Бессознанка отказывается приходить, хотя По очень, очень старается. Да и меддроида не обмануть: По не совсем представляет, как именно они определяют, когда пациент симулирует, наверное, по пульсу. Но они всегда делают это безошибочно. И шаги в коридоре По слышит издали, и это только подстегивает его симулировать еще отчаяннее, как будто это что-то поменяет. И медсестра в коридоре вдруг развернется и не станет заходить к нему в палату. Или он все-таки упадет в бессознанку, и очнется абсолютно здоровым. Чудеса случаются, главное верить.
Но нет. Медсестра все-таки заходит в палату, зовет его по званию — он продолжает упрямо делать вид, что находится в отключке — и продолжает как ни в чем не бывало вещать о том, как он всех побеспокоил. Расплывчатое «столько времени» все-таки заставляет По нехотя открыть глаза и воззриться на Апикалию Фазму. Тело болит, от этого — и от мучительного осознания своей временной инвалидности — По чувствует в себе детское желание повредничать, и поэтому он решает звать ее по имени.
— Столько времени — это сколько, Апикалия? — голос хриплый, и По приходится пару раз прочистить горло, прежде чем ему удается договорить весь вопрос до конца. Он смотрит на нее хмуро, не то от боли, не то от дрянного настроения. Но у нее приятная прохладная рука, и По даже не чувствует в себе порыва отстраниться.
Он слушает ее ответ вполуха, как будто задал вопрос просто так, чтобы чем-то заполнить повисшую тишину или съёрничать, произнося вслух ее имя. В самом деле, какое бы количество дней или недель она ни назвала, это не поменяет фактов: он взорвал Старкиллер, он поплатился за это сломанными конечностями, он, в общем и целом, сам себе злобный хатт. Винить некого, от этого противно, и По хочет только провалиться обратно в сон. Поэтому он вновь прикрывает глаза, явно в надежде, что на этом визит медсестры закончится. На этот раз судьба милует его, и он действительно проваливается в беспокойный сон.
Ему снится, как крестокрылы стаями падают, чиркают по темному небу, и разлетаются на куски у самой земли. И он хмурится во сне, и невольно шевелит пальцами, сжимая руки в кулаки, как будто цепляется за штурвал в отчаянной попытке выйти из смертоносного пике. Но он никто. Просто наблюдатель. И крестокрылы продолжают разбиваться один за другим.
***
Следующее пробуждение гораздо мягче, следующее пробуждение — словно шуршащий по берегу прибой, из которого По выныривает даже в относительно хорошем настроении. Будто предчувствуя, кого увидит, открыв глаза. И действительно, стоит ему разлепить веки, как вот они — Пава, Кун, Снап, Л‘Уло. Л’Уло повторяет слова медсестры почти слово в слово, но По лишь закатывает глаза. Л‘Уло называет его «сын», потому что Л‘Уло знал его еще совсем мальчишкой. Л‘Уло — это Л‘Уло. И от него никуда не деться.
По больше слушает, чем участвует в диалоге, и ему мучительно хочется вскочить с постели, надеть летную форму и пойти отсюда сразу на аэродром, но кто его пустит. В прошлый раз врач сказал, что ему тут куковать месяца три, не меньше — и это при условии наличия свободной бакта-камеры, которой пока не предвидится. Кому-то повезло гораздо меньше, чем ему. Все тело продолжает ныть, стоит ему пошевелиться.
Когда новости у всех заканчиваются, они желают ему скорого выздоровления. Л‘Уло сопровождает свое пожелание назидательным взглядом, как будто он в курсе, что знакомство с медсестрой началось для По не совсем с той ноты. Когда они выходят, По чувствует себя опустошенным.
— Я позову... — начинает вкатившийся в палату меддроид.
— Не смей, — говорит По так устало, что дроид замолкает.
Откинувшись назад на подушку, он прикрывает глаза и задумчиво шевелит пальцами больной руки. Надо что-то делать. Со всем этим. Определенно.
***
Доктор предписывает ему ежедневные занятия для восстановления формы. «Ключевое слово — аккуратно, постепенно наращивая нагрузку», — десять раз повторяет он, прежде чем покинуть палату. По провожает его задумчивым взглядом, а затем концентрируется на медсестре — той самой. Апикалии Фазме. Он чувствует себя виновато, что в прошлый раз ёрничал, да и вообще всю эту неделю намеренно или ненамеренно выводил ее из себя — ну, или пытался. Наверное, именно поэтому По Дэмерон старается не попадать в медицинское крыло. Он прекрасно знает, каким отвратным может быть пациентом. Чертово чувство собственной беспомощности отнюдь не делает из него джентльмена. А слава гордеца и без того идет вперед него — особенно среди тех, кто плохо его знает.
На этот раз По делает усилие над собой и как может дружелюбно улыбается Фазме.
— Послушайте, — неловко прерывает тишину он, — я знаю, что до сих пор доставлял вам массу проблем. В силу своих ограниченных физических возможностей, — его улыбка чуть кривеет и гаснет. — Давайте начнем с чистого листа. Вы сами слышали, док предписал ежедневные занятия, и вам их курировать. Думаю, работать в команде будет проще, если мы, — По делает неопределенный жест левой рукой, явно пытаясь подобрать слово, — забудем прошлую неделю. Я обещаю вести себя хорошо.
Он сидит на кровати, аккуратно свесив обе ноги вниз, и все так же держит правую руку на перевязи у груди. И очень, очень надеется, что его примирительный тон подействует на медсестру, и та не загоняет его до зеленых эвоков на этой лечебной физкультуре, целый список упражнений которой док озвучил ему только что. Иначе придется искать какой-то иной способ извиниться за свое по-детски вредное поведение до сих пор.