подходящий для этого момент. Если это была не шутка, а издевка или еще что, то тем более. Впрочем, По сомневается, что Фазме есть до него какое-либо дело, по крайней мере, не в такой степени, чтобы отпускать саркастичные шуточки. Еще каких-то три месяца, и они благополучно разбегутся в разные стороны.

По концентрируется на этой мысли.

Коридор оказывается неожиданно пустым, и лицо По немного разглаживается. Конечности все еще ноют, как неродные, поэтому совсем повеселевшим его назвать отнюдь нельзя, но одно радует: момент его слабости будет навсегда запечатлен в памяти лишь весьма ограниченного количества людей, и это, судя по всему, будут Апикалия Фазма, его лечащий врач и кто там у них здесь занимается процедурами. Фазма вещает что-то там про соблюдение всех указаний.

— Я обещал быть дисциплинированным пациентом, — негромко отвечает По все тем же странным тоном и больше никак не реагирует на всю эту лекцию о соблюдении указаний и прочем.

Массажист по имени Гэри оказывается неразговорчивым малым с крайне сильными руками, и первые несколько мгновений массажа По хочется выть ворнскром. Потом он понимает, что это вряд ли спасет его от железной хватки Гэри, чьи пальцы ритмично впиваются в его мышцы сначала на ноге, а потом и на руке. Только в самом конце процедуры По отпускает какую-то полудохлую шуточку, и Гэри вдруг невпопад благодарит его в ответ. За уничтожение Старкиллера. У него семья была на Хосниан-Прайм. За последнюю минуту сеанса массажа По узнает о нем больше, чем, наверное, даже хотел бы.

Ему неловко отвечать «пожалуйста», поэтому он просто кивает, насколько это возможно из его положения. Ну, по крайней мере, все это было не зря. Кто-то нашел в гибели Старкиллера особый сорт успокоения.

***

    По с интересом смотрит на фрукт на своих коленях. Массаж, при всей его неласковости, привел его в неплохое расположение духа. А теперь еще этот фрукт. При его нынешней диете По готов заглотить вообще все, что угодно, при условии, что это а) съедобно и б) не каша. Этот фрукт даже немного скрашивает тот факт, что делать упражнения придется в присутствии Фазмы. По задумчиво вертит его в руках и решает оставить на потом.

Разминочный комплекс, по сути, звучит достаточно просто. В обычной форме у По никакое из этих упражнений в жизни бы не вызвало затруднений. Чего не сказать о нынешнем положении дел. Прежде всего ему придется подняться из коляски, а это само по себе приключение. Убедившись, что та поставлена на тормоз, По аккуратно, балансируя на здоровой ноге, встает. То ли массаж возымел эффект, то ли его улучшившийся настрой, то ли еще что, но это нехитрое действие удается ему куда лучше, чем тогда в плате. Что не отменяет того, что ему все еще больно. По кладет фрукт на сиденье ненавистной коляски.

— Предлагаю оставить его на десерт, — судя по голосу, ему и в голову не приходит, что фруктом можно не делиться и съесть его в одиночку.

С улицы веет запахом цветов — По не большой фанат, но после заточения в палате уличный воздух кажется таким сладким, что даже не будь там цветов, он бы все равно не смог бы надышаться. По сути, у него есть выбор. Упражнения можно делать в любом порядке: можно сначала ходить, а потом делать всякие махи, или можно сначала сделать все остальное, а затем уже прогуляться, не ограничивая себя во времени. По практически уверен, что взвоет уже после первого десятка шагов. Но улица так и манит.

Осталось только уломать Фазму.

— Док же сказал, что все равно, в какой последовательности мне делать весь этот комплекс, так? — не отрывая глаз от залитой светом улицы за окном, говорит По. Каким-то таким же голосом хитрящие дети пытаются уломать родителей на еще один круг по зоопарку. — Мне же все равно надо много ходить. Может. Кхм.

Он проклянет себя уже на десятом шагу. По повторяет себе это несколько раз, но победить неистовое желание хотя бы иллюзорно вырваться на свободу это не помогает. Он делает несколько очевидно непростых для него шагов поближе к окну, морщится, хмурится, тихо-тихо шипит, ругается сквозь зубы, но доходит до точки Б. Вот они пойдут туда, и тогда-то станет понятно, что он в полном порядке! И вовсе не разваливается на ходу. И помощь ему не нужна. Так? Так.

— Давайте прогуляемся там, а потом уже разминочный комплекс.

По не задает вопрос, он констатирует факт, потому что уже с упорством, достойным лучшего применения, ковыляет к двери, которая открывается отсюда прямо на улицу. Где-то в середине пути он на несколько мгновений теряет равновесие и практически заваливается, нелепо взмахивая руками.

    Фазма вырастает рядом, словно телепортируется, и подхватывает его. Какая-то часть По ожидала, что они сейчас так вдвоем и завалятся куда-нибудь, но медсестра оказывается неожиданно стойкой и крепкой, и он мгновенно пересматривает свое мнение о ней. С такими данными можно и в оперативники, интересно, как Фазму занесло в медотсек?

По бормочет слова благодарности себе под нос, расстроенный и рассерженный тем, что не смог пройти это расстояние до двери, но по-честному выполняющий свое слово вести себя хорошо и не срываться на медсестру. Однако в плане выпускания пара срываться на окружающих — гораздо более эффективный метод. По противно от себя. Убедившись, что может стоять самостоятельно, он кивает Фазме, давая понять, что все в порядке. Основной вес он держит на здоровой ноге, другой лишь немного наступая на плюсну.

Фазма рядом с ним сердится, и это его даже немного пугает. По крайней мере, голос у нее звучит так, будто найдись у нее шокер или бластер, она бы его пристрелила к чертовой матери. Вместо этого медсестра просто встряхивает его за плечи, и По чуть вздрагивает от неожиданности. Смотреть на нее ему приходится снизу вверх, как провинившемуся ребенку. Остроумных слов, чтобы ответить ей, у него так сразу и не находится — видимо, Фазма принимает это за знак упрямства и продолжает распекать его.

— Да, мэм, — вырывается у По прежде, чем он успевает сообразить, что говорит, а потом уже шутливо добавляет к словам салют и даже улыбается: — Можно просто По.

Перспектива катания в чертовой коляске его отнюдь не радует, но какой у него есть выбор? Женщина, которая в состоянии подхватить взрослого мужчину, выше него на голову, да еще и в расцвете сил и здоровья наверняка без труда поймает его, если он вдруг решит все-таки уковылять отсюда. Впрочем, опираться на нее По все равно себе не позволяет: идет обратно к коляске сам, жестом показывая, что ему не нужна помощь. (Нужна, конечно, но когда он в этом сознается. Лучше будет продолжать ругаться себе под нос.)

Подхватив фрукт, По с трудом опускается в коляску и только сейчас чувствует, как сильно напряжены все его мышцы — и здоровые тоже. Может быть, в словах Фазмы и есть зерно истины: пока что самостоятельные прогулки — это слишком для него. По крайней мере, длинные и без страховки в виде криффовой коляски, которую он обещает себе угнать и застрелить из крестокрыла по выходу отсюда.

— Фазма, можно я задам вам личный вопрос? — вдруг заговаривает По, когда рассматривать и водить пальцами по фрукту становится совсем скучно. На медсестру он все равно не смотрит — она за коляской, а он не в состоянии выкручивать так шею. — Как вы оказались в медсестрах Сопротивления? Почему не бойцом или пилотом, или разведчиком?