Если вы хотите увидеть цитату своего соигрока (или вообще любую классную цитату) в шапке форума, присылайте её — их — в неограниченных количествах в ЛС Хартер со ссылкой на пост.
Ищем генерала, гения, популярного политика, звезду пропаганды и любителя доминировать над этим миром.
Ищем самого спокойного и терпимого рыцаря Рен в этом безумном мире
Ищем медицинское светило, строгого медика, способного собрать мясной конструктор под названием “человек” и снова отправить его на работу.
Ищем самого отбитого мудака по мнению отбитых мудаков для Джин Эрсо.
Ищем подрастающее имперское солнышко, которое светит, но не всем.
Ищем генерала Дэвитса Дравена, командира самой задорной разведки в этой Галактике.
Ищем талантливого ученика и личную головную боль Магистра Рен.
Ищем генерала разведки, командира самой отбитой эскадрильи эвер, гениального актера, зловредного пирата и заботливого мужа в одной упаковке.
Ищем По Дэмерона, чтобы прыгнуть в крестокрыл и что-нибудь взорвать.
Ищем лучшего моффа Империи, по совместительству самую жизнерадостную сладкую булочку в галактике.
Ищем левую руку мастера Иблиса, самый серьёзный аргумент для агрессивных переговоров.
Ищем имперского аса и бывшую Руку Императора, которая дотянулась до настоящего.
Ищем сына маминой подруги, вгоняет в комплекс неполноценности без регистрации и смс.
Ищем майора КорБеза, главного по агрессивным переговорам с пиратами, контрабандистами и прочими антигосударственными элементами.
Не знаю, найдется ли здесь хоть один идиот, который рассчитывал бы получить за Тика с Веджем креды вместо лазболта.
Осталась в нем с юности некая капелька того, прежнего Скайуокера, который, как любой мальчишка, получал удовольствие от чужого восхищения собственными выходками.
Сюда не прилетят из соседней галактики, не припаркуется за углом синяя будка, ведомая меняющим лица чудаком в разноцветном шарфе, так что если хочешь спастись — спасай себя сама.
Вейдер знает про страх все, узнает все его оттенки, и вкус страха Тени ему нравится — сейчас. Не тем особенным ощущением, когда жертва состоит из чистого ужаса, теряя себя в нем, а скорее тем, что для разумного на такой должности это... приемлемо.
Это когда получаешь командирские нашивки, пропорционально звучности звания приходится чаще высовывать нос из расположения эскадрильи, где понятие нормы было явно смещено, туда, где вы, летуны, ненормальные на всю голову — а там и умело мимикрировать под эту внешнюю нормальность.
Star Wars Medley |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Star Wars Medley » Завершенные эпизоды » Таймлайн ABY » [25.VI.34 ABY] Situation normal, all fucked up
и без любви живут прекрасно
кому она сдалась любовь
кто и зачем ее придумал
так много дал ее зачем
© Jyn Erso
Tollak Unan, Lorah Kalonia
Время:
ближе к ночи
Место:
Финализатор, база на Крайте — в общем, опять разговоры по шедоунету
Описание: Толлак решает внять советам пси-техника и хотя бы позвонить Лоре. Ну и вообще ему и так есть что рассказать.
Отредактировано Lorah Kalonia (16-02-2020 12:23:54)
- Бездарно.
Это говорит Хорн. Голос в голове звучит как-то вдруг, когда Толлак снова видит осознанный сон и как раз убеждается, что ничего постороннего в этом сне не будет. Он слышит звук и узнает его - с таким звуком ломались его пальцы. Слышит звук, но может посмотреть на свои руки и увидеть, что с ним ничего не случилось.
Это неправда, его спасли Киллиан и Арманд, ему исправил пальцы Ларс, с ним работает Амара. Хорна нет. Все закончилось.
- Мы закончим, - говорит Хорн, - когда мне надоест.
Голос скучающий. Пахнет бактой. Его голову обхватывают холодные страшные руки Хорна.
Толлак просыпается от того, что кричит и пытается вжаться в стену, убраться подальше от сна. Волосы липкие, тело дрожит, темнота кажется пустой и полной чужого страшного голоса. Он садится, подтягивает колени к себе, обхватывает руками голову, давит. Пусть все уберется, пусть все снова станет, как было. Пальцы дрожат тоже, но они целые. Целые ведь?
Он включает ночной тусклый свет, осматривает внимательно, сжимает. Сжимает еще, но под пальцами пустота. Что там говорила Амара? Ему нужно что-то. Он берет в руки комлинк. Потому что ему нужен кто-то.
- Лора.
Он отправляет сообщение. Наверное, она увидит только утром, но ему все равно просто хочется хотя бы сказать ее имя. Утром - но в чем-то это хорошо. Можно просто говорить, а потом не отправлять сообщение. Или отправить и стереть.
Но имя он не стирает, а включает запись снова.
- Мне просто нужно с кем-то поговорить. Пока еще нечетное число и я все еще не умер. Я надеюсь, с тобой все хорошо. Надеюсь, что он, - Толлак выдыхает, вдыхает снова, пересиливает себя, - Хорн отпустил тебя.
Можно не отправляться сообщение, но он отправляет. Можно стереть.
Но оно так и остается висеть.
Работы в медблоке ожидаемо становится много — с тех пор, как на базе нет мамы, и все очень скоро почувствуют, как много она на себе держала. Ее здесь нет всего несколько суток, она и раньше отлучалась, и от этого никто не умирал, но теперь ее отсутствие ощущается наиболее остро — потому что ее не будет рядом еще долго, потому что неизвестно, будет ли она когда-нибудь рядом вообще.
Лора старается об этом не думать, но получается плохо. Чтобы хоть что-то с этим сделать, она просится на ночные дежурства — это не выглядит странно, она и раньше так делала. Прошло совсем немного времени, и не все пока в курсе, что доктор Калония не в увольнительной, а рассказывать всем Лора большого желания не испытывает. Эмилин Холдо, скорее всего, знает, мама едва ли оставила бы подругу в полном неведении. Но Холдо Лора пока не встречала, а говорить об этом с кем-то еще чуть более чем бессмысленно, никакие другие разговоры ей не помогут.
Ни с кем, кроме…
Лора уже собирается уходить из комнаты обратно в медблок, когда получает уведомление о сообщении. Номер снова незнакомый, но она знает, что это Толлак, еще до того, как нажимает кнопку прослушивания.
Глупо было бы надеяться, что с ним уже все хорошо — прошло всего три дня с последнего разговора, и если пальцы за это время можно починить, это еще мало что значит. Но от понимания, что ему все еще плохо, не легче. Лора возвращается обратно на кровать, думая, что у нее найдется немного времени — никто не хватится, если придет чуть позже.
— Привет, — она начинает запись, еще толком не решив, что именно хочет сказать; в голове только мысль о том, что нужно ответить быстрее. — Я в порядке.
Это неправда, но так будет лучше.
— Что случилось? Это все из-за него, да? Ты… вообще спишь? Расскажи.
Она вот нет. Если только совсем немного, под утро, когда уже никаких сил не остается на то, чтобы о чем-то думать. На то, чтобы видеть сны.
Если бы к Калену во снах присоединились еще и родители, она бы не выдержала.
Отправив сообщение, Толлак очень быстро решает, что это очень глупо. Вот он взял в руки комлинк, этого должно быть достаточно. Комлинк здесь, значит, и он тоже здесь, а Хорн где-то там, а голоса его никогда тут и не было.
Он выключает свет, когда комлинк загорается - пришло сообщение. Он включает его, голос Лора разносится по темноте; страшное на время отступает от этого звучания.
Она спрашивает о нем, но Толлак знает, о чем он волновался бы на ее месте:
- Твои родители вместе, с ними все в порядке.
Это он отправляет первым, потом снова включает запись. Молчит. Интересно, слышно ей будет, как он дышит?
- Не сплю. Мне снится, что он еще там, у меня в голове. Доктор говорит, надо разговаривать, и вот... - Он молчит еще. Запись тянется, Толлак думает о том, как эта тишина на записи будет разливаться так, где она. Где она сейчас, интересно? - Можешь просто поговорить со мной немного? О чем угодно, о любой ерунде, будто этого всего никогда не было.
Ответ она получает быстро, но не тот, на который рассчитывала. Первая запись короткая, всего одно предложение. Зато какое.
Лора забирается на кровать с ногами, запрокидывает голову, прижимаясь затылком к холодной стене. Это то, что она хотела знать больше всего на свете, но она об этом не спросила. Спрашивать о таком страшно. Страшно от мысли, что ей может не понравиться ответ.
Но все в порядке. Они в порядке. Они могут быть в порядке? Там, на какой-то неизвестной базе, где находились не по своей воле. Возможно ли быть «в порядке» на базе Первого Ордена в качестве пленника?
Лора об этом не спрашивает, откладывает вопрос в мысленный ящик: спросит еще, когда будет готова. Там уже приличный список.
Вторая запись начинается с молчания. Можно подумать, что комлинк барахлит, но Лора видит, что ползунок тянется дальше. Просто Толлак, наверное, не знает, с чего начать.
Потом он говорит, опять молчит, и эти бесконечно тянущиеся секунды тишины тянут за собой плохие мысли. И она опять жалеет, что слишком далеко, что не может сделать ничего, кроме как говорить, и говорить, и говорить.
Какой-то доктор сказал Толлаку, что нужно разговаривать. Доктор из Первого Ордена? Наверное, откуда ж еще.
Может, это имеет смысл.
— Спасибо, — тихо говорит она, включив снова запись. — Ты выбрал для этого лучшего человека.
Лора старается звучать насмешливо, то есть, как обычно, у нее даже что-то получается: достаточно представить, что Толлак здесь, рядом с ней на кровати, как в том криффовом номере, в каком-то из них.
— Представь, что я рядом с тобой, обнимаю тебя, и… помнишь, у меня духи были? Лимонные. Ужасные, — она правда даже улыбается, когда говорит все это, — мой брат подарил их мне, а потом постоянно твердил, как они его бесят. Духи и правда кошмарные, но вообще-то я их люблю. И если они тебе тоже не нравятся, лучше признайся сейчас, потому что потом я буду мстить.
Толлак улыбается. Духи он помнит, очень хорошо. Когда в номере она, изгибаясь на нем, выгибала и шею тоже, запрокидывала голову так, что торчали острые ключицы, чудом не разрывая кожу, он видел, как блестит кожа между ними от пота, и думал, что поцелуи были бы на вкус как лимон с солью, и ими можно было бы закусывать татуинский рассвет. Если бы ему надо было пить, если бы Лора не сбивала его с ног лучше любой выпивки.
Теперь ее не было, но он попытался представить. Вот она положила бы ладонь ему на щеку. Вот запустила бы пальцы в волосы. Вон он чувствовал бы ее тепло. Но есть только голос, и он представляет, как его обнимает голос, бестелесный, но все равно теплый от того, как она говорила о брате.
Ее брат твердил - это Толлак слышит сразу, и сразу же понимает. Твердил, потому что больше не твердит. Твердил - и это достаточно, чтобы полюбить кошмарные духи.
Значит, врал Толлак только частично. Хотя бы с одной смертью полковнику Калонии придется как-то жить.
Надо посочувствовать. Может, извиниться - но может, это и не они. Люди постоянно умирают, и, к тому же, была ведь юужань-вонгская. Это, может, и не они, но проверять он не хочет.
- Мой брат сейчас дома, с семьей, - вместо этого говорит Толлак. Он не звонил домой уже очень долго, и пока ему не станет лучше, звонить и не планирует. Дома всегда думают, что ему все легко, что его жизнь и карьера - череда смешных шуток. Ему хочется, чтобы было место, где считают именно так. Тогда можно приезжать домой - и все неприятное на время отступит, будем намного проще делать вид, будто его нет.
Просто отдыхать.
- И я люблю запах лимонов, даже кошмарный. Когда я был маленьким, до того, как меня отдали в школу, мы с ним часто играли в домашнем саду, там росло - да и сейчас растет - много лимонных деревьев. Весной пахло от того, что они цветут, а осенью - сами плоды. Кожура, нагретая солнцем, бугристая, яркая, - он описывает, закрыв глаза, представляет, потому что вдруг и это поможет.
Даже тянет носом воздух - воздух отфильтрованный, он не пахнет ничем. Вокруг Финализатор, никого нет, но говорить все равно хочется тихо.
Ту кореллианскую ночь или, вернее, все, что было до нее, Лора помнит очень хорошо. Она много отдала бы, чтобы быть не здесь, в пустой комнате, в одиночестве, когда даже Каре куда-то ушла — или улетела. Возвращаться на Кореллию ей, впрочем, тоже не хочется, впечатления и так испорчены донельзя.
Она и сама представляет — вспоминает, как они выключили весь верхний свет, оставив только одну лампу на тумбе, как выбросила с облегчением обувь, потому что она опять оказалась какой-то красивой и неудобной, как первой заявила, что на Толлаке как-то слишком много одежды.
Тогда все это казалось важным. Тогда Лора думала, что, может, у нее правда могут быть какие-то планы, о которых она когда-то соврала маме. Какая-то жизнь, в которой хоть в чем-то наконец можно быть уверенной.
А теперь она не уверена больше ни в чем.
От этих мыслей ее отвлекают сообщения: у Толлака тоже был — есть — брат, и они, кажется, близки. У него есть жизнь где-то вне Первого Ордена, поначалу это почему-то кажется странным, Лора слушает дальше и привыкает к мысли, что и там обычные люди. Не то чтобы она раньше не понимала этого, но легко представлять противника бесчеловечным монстром, когда ничего о нем не знаешь.
Может, было бы лучше, если бы и дальше не знала. Потому что три дня назад обещала себе все это неуместное чувство как-то вытравить, теперь делает ровно противоположное. Она легко может представить себе и лимонный сад, и игравших там детей. Может, брат у Толлака тоже рыжий. Может, у него там не только брат.
Еще Лора думает, что, скорее всего, никто из тех, кто ждет его дома, не знает о случившемся в КорБезе. Они не знают, что он не в порядке, был и есть прямо сейчас, что она может быть единственным человеком, кто в курсе.
А еще Толлак не хотел, чтобы она все это знала.
Зажав кнопку записи, теперь она сама молчит, на что-то решаясь, пытаясь решиться:
— У меня в детстве тоже был сад. Там была вишня, старая, казалась такой большой для меня совсем маленькой. И если вечером я не возвращалась домой сама, папа знал, что я уснула где-то там. Я закопала там коробку с секретами. Может, когда-нибудь до нее доберусь еще.
Запись не прерывается, но какое-то время Лора молчит, думая, насколько уместно будет спросить сейчас, но задаваться такими вопросами в их случае, наверное, не вполне разумно. Если они теперь вообще могли хоть что-то делать, что получилось бы описать сколько-нибудь разумным.
— Ты не хотел, чтобы я знала. У тебя был какой-то… план?
План на эти отношения, план на будущее, еще какой-нибудь — Лора не уточняет.
Лора долго молчит. Толлак слушает - нет, дыхания не слышно. Но даже ее молчание делает что-то такое, что тьма снова отступает. Ее молчание - которое было почти сейчас, просто где-то далеко - сильнее голоса Хорна. Голос Хорна теперь где-то далеко, и о нем легко не думать.
Но еще легче это когда она начинает говорить. Про сад и вишню. Наверное, когда вишня цвела, было красиво. Наверное, Лора была очень красивая, когда цветы облетали - это он точно знает, потому что она всегда очень красивая. Толлак все еще мало знает о ней, но теперь заполняет эту пустоту. У нее была вишня, она очень любит полковника Калонию. Она зовет его папой, а не отцом. Ей можно была засыпать на вишне и не возвращаться домой. Она любила секреты. Может, потому он ей и понравился? Может быть, их отношения могли бы еще работать много времени - благодаря тайным встречам, благодаря тому, как он ничего не рассказывал бы о себе.
Это может быть не случится никогда, но секунду Толлак думает о нем с теплотой, нажав на паузу. Потом пускает запись дальше.
Немедленно, будто она может подсматривала в будущее и точно знала, о чем он подумает, она спрашивает про них.
- У меня нет планов, - можно сказать, что никогда, но это не так. У него не было планов двадцать лет назад, а теперь они есть часто, просто не на личную жизнь. - Я не хотел, потому что боялся именно этого. Что тебя будут использовать против меня, что твоя жизнь станет опасней. Может быть, просто опасной. Думал, если быть осторожным, все получится. Я просто хотел встречаться с тобой и дальше - вот весь мой план. Хотел любить тебя и не беспокоиться ни о чем.
Отправив файл, он сидит в темноте. Свет Толлак так и не включает. Зачем? Так можно думать, что это говорит не динамик ее голосом, а сама Лора, тут, рядом.
- Ты долго грустила, когда он умер? - вдруг спрашивает он. Медлит, медлит, палец зависает над кнопкой отправления.
Потом сообщение все же улетает.
Лора смотрит на пустую кровать Каре, пока ждет ответа. Давно, кажется, целую вечность назад, под вином она тут призналась ей, что в существование идеалов не верит. Думать об этом сейчас почти что смешно. На идеал Толлак из Первого Ордена и правда не тянул.
Толлак говорит, что у него не было планов — и Лоре хочется сказать, что он врет. Технически, план у него был — предельно простой и донельзя наивный, что даже странно для майора разведки. Если так, то, наверное, и правда любит, с холодной головой на такие глупости не пойдешь.
Придя к этому выводу, она еще сильнее жалеет, что его рядом нет. Одно дело слышать все это, думать, и другое — смотреть в глаза напротив. В том, что Толлак говорил искренне, она не сомневалась, не сомневается и сейчас — если только в себе.
— Знаешь, с такой жизнью ничего не может быть «просто». — Она отправляет это быстрее, чем успевает подумать. Только потом понимает, что может звучать резко, но другого ответа у нее не нашлось бы.
Лора, может, и любила секреты, но еще больше она не любила — не любит, — когда ей лгут.
— Для секса на одну ночь легенды хватило. Но дальше было бы все больше вопросов, и я бы ушла. Поэтому хорошо, что я знаю. Я осталась, потому что знаю. Хорошо?
Это все уже не важно, но ей совсем не хочется, чтобы он продолжал жалеть, будто можно было обманывать ее и дальше, месяцами, может, годами, убеждая себя и ее, что все хорошо.
Она успевает отправить это, когда приходит еще один файл. Короткий.
Вопрос странный, и формулировка странная, и Лора чувствует себя по-дурацки, не понимая, что именно он хочет знать.
— Грустила? — переспрашивает она, изо всех сил стараясь не звучать зло.
Грустила.
Когда кто-то — Толлак не уточнил — умер.
Отец.
Брат.
Грустила.
Лора молчит, успокаиваясь, потом выбирает говорить об отце — так легче.
— Я никогда по-настоящему не верила, что папа умер. Я знаю, что это очень долго, что шансов у него было немного, но, как видишь, я была права. Я почему-то оказалась права, и он жив. И я даже ничего сделать не могу, чтобы просто быть рядом.
В этот раз Лора лучше держит себя в руках, чем в прошлый, когда даже по голосу можно было определить, что она плакала. Теперь слезы просто бегут по щекам, пока она, вытирая их, отправляет сообщение.
- Хорошо.
Это он не отправляет, даже не записывает. Просто запоминает, пытаясь найти во всем случившемся хоть что-то хорошее. Благодаря этому она не ушла. Благодаря этому, может, все получится проще с полковником.
О нем Лора говорит дальше. Переспрашивает остро, потом все же отвечает. Сколько же лет его не было? Сколько она отказывалась верить? Толлак пытается представить, поверил бы он? Пусть не в смерть отца, конечно же, но если бы пропал Янто? Сеймур? Как скоро он стал бы жить дальше, оставив их только в воспоминаниях?
Ответ Толлак не знает. Надеется, что никогда и не узнает. Из них он умрет первый - он решил так еще в двадцать восьмом, и с тех пор с собственной смертностью у него нет проблем. С чужими - есть.
У Лоры тоже, но она оказалась права, хотя теперь и плачет. Он бы обнял ее сейчас, даже не стал целовать бы, просто обнял бы, чтобы она знала, что не одна.
Но сейчас есть только голос, и он подводит. Толлак включает запись - и молчит. Стирает файл. Включает запись снова.
- Ты можешь быть рядом. Можешь прилететь. Я могу попросить, мы найдем тебе место, только не в разведке, и...
Он снова умолкает.
Снова стирает запись.
- Я постараюсь устроить все так, чтобы вы поговорили.
Это он отправляет. Снова переслушивает ее сообщение. Как она плачет в темноте.
- Где ты сейчас? Ты одна?
Не сразу приходит осознание, что она не ответила на вопрос. Подумав, Лора отправляет вдогонку:
— Шесть лет.
Кажется, шесть. На самом деле она не считала, боялась, что цифра станет слишком большой для того, чтобы оставалось место хоть маленькой надежде. Восстание жило надеждами, а Сопротивлению, наверное, нужно что-то получше. Но получше у нее пока ничего нет. Ничего, кроме короткой записи, где Толлак говорит, что ее родители «в порядке».
Можно ли быть после шести лет неизвестно где и в каких условиях «в порядке»?
Лора хотела успокоиться, но вместо этого начала думать. Когда она начинает думать, это всегда плохо.
Толлак молчит, новых сообщений нет довольно долго, и Лора думает уже, что отпугнула его всеми этими эмоциями, совершенно лишними для человека, которого мучают кошмары, который звонил вообще-то за поддержкой.
Она даже поддержать его не может.
На этом можно было бы и закончить разговор, чтобы не сделать хуже, чтобы у него, может, получилось сосредоточиться на том, что она говорила раньше, и хотя бы немного поспать.
Но Толлак не уходит. Присылает еще два сообщения.
Он может устроить им разговор? Как?
— Это же опасно. Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы.
«Я не хочу, чтобы проблемы были у них».
Если их поймают, все закончится плохо. Все и так плохо, Лора не должна делать хуже.
— Да, я одна на... — «...на базе Сопротивления, съел, да? Не только у тебя есть тайны». — на дежурстве. Вернее, буду там. Почему ты спрашиваешь?
Вопрос глупый, но она все равно его задает. Вдруг он хочет сказать что-то еще, вдруг опять кажется, что за спиной Хорн. Вдруг еще что-то.
— Прости, у меня нервы совсем ни к хатту. Я не должна была. Я… мне страшно. Страшно, что больше не увижу их никогда. Я ужасно скучаю по ним. По тебе.
- Не будет.
Толлак звучит уверенно. Проблемы могут быть всегда, но для Лоры он хочет говорить так, будто их вовсе никогда не бывает.
- Я дам им свой коммлинк, на время. Возможно...
Толлак медлит, хотя думать тут не о чем. Есть любовь, а есть долг. И так уж вышло, что его работа - это почти что его жизнь. Ставить Первый Орден под возможный удар он не станет ни за что.
- Им придется говорить при мне, чтобы я слышал. Но твои родители и так меня ненавидят. Особенно твоя мама.
Не стоит говорить об этом, но, может, так она отвлечется? Про это Амара не сказала, это Толлак выяснил сам: очень просто отвлечься от кошмаров, когда утешаешь кого-то еще. Очень сложно бояться за себя, когда боишься за кого-то другого.
- Она сказала мне не приближаться к тебе, знаешь, - он улыбается. Улыбку на записи слышно - речь сразу начинает звучать очень мягко, очень тепло.
- Все нормально. Жаль, что ты одна. Хорошо бы, чтобы там был кто-то, кто мог бы тебя обнять, чтобы тебе стало хоть немного легче. Слушай, представь, что ты здесь, со мной. Здесь, - Толлак оглядывается, но вокруг все еще темно, - здесь теперь ночное освещение, база спит. Слышно, как гудят двигатели, очень тихо, под этот звук хорошо засыпать. Пахнет, - он тянет носом воздух. - Нет, ничем не пахнет, очень жаль. Нет, не представляй. Представь лучше, что я там, с тобой, где бы ты ни была. Я очень скучаю по тебе. Если бы я был рядом, я бы обнял бы тебя, поцеловал. Я сварил бы тебе какао, как делала моя тельбунка - я взрослым улучшил его, дополнив рецепт виски. Тебе бы понравилось, обещаю.
Она ему не верит — откуда ему знать, что проблем не будет. Это всего лишь слова утешения, за которые Лора, впрочем, все равно благодарна, потому что хотела их слышать — хочет хотя бы слышать, что что-нибудь будет хорошо.
Необходимость говорить при нем звучит логично, но дико, и Лора, нажав на паузу, пару минут просто сидит, закрыв глаза, прислушиваясь к себе. Точно не ненавидит? Что не так с ее головой, что она продолжает беспокоиться о нем. Он ведь не знает, что она из Сопротивления, а узнал бы — что бы сказал?
Посчитал бы сумасшедшей на всю голову, наверное. Потому что Лора знает больше него — больше разведчика, с ума сойти! — и остается на связи не только из необходимости вытянуть что-то еще.
Он может подумать, что вполне из-за этого, что она солгала ему, манипулировала, что-нибудь такое, с чем ей даже будет трудно поспорить.
Лора слушает дальше, и слышит, что родители его ненавидят. Особенно мама. Она слышит, что Толлак улыбается, понимает по голосу, но менее горько не становится. У них не будет никакого приличного знакомства с родителями, потому что все и так уже знакомы. У них не будет ничего вообще, потому что они ненавидят его, потому что гребанный Первый Орден никуда не денется, и хорошо, если они просто однажды не умрут.
Ничего нет. Не может быть. Это правильно, но ужасно несправедливо. Она не этого хотела.
Будет легче, если получится отвлечься. Лора перематывает запись на начало, слушает снова. Звуки собственной базы ей хорошо знакомы, звуки той она может только представлять. Это какой-то корабль. Где-то очень, очень далеко.
Объятия представить легче, чем незнакомую каюту, где Лора никогда не была, поцелуй тоже. Незнакомое слово режет слух, Лора понятия не имеет, что такое тельбунка, как не имеет понятия ни о чем, что касалось Куата — его родины.
— Что… что такое тельбунка? — спрашивает она с неловким смешком человека, который не знает каких-то простых вещей. — Звучит как ругательство.
Какао с виски звучит не лучше, но Лора уверена, что и правда понравилось бы. Что угодно понравилось бы, кроме одиночества.
Она не говорит больше про проблемы и родителей, но Толлак запоминает - надо устроить им разговор. Им нужно поговорить, пока Лора совсем не закончилась без близких голосов. Он устроит это. Может, в следующий раз, когда поедет к ним. Нужно будет найти способ устроить это. И он его найдет.
Лора молчала долго. Толлак пытается угадать, она тоже пыталась решить, что записать, или слушала его сообщение несколько раз, или просто молчала. Спрашивает она коротко, о другом.
Что ж, значит, о другом.
- Не что, а кто. Тельбунка, - повторяет он. - Это не ругательство, а... профессия, что ли? Занятость. Призвание, не знаю. У вас такого нет, но на Куате тельбуны и тельбунки - важная часть жизни. Моя тельбунка - женщина, которая меня выносила для родителей, чтобы им не пришлось смешивать кровь. Она потом нянчила меня, воспитывала, пока меня не отдали в семь в академию. Я в нее такой рыжий.
Ее он тоже не видел уже очень давно. Наверное, она все еще служит его семье, но Толлак всегда приезжает ненадолго и время тратит на брата, племянников, родителей. На то, чтобы тратить его еще и на нее, времени обычно нет.
- Звучит странно, да? Давай я расскажу еще об этом, если хочешь.
У Лоры нет никаких предположений, что же такое тельбунка, пока Толлак не объясняет ей. Хорошо, что они общаются сообщениями, и ответа приходится ждать, потому что в обычном диалоге, особенно если бы он еще и был рядом, она отреагировала бы гораздо более эмоционально.
— Это рабство, — сообщает она, переслушав предварительно запись несколько раз, чтобы ничего не упустить. Технически это могло быть суррогатным материнством, если бы после родов несчастную женщину не заставили воспитывать уже не своего сына еще семь лет. И, возможно, не одного — у Толлака как минимум есть брат. — Она… она ведь твоя мать. Ты никогда об этом не задумывался?
Может, и никогда. Зависит от того, насколько на Куате с этим плохо. Что-то подсказывает, что очень, очень плохо. Наверное, то, как просто Толлак об этом говорил.
Подумаешь, фигня какая, простые женщины вынуждены рожать привилегированному классу детей, отказываясь от них, а потом еще и воспитывать. Каждый день видеть своего ребенка, который уже и не твой вовсе.
Это не «странно», это наводит на Лору ужас. В каком чудесном месте вырос Толлак.
Это многое объясняет.
Наверное. Должно объяснять. Он спрашивал, грустила ли она по своему отцу и как долго — у него не было связи со своим. Или была, но… другая.
От этого не легче, Лора понимает, что еще ничего не отправила, и глубоко вздыхает:
— Подумай об этом, пожалуйста. Она хорошая женщина, и это…
Скорее всего это глубоко травмировало ее. Об этом Лора не говорит, закрывает себе лицо рукой и продолжает:
— Я... — в ужасе, смятении, что у вас там за планета такая, это бесчеловечно, — ладно, расскажи. Мне нужно знать.
Она долго не отвечает, а ее ответное сообщение тоже очень долгое. Большую его часть занимает молчание, и Толлак не может ответить сразу, ему приходится ждать. В этом разговоре вообще часто надо ждать, и это идет против природы Толлака, но почему-то теперь это его не смущает. Лору он готов ждать сколько надо. Даже если она не понимает очевидного.
- Моя мать - это моя мать, наша с братом мать. Так же, как его отец - его - наш отец. Женщина, которая зачала меня, и мужчина, который зачал его, - тельбуны, не больше.
Он молчит. Пытается представить, как бы это звучало для него, если бы он не был с Куата.
- Я объясню подробнее. Куат - планета со сложной и старой классовой системой. В ее центре - старая кровь, старые деньги. Аристократические семьи, которые занимают примерно равное положение. Они очень закрытые. Они не могут смешиваться с низшими классами, но с другой старой кровью не могут тоже - тогда равновесие между ними нарушится. Человек из другой семьи может начать защищать ее интересы. От этого плохо всем. Потому люди старой крови или не женятся вовсе,или женятся на ком-то из семьи. Мои отец и мать - двоюродные брат и сестра, например. Им нельзя иметь детей вместе, потому что естественно нельзя. Потому, как и те, кто не женится вовсе, они выбирают тельбуна. Тельбун обычно из низшего класса, тельбун генетически не имеет отклонений, здоров, красив, воспитан и образован. В тельбуны готовят детей с малых лет, и его семья получает за него много денег - можно дать хорошее инженерное образование всем оставшимся детям, переехать в более престижный район, в общем, переместиться из низшего класса в средний. Многим этого хочется. А тельбун переселяется в новую семью, зачинает ребенка отказывается от всех прав на него. Он навсегда остается служить семье - так нет риска, что он попытается манипулировать ребенком, которого зачал, часто остается при нем воспитателем или домашним учителем. Таких преданных слуг сложно найти. Моего брата его тельбун научил всему. Мной моя занималась только до семи, потом меня отослали из дома, я говорил. Она, наверное, все еще дома, счастлива и довольна своей жизнью. Это не рабство - просто у нас так принято. Культурная особенность, если хочешь.
Толлак отправляет сообщение.
- Не рабство, - это он просто говорит, как будто Лора могла бы услышать его.
В ответ приходит целый монолог, почти лекция об общественном строе на Куате. Лора слушает и чувствует себя странно, потом мерзко, потом ей становится страшно — от того, каким голосом Толлак все это говорил. Для него весь этот кошмар в порядке вещей, и он не задумывался об ужасной судьбе женщины, которая родила его и растила. И не задумался даже теперь.
Можно ли объяснить такое? А нужно? Да, если она хочет продолжать как минимум разговаривать с ним. Просто выкинуть такую информацию из головы не выйдет, эта традиция не какая-то мелочь, которая ни на что не влияла. Лора не разбирается во всех тонкостях человеческой психологии, но ей все еще хватает ума понимать, что за «тельбуны — не люди» кроется целый пласт проблем.
На самом деле ей хочется выругаться. Потому что это уже чересчур, потому что чем дальше, тем страшнее, потому что она во всем этом застряла и не знает, что делать. Можно ли что-то сделать в принципе, он все-таки взрослый человек.
— О звезды, — вместо всех ругательств произносит Лора, не включая запись, и это каким-то образом вместило в себя все, что она чувствовала в самый странный момент в своей жизни.
Лоре нравятся звезды. Их не заботят какие-то дурацкие проблемы вроде этой.
— Послушай, — она старается звучать мягко, — послушай себя, что ты говоришь. Семьи тельбунов получают за них много денег. Продают своих детей. Продают их туда, где они не счастливы. Ты бы смог отдать своего ребенка кому-то? Своего ребенка, который всю жизнь будет, как ты говоришь, зачинать других детей, чтобы никогда не стать им родителем. Детей, которых будет видеть каждый день. Которые будут звать родителями совершенно других людей. Которые будут считать их прислугой, вещью, просто потому что им так сказали. Как ты думаешь, оно того стоит? Ломать столько жизней, чтобы семьи, которым нельзя размножаться, все-таки размножились. Она твоя мама, Толлак. Она варила тебе это криффово какао и еще много всего делала.
Выдохнув, Лора закрывает глаза, не зная, как еще донести.
— А если… если бы я была… тельбункой. Можешь представить, что бы со мной было? Чем была бы моя жизнь?
Она не хочет думать, чем закончится этот разговор, но, по крайней мере, будет знать, что сделала для Толлака и для его мамы все.
Когда Лора наконец-то присылает ответ, когда она говорит - это звучит совсем не так, как говорил Толлак. От нее это звучит не как традиционный уклад жизни, а как какая-то совершенно ужасная практика. Она использует нечестный и бессмысленный прием, она явно не разбирается в том, о чем говорит - когда, она пять минут назад и не знала о том, кто такие тельбуны. Потому она и не знает, что они одноразовые, они никогда не делают больше одного ребенка за жизнь. Потому она не понимает, что Толлаку никогда не пришлось бы продавать его детей в тельбуны - между ним и теми, кто это делает, целая пропасть из классов и возможностей.
Отдавать - другое дело. Его вот отдали, и никакой трагедии в этом нет, в академии он познакомился с Янто, и если бы не это - кто знает, где бы он теперь был и чем занимался бы. Наверное, скучал бы целыми днями дома, унылость какая.
- Ты не была бы тельбункой, - устало объясняет Толлак, смирившись с тем, что не может объяснить про остальное так, чтобы она поняла. - Если бы ты родилась на Куате, ты была бы из хорошей семьи выше среднего. У нас большая часть общества - такие семьи. Инженеры, архитекторы, специалисты по баллистике, да кто угодно. Совершенно обычные люди с совершенно обычной жизнью, которых все устраивает. Твоя мама врач, твой папа - военный. У вас все было бы хорошо. У тебя - тоже все было бы хорошо. Может, ты даже знала бы нескольких тельбунов, потому что им стараются дать хорошее школьное образование, и потом ты бы понимала, что сами они относятся к этому совсем не так. Не нужно спасать тех, кому и так хорошо. Ты ничего не знаешь о млей планете, а уже берешься ее перекраивать на свой вкус.
Под конец он звучит жестко и слышит это. Но перезаписывать Толлак не хочет, отправляет сообщение так.
Молчит, прижав комлинк ко лбу. Зря, зря он это сказал. Он включает запись снова.
- Извини, - несется вслед первому сообщение.
Не получилось. У нее не получилось. Лора вздыхает снова, в этот раз получается злее. Толлак сказал, что у них все было бы хорошо. На планете, где процветало рабство.
Лора не знает, через что пришлось пройти ее отцу за минувшие шесть лет, но вряд ли что-то хорошее. Может, на планету с какими-то подобными «традициями» занесло. Даже представлять это невыносимо.
Представлять жизнь на Куате не легче. Толлак прав в одном — она действительно не знает, каково жить так. И узнавать ей не хочется.
Все нормально там, на Куате. Просто некоторые живут как люди, а некоторые тельбуны. Замечательно.
Толлак звучит по-другому, как человек, которого Лора еще не знала, и она пока не понимает, хочет ли этого человека узнавать. Но он извиняется за что-то, и это придает ей сил продолжать:
— Откуда ты знаешь, что им хорошо? Ты не тельбун, твою жизнь не надо спасать, — если только от себя самого, — судя по твоему голосу, ты задумался об этом только сейчас. Понимаешь, беременность это не то, с чем приятно иметь дело. То есть… это очень затянутый этап в жизни женщины, который может быть приятным, если она этого хотела. Когда-нибудь… когда-нибудь, когда весь этот кошмар закончится, должен же он когда-то закончиться… я заведу семью. Когда-нибудь это случится, я смогу запланировать беременность, или это будет случайно, но это будет, потому что я так хочу. У… твоей тельбунки никто не спрашивал. Ей пришлось пройти через все это, потому что так было надо — не ей. От нее не зависело ничего, ее жизнь принадлежала и принадлежит чужим людям. Она и сама может не знать, что может быть по-другому, ей никто выбора не давал, ее выбор у нее забрали, когда решили все за нее. Я… думаю, она любила тебя. Судя по тому, как ты говорил о ней сначала. Она любила тебя, и поэтому тебя отослали. Я знаю, что это неприятно слышать, но подумай об этом, я тебя очень прошу. Тут не за что извиняться. И… я говорю тебе это не для того, чтобы в чем-то обвинить или устыдить, это не твоя идея.
Нажав кнопку отправки, Лора выдыхает. Если не поможет это, не поможет уже ничто. Но она обязана была попытаться.
- Ты у нее тоже не спрашивала, - парирует Толлак.
Сложно. Он постоянно жмет на паузу, чтобы ответить, постоянно вспоминает, что это невозможно. Можно отправить ответ сразу. Но он заставляет себя дослушать. То, как он злится, ему не нравится. Как будто здесь есть, на что злиться. Будто Лора хоть в чем-то может быть права.
Будто он...
Да, кажется, он даже ревнует, когда она говорит про кошмар, который закончится. Какой кошмар? Что именно она имеет в виду? Она надеется, что ее родители смогут вернуться? Думает, что Первый Орден удастся остановить? Она заведет семью, она спланирует беременность - и Толлак отчаянно, до смешного сильно завидует тому, кого даже нет в ее словах. Предполагаемому человеку, с которым она создаст предполагаемую семью. Это может быть он? Толлак дальше своей любви не думал, его любовь просто есть, ему прежде не приходило в голову, что с ней можно что-то сделать - семью, ребенка. Он один, и ему в этом постоянном одиночестве прежде было комфортно, - большое количество одиночных опасных миссий приучило его к тому, что ему легко быть самому по себе.
А после ее слов он жалеет об этом. Она заведет семью. Когда-нибудь. С кем-нибудь.
Почему ему так обидно?
- Ты у нее тоже не спрашивала, а решила за нее, что она чувствовала и чего хотела. Решила за моих родителей, почему меня отослали. А меня отослали вовсе не из-за любви, а потому, что я вышел бракованным - так иногда бывает, гены, видно, были не такими уж хорошими. Я был гиперактивным ребенком, с которым ничего не могли сделать, и потому меня отдали учиться в место, где было много дисциплины, чтобы я мог потом нормально жить. И они были правы, это сработало - теперь я гиперактивный взрослый, но я знаю, как с этим справляться, чтобы это не мешало жить, работать и все остальное. Любовь тут вообще ни при чем. И моя тельбунка тем более.
Он отправляет сообщение.
Выдыхает. Выдыхает еще, и еще, пока воздух не заканчивается в легких.
- Я просто сказал, что сварил бы тебе какао.
Лора переслушивает сообщение, которое отправила Толлаку, пока он пишет свое, понимает, что сказала не лучшие вещи, которые можно было сказать человеку, которому совсем недавно призналась в чувствах. У них не было никаких планов, все еще нет, не может быть, все началось сексом на одну ночь, продолжилось еще парой встреч и закончилось Первым Орденом. То есть не закончилось, но они продолжают эти отношения, понимая, что будущего у них, скорее всего, нет.
Думать об этом неприятно даже ей, хотя она называла то, что испытывала, влюбленностью. Почти не знавшие друг друга люди, провстречавшиеся пару раз и пару раз же переспавшие семей не планируют. Но Лора, обрисовав свои планы на будущее, которое случится не завтра и может быть даже не через год, заведомо будто ставила на этих отношениях точку. Слышать свой голос со стороны, произносящий эти жестокие слова, отвратительно.
По правде говоря, точку надо было ставить еще раньше. Но Лора не хотела. Ей всю жизнь приходится балансировать на грани между «хочу» и «надо», выбирать в пользу последнего. Она не стала пилотом. Она потеряет что-нибудь еще, может, что-то очень важное, если не решится выбрать первое.
Это сложно.
Пришедшее сообщение Лора слушает, зажмурившись. Хорошая новость — если Толлака и задели конкретно эти ее слова, он ничем это не выдает, так что, может, урон не был сильным. Плохая — донести свою мысль она все равно не смогла.
Но это то, с чем Толлак прожил всю свою жизнь. Возможно, потребуется время. Много времени. Проблема в том, что Лора без понятия, есть ли оно у них.
Он говорит о себе, но от этого почему-то все равно больно. Он видит проблему в себе, и все дети, даже те, кто уже давно выросли, в себе ее ищут. Все потому, что на гиперактивного ребенка сложно было управу найти.
Лора выдыхает, прямо в запись, чтобы слышал.
Они не правы, хочет сказать она, а еще хочет нервно рассмеяться. За последний час пришлось испытать эмоций больше, чем за весь день, и Лора уже начинает чувствовать перегрузку.
— Ты не бракованный. Ты не вещь, чтобы быть бракованным, ясно? — ее накрывает уже бессильная злость, разговоры обычно должны помогать, но не помогают. — Любят не за гены. Не за цвет волос и глаз, не за покладистый характер и высокие оценки в школе. Меня пугает то, как ты об этом говоришь.
Зря она это затеяла. Очень зря.
— Пожалуйста, — наконец, сдается она и уже просит, — не надо. Я… просто подумай обо всем. И я хочу гребанное какао. И можно туда полстакана виски. Я хочу говорить с тобой, а не записывать эти дурацкие сообщения. Я с тобой, ты понимаешь? Я тебе не враг. И буду с тобой столько, сколько получится. Столько, сколько хочешь. Если… если ты все еще хочешь.
Ее ответ начинается со вздоха, но он хотя бы начинается. Толлак ждал, что она просто перестанет отвечать ему. Он успевает решить, что тогда незачем ей слышать своих родителей, а потом великодушно, по мнению самого Толлака, передумать.
Она вздыхает, потом говорит. Теперь она думает, что он неправильно считает не только о тельбунке, но и о себе. О нем она говорит хорошо. Толлак закрывает глаза и слушает. Ему жаль только, что она использует множественное число. Какие-то воображаемые безликие люди любят за что-то еще, кроме того, что перечисляет Лора. А она?
Она говорит дальше. Толлак слушает до самого конца, потом возвращает запись немного назад. И снова, и снова. Если закрыть глаза - это кажется обязательным даже несмотря на то, что он лежит в темноте - можно представить, что она говорит это прямо здесь. Что хочет говорить с ним. Что она с ним. Столько, сколько получится. Столько, сколько он захочет.
Всегда?
Он совсем не знает ее, напоминает себе Толлак. С такими родителями она наверняка против Первого Ордена. У нее планы на семью, на кого-то другого, когда все закончится. Но когда она говорит, ей легко и приятно верить. Думать, пусть так и не будет, что они могут быть вместе еще долго.
Толлак слушает ее голос снова. Он не знает, как им встретиться снова. Все вдруг стало очень сложным. Но не когда она говорит - тогда все снова простое.
- Хочу. Я хочу встретиться, но не знаю пока, как и когда получится. Хочу видеть тебя, говорить с тобой, пусть даже ты снова начнешь говорить о ненужном. Хочу видеть во сне тебя, а не Хорна. Делать тебе какао и записывать сообщения не потому, что можно только так, а просто. принсись мне сегодня, ладно? хотя бы постарайся.
Пусть даже она начнет снова говорить о ненужном.
О ненужном.
Ненужном.
Лора проматывает этот кусок туда-сюда несколько раз. Ясно.
Ясно, что он вообще ничего не понял. Ей приходится себя успокаивать: это только пока. Нужно время. Такие важные вещи за полчаса разговора не переосмыслить. Все нормально. Даже если кажется катастрофой.
Весь последний месяц кажется ей катастрофой, нескончаемой, полной самых невероятных, нелепых и ужасных совпадений, которые нарочно не придумаешь, даже если сильно постараться.
Думать прямо сейчас еще и о том, как бы сделать так, чтоб Толлак понял неочевидную для себя вещь — слишком тяжело.
Все это слишком.
— Это самые нужные вещи, если ты хочешь быть со мной. — Она могла бы не говорить, лучше было бы опустить эту тему сейчас, но все равно говорит. — Узнавать друг друга — это самая нужная вещь, чтобы быть вместе.
«Или чтобы вовремя разойтись».
— Тебе не кажется, что Хорна в наших отношениях как-то слишком много? — Должно звучать шуткой, но, наверное, все равно неправильно, после всего, о чем они говорили. — Я думаю, ему давно пора уйти. Мне не понравится, если однажды я проснусь, а он с нами в одной постели. Тебе приснюсь я. Я буду сидеть на какой-нибудь кухне, прямо на тумбе. На мне не будет ничего, кроме рубашки, и пока ты готовишь, я буду тебе мешать.
Отправив это, Лора, подумав, записывает вдогонку:
— Любят вообще не за что-то. Просто так. И даже вопреки.
- Тогда я хочу знать о тебе.
Нет, звучит не так.
- Но ты знаешь обо мне все, а я о тебе ничего.
Слишком шутливо, с он серьезен сейчас.
- Почему бы тебе не подать пример?
Слишком агрессивно.
Пока Толлак подбирает тон, Лора успевает прислать еще сообщение. В нем она делает лучшее и самое невозможное в мире - делает Хорна смешным и неуместным. Он лезет к ним в постель и мешает представлять ее в рубашке. И не думать о Хорне не потому, что иначе страшно, а потому, что так он мешает думать о Лоре, проще. Удивительно, но это работает
И она говорит о любви. Не признается в ней Больше, не называет его имени, не говорит снова о своей будущей семье. Просто говорит - и ему становится тепло на сердце.
Толлак улыбается в темноте. Удивительно, но теперь он благодарен Амаре Таник, хотя еще вечером считал этот ее совет довольно странным и глуповатым. А теперь он слушает Лору, и сможет слушать ее потом. У голоса Хорна просто не будет шанса, ни одного.
- Спасибо, - говорит Толлак.
Не уточняет, за что - это он и сам толком не может сформулировать.
- Но в следующий раз - твоя очередь рассказывать о себе. Я хочу узнать о тебе тоже. И хочу узнать от тебя.
Он ее за что-то благодарит, за что — непонятно. Лоре кажется, что она ничего не сделала, только разозлила и взбесила его слегка. Завершила она свой акт садо-мазохизма не слишком смешной шуткой и случайной фантазией. Это помогло? Воображаемый Хорн ушел?
Лора не спрашивает, потому что ее мысли заняты другим. Толлак хочет знать о ней. Что еще она должна и, главное, может рассказать? Что она не просто какой-то республиканский врач-недоучка? Что она не отвечает на вопрос, где она, потому что это секретная информация?
Что она из Сопротивления?
Это плохая идея.
Это очень, очень плохая идея, худшая из возможных. Лора попалась на свою же удочку, когда сказала, что нужно друг друга узнавать. Глупая, глупая Лора.
Впрочем, может, не такая уж и глупая, если разведчик он, а прячется лучше она.
Что будет, если Толлак узнает? Он может что-то сделать? Он может что-то сделать с ее родителями.
Он может и не дать поговорить с ними. Может сделать что-то хуже.
Или шантажировать ее. Да, может потянуть за ту же ниточку, которую она протянула между ними — за блядские чувства, которые сначала помогли делу, а теперь могли все разрушить.
В комнате прохладно, но у Лоры горят щеки, стучит кровь в голове, и сердце колотится как бешеное, потому что она понимает, что имеющегося плана мало.
Его мало, он не надежен, Толлак не надежен, она может просто потерять все.
Ей нужен запасной. Ей нужно что-то придумать, и срочно.
Лора выдыхает:
— Моя жизнь не так богата на события, как твоя, но я попробую.
Может, у нее и получится наврать или соскочить с темы, что-то сделать, чтобы отсрочить неизбежное.
Лора не может выбрать между «хочу» и «надо» в пользу первого, потому что это может обернуться катастрофой для всех.
— Напиши мне потом что-нибудь, чтобы я знала, что ты в порядке.
Она переслушивает последние секунды записи.
«И хочу узнать от тебя».
Это угроза? Значит ли это, что в случае чего он пойдет выяснять у родителей? Если нет, то что тогда значит?
Лора больше ничего не записывает, бросает комлинк в карман и выходит — почти выбегает — из комнаты. Она и так уже опаздывала.
Потом, сидя за столом у мамы в кабинете, она достает датапад, просто чтобы проверить новости. Из кореллианского сектора интересно особенно — пролистав вниз, Лора смотрит на изображения, прикрепленные к объявлению в розыск КорБезом.
Одно лицо выглядит знакомым. Лора хорошо запоминает лица, но еще лучше она запоминает людей, которых пыталась убить — их таких мало. Пока один.
Этого звали Арманд, и теперь его ищут за нападение на КорБез. Второго парня Лора не знает, но запоминает на всякий случай.
Как так выходит, что в последнее время все парни, с которыми она знакомится, принадлежат к враждебной организации, думать сил не остается. Вместо этого она думает, что Толлак звонил ей с чужого комлинка. С номера, который она даже не только оставила в истории, но и сохранила — на всякий случай. Его вытащили эти двое, чей это может быть номер?
Есть только один способ узнать.
Она попробует это сделать потом. Желательно не на Крайте, желательно после того, как Толлак сделает обещанное. Возможно, раньше, если не будет другого выбора.
Лора очень постарается, чтобы выбор был.
Всегда.
Вы здесь » Star Wars Medley » Завершенные эпизоды » Таймлайн ABY » [25.VI.34 ABY] Situation normal, all fucked up
