Последние несколько дней определенно не считались самыми счастливыми в жизни капитана Хана Соло.

С момента, как он пришел в себя, он успел бессчетное количество раз проклясть весь Первый Орден, десять раз пожелать самому себе утопиться в ненавистной бакте, прямым текстом попросить Хартер утопить его в этой самой бакте, чтоб больше не мучился, затеять словестную перепалку с Чуи, который мужественно не позволил ему втихую смыться с планеты в таком состоянии, и, в качестве венца своих подвигов в роли малость недобитого больного, напиться. Потому что не каждый день тебя успешно убивают собственные дети.

Вернее, напиться он попытался.

Тут-то возраст и дал о себе знать. А может, сказалось просто ранение без участия прожитых лет, забравшее на себя слишком много ресурсов организма, но ожидаемый эффект на сей раз не совпал с реальным. Соло так быстро пожалел об этой идее, что в итоге даже Чубакка на ближайшее время оставил приятеля в покое, позволив ему забиться в самый дальний угол, подальше от немногочисленных собеседников.

Сам контрабандист так и не разобрал, что жжется, гудит или болит сильнее — старательно залечиваемый проткнутый бок или всё-таки голова, но ёрничать потом быстро расхотелось. Было просто плохо. Навалившееся тяжелое настроение с бессилием физическим отбили всё желание шевелиться в принципе, и Хан нашел в себе силы разве что шатким ходом уползти от раздражающих медицинских запахов в одно из дальних и плохо освещенных помещений комплекса. Нашел там несколько то ли забытых, то ли запасных пыльных столов. И осел, медитируя куда-то в пустоту на то, что новый старый орган отфильтрует лишнее быстрее обычного, в качестве моральной компенсации за созданные неудобства.

Появление где-то в поле обозрения Леи поначалу не восприняли всерьёз, а скорее как хмельную галлюцинацию на замену давно исчезнувшим мушкам — пока два одинаковых размытых силуэта всё-таки не сложились в один целый.

— Я не смог, — прохрипел Соло вместо приветствия и извинения одновременно.

Нет, Лея ему всё-таки не мерещится. Но где-то в воображении профонило ворчание Чуи — сочувственное и ехидное одновременно.

Нечего было из медотсека убегать.

— Ну... Сноук, например? — мрачный сарказм не нашел в себе и тени усмешки; Хан правда так считал. Он честно и насколько мог искренне старался понять все эти перипетии человеческих особенностей, прилагающихся к Силе. Избежать этого просвещения и наблюдений и невозможно, если вся семья с ней связана, а ты ею дорожишь и не хочешь терять. Но вот это вечное деление на чёрное и белое настолько не укладывалось в голове у человека, привыкшего считать, что за поступки и решения отвечает человек исключительно, а не иначе, что как воспринималось чем-то сугубо личным, так и продолжало окрашиваться подобными красками до сих пор.

Ужасное поражение, личное. Влекущее за собой труднообъяснимое чувство стыда, разочарования и обиды то ли на себя, то ли на сына, который просто предпочел другой дом. С другими правилами.

Что он сделал не так, что привело к такому? Чем он так задел мальчишку? И только его он готов был убить, или еще и мать тоже?

Ощущение сложилось такое, словно он за эту неделю постарел еще лет на десять.

А в голове вертелись дурацкие вопросы, вроде «Почему ты пришла?, «Не всё ли равно теперь?», всевозможные «зачем» и «для чего», уже даже не казавшиеся абсурдными для сложившейся ситуации. Повертев их в уме параллельно невесёлому самобичеванию и поймав себя на том, что все основные эмоции уже вылили на вуки, мужчина наконец поднял взгляд четко на супругу.

— Не думал, что вообще тебя еще увижу. Тем более здесь.

На мгновение в глазах мужчины промелькнуло нечто более живое, чем боль и острое чувство вины. Возможно, для них и существовало понятие разделения ругани на «несерьёзно» и «всерьёз», но на фоне предательства одного сына и гибели — второго, ему стало как-то не до расшифровки более тонкого подтекста сказанного. На фоне переживаний о том, что детей не уберег, пускай и повзрослевших, всё прочее еще долго воспринималось как-то слишком напрямую.

Хорошо хоть рядом неизменно оставался Чуи, всё остальное последние годы казалось гораздо более хрупким.

— Значит, мерзко, да? — Хан шумно выдохнул и с трудом скрыл за смешком болезненную гримасу. — Только не говори, что ты пришла сюда, чтобы побеседовать о том, что любви возраст помеха. Я еще не настолько развалился...

Рука не дрогнула от знакомого прикосновения и Соло не стал как-либо огораживаться. Из-за состояния, перемешавшегося с настроением в одну большую и недобрую мигрень, сама по себе мысль рефлекторно мелькнула — всё-таки он не просто так ушел в самый дальний, тихий и тёмный угол, который нашел —, но, вместе с тем окончательно осознал, что пока что морально не готов пытаться перебираться куда-либо еще одними своими силами.

— ...Немного, возможно. Но рано меня списывать, — почему-то хотелось ершится от одной только такой мысли. Подумаешь, дырка в боку и минус один орган, в их галактике и не с таким живут. Собственная рука под ладонью Леи всё-таки сжалась в кулак. — Но да, ты права. Хотя что до этого — сам виноват, подошел близко. Больше не повторится.

Второй рукой Хан всё еще подпирал голову, и сейчас она с опоры чуть не сползла от трудноописуемого чувства безысходности, которое у него вызывала вся эта борьба чёрного и белого в течение последних нескольких десятилетий. Бессмысленная, никого не щадившая, горькая, и закрыть на неё глаза нельзя. Да и не получится. Чем дальше, тем сложнее и тяжелее. И вот вроде ему совсем недавно напомнили о том, что он не хотел, чтобы его сына запомнили как убийцу и чудовище... И что теперь?

Опустошенный, он был без понятия. Даже продолжать неистовствовать или просто возмущаться уже сил не было.

— Может, ты с этими провокационными просьбами подождешь хотя бы до момента, когда у меня в глазах двоиться перестанет? — поинтересовался недобитый контрабандист чуть ли не жалобно, нарушив явно затягивающееся молчание. — Это слишком жестоко даже для тебя, знаешь ли.

Мужчина вышел из ступора и попытался сесть поудобнее, перераспределив основной вес на пока еще здоровый бок.

— Я не знаю, Лея. Пока что я просто не хочу видеть одного конкретного человека. Но и не хочу, чтобы из-за этого пострадал кто-нибудь еще, — Хан замолчал, пытаясь как-то подобраться. Больше морально, чем физически. — Что произошло после?

— Как и в прошлые разы, — машинально поправил он супругу неожиданно твердо, сделав ударение на окончании.

Хан уже оставил в стороне свои мысли, не уточнив ничего ни про По, ни про Люка, ни про то, о чем Лея могла попросту умолчать. Сам он давно уже свыкся с тем, что в такие моменты может сколько угодно делать вид, что ему всё равно, что ничего из этой бесконечной войны его не касается ровно до тех пор, пока не забегает на его территорию, но мысли сами собой возвращались к ней и тому, что он оставил позади много лет назад. Пытаясь делать вид, что не скучает ни по крупной игре, ни по Лее.

По Лее и семье он как раз скучал, но предательство одного обезумевшего сына и последующая гибель другого наложили слишком тяжелый отпечаток на совесть и восприятие происходящего.

— Тебе, — всё же уточнил Соло. — Или всё-таки Сопротивлению?

Всё-таки это были слишком разные вещи, и вряд ли она не улавливала разницу — в том числе и в формулировках.

Возможно, просто была честной. Но на фоне произошедшего захотелось уточнить. Не каждый день тебя дырявят собственные дети, а деловая и не менее настрадавшаяся любимая женщина после долгих лет молчания именно теперь пришла сказать, что её неверно поняли и в бутылку с обидного одиночества всё это время, видимо, лезли на ровном месте. И как-то Хан не горел уйти на другой виток уже реальных обид, только на сей раз собственных.

— Голова у меня, возможно, раскалывается. Но работать она от этого еще не перестала.

— Тебе, — не то переспросил, не то утвердил Хан, не сводя с супруги пристального взгляда. Пояснение всё же что-то переключило, и повисшее было напряжение отчасти спало. Было до болезненного странно и, в то же время, радостно осознавать, что именно она сейчас снова держала его за руку, и догнала при этом всё-таки сама. Обстоятельства располагали, в добавок к самой просьбе о помощи, и всё равно где-то саднила та самая обида. Сложно оказалось понять, насколько правдивой казалась иллюзия, что в первую очередь Лею беспокоило именно содействие, и уже потом всё остальное.

Возможно, просто так совпало. Возможно — нет, но глухой тоске в таком состоянии было решительно сложно сопротивляться. Не этим словам и не этим касаниям. Это и раньше было непросто — даже во времена, когда он был больше просто генералом, инструментом и товарищем, и уж точно не мужем с десятилетиями совместной жизни и работы позади. Собственная рука так и осталась безвольно лежать на столе, разве что как опора.

— Хорошо. Но я помогаю именно тебе, Моё Святейшество, — хмыкнув, уточнил Хан, но самоирония где-то тут же и закончилась. На смену ей пришли размышления о том, как отдирать себя теперь со стола и нужно ли делать это вот прямо сейчас. Но всё же извернулся с равновесием, накрыв её руку уже другой своей ладонью. — И, может, отложим Сопротивление со всеми его планами хоть на час? Дай хоть порадоваться тому, что мы снова разговариваем.