⠀⠀По думает, что Каре, возможно, в чем-то права, когда через две недели едва не лишается Биби-8. Когда он вылезает из крестокрыла уже в ангаре, то тут же опускается на колени и долго обнимает астромеха, который этого совсем не чувствует, но эти объятия и не для него. Страх подступает близко к горлу вот только сейчас, перехватывает его холодной рукой, сдавливает. Никто его не трогает. С ним вообще, кажется, предпочитают за пределами работы не разговаривать. С чего бы это вдруг, По не знает. Каре не стала бы подговаривать на такое специально, точно не из мелочной обиды, но, может, это что-то другое. У него нет душевных сил разбираться.
⠀⠀Начиная с третьей недели восьмого месяца он летает образцово-показательно, если и забывается временами, то несильно. Только шуток в эфире не звучит, а когда они возвращаются в ангар, то По начинает уходить подальше от всех сам. Он пьет. Не очень много. Недостаточно, чтобы майору Десо было, за что его прижучить, и только перед сном. Пьяным он чувствует себя легким-легким, почти невесомым, и все проблемы выветриваются из его головы сами собой. Проблема только в том, что каждое утро они возвращаются и приносят с собой чудовищное похмелье.
⠀⠀По игнорирует это.
⠀⠀А потом однажды в увале он спускается на Миррин-Прайм и вечером, за несколько часов до того, как нужно подниматься обратно на станцию, обнаруживает себя в притоне. Он сюда возил когда-то спайс, знает места, знает разумных, которые держат это место — ну или знал когда-то. Больше нет, потому что этих разумных тоже больше здесь нет: кто-то умер, кто-то уехал, кого-то забрали в тюрьму. По улыбается привычно, легко, ведет себя фамильярно. На нем толстый темный плащ, арафатка вокруг шеи, темные очки. Так и не признаешь сразу, что офицер новореспубликанского флота, ветеран войны.
⠀⠀Только когда ему предлагают попробовать какой-то новый спайс, намешанный здесь же, на коленке, По вдруг включается в реальность. Словно он долгое время смотрел голофильм без звука, а тут вдруг кто-то включил его на полную громкость.
⠀⠀Он уходит оттуда так быстро, что на него оборачиваются.
⠀⠀Уже вечером на станции По ищет Каре, и звук его шагов по дюрасталевым пластинам пола напоминает отсчет какой-то бомбы. В конце концов, обойдя почти все отсеки, он вспоминает, что сейчас время ужина, и идет в местную кантину. Набирает себе еды, хотя совершенно не голоден, несет поднос за стол, где примечает Каре — ему везет, ему всегда везет — и садится рядом. Поворачивается к ней.
⠀⠀— Я наконец-то застал в каюте По, он просил передать, что извиняется, что капитан повел себя как последний мудак. Можно... — начинает По, но лишь вздыхает и проводит рукой по лицу, отводит взгляд в сторону. — Прости, надо было прийти раньше. Я не знаю, что происходит. Обычно я не мудак. Ну. Надеюсь.

⠀⠀По вздыхает, поворачивает голову обратно к Каре. Она улыбается, но это не ее обычная улыбка, лишь дурацкая копия. Это он ее так задел? Вот мудак, и правда. Эти восемь недель По был настолько в себе — или не в себе, — что только сейчас замечает, что его действия имеют последствия и для других людей тоже. Для близких — особенно. Таким виноватым он себя давно не чувствовал, может, что и никогда.
⠀⠀— Я — это я, — просто говорит он. — И По, и капитан Дэмерон. Два в одном, как дешевый каф.
⠀⠀По дёргает уголком губы: шутка несмешная, сравнение нелестное, но уж какие есть. В любое другое время увидев Каре такой, он бы спросил, кто ее обидел и кого вздернуть, больше в шутку, чем взаправду, но сейчас По и так знает ответ: это он. Он сам. Его прекрасных рук — слов — дело. Она еще сердится на него? Или злость трансформировалась во что-то похуже? Разочарование, например. По надеется, подруга не разочаровалась в нем.
⠀⠀Он медлит секунду, а потом все же протягивает руку и трогает ее за плечо, как будто хочет обнять, как обычно, быстро и крепко, но не обнимает. Захочет — скинет его ладонь, По винить не будет.
⠀⠀— Это было низко, я знаю. Лычки эти. И про Разбойную тоже. И про Дарклайтера. Извини.
⠀⠀Слова даются нелегко, но стоит сказать их вслух, как они поднимаются под потолок, словно воздушные шарики с гелием, невесомые, летучие.
⠀⠀— Я просто, — начинает По, сжимает плечо Каре и убирает руку, ставит локти на край стола, закрывает ладонями лицо. Ненадолго, лишь на пару мгновений, а затем опускает голову, пальцами зарываясь в тёмные и непослушные, как всегда, кудри. — Крифф. Ты была права, — он говорит совсем тихо. — Я сегодня был там, где, думал, никогда больше не окажусь.

⠀⠀Разумеется, она переспрашивает про место. Дурак. Зачем сказал? По выпрямляется, быстро кидает пару взглядов по сторонам.
⠀⠀— Не здесь.
⠀⠀Каре ест бутерброд с таким усердием, как будто он ей враг. По, по-прежнему незаинтересованный в еде, только выпивает компот и отставляет в сторону пустой стакан. Теперь нужно как-то вывернуться, что-то придумать. Или, наоборот, в кои-то веки побыть честным и про это тоже — Каре же решит, что он вновь взялся за старое. По не взялся. Он был в шаге от — и от того, чтобы попробовать спайс впервые в жизни, и от того, чтобы вновь договориться на какую-то контрабандистскую подработку. По знает наверняка, что некоторые офицеры флота этим подрабатывают. Стал бы одним из них.
⠀⠀Когда Каре заканчивает убивать его бутерброд, По качает головой в сторону выхода из кантины и ведет ее в свою каюту. В прошлый раз их разговор здесь не задался, но в этот раз, впустив Каре внутрь и закрыв дверь, По прислоняется спиной к стене и какое-то время стоит так, глядя в пол. Собирается с мыслями. Каюта у него, хоть и капитанская, а все равно аскетичная донельзя — у По и всех вещей-то: одежда, датапад, кольцо на цепочке, которое он никогда не снимает. Биби-8, который заряжается в углу комнаты в спящем режиме. Так и не скажешь, что за человек тут живет.
⠀⠀— Я был в притоне, — наконец, говорит По, поднимает взгляд на Каре. — Я знаю штук пять на Миррин-Прайме.

⠀⠀Каре улыбается осторожно, но куда лучше, чем в кантине, и По быстро улыбается в ответ. Он не выглядит пьяным, потому что трезв, и не выглядит так, будто у него приход, потому что у него не приход и в последний раз он держал спайс в руках пару месяцев назад, когда они взяли контрабандистов прямо тут, неподалеку, и обследовали корабль, который взяли на абордаж. Каре говорит, и ему так и хочется рассказать ей всё. И про спайс, и про контрабанду, и вообще — у друзей же друг от друга не бывает таких секретов? У них вот есть, но они все равно друзья. Лучшие — лучше не бывает.
⠀⠀— Хотел, но сдержался, — По выбирает тот кусочек правды, который ничего толком не раскрывает. Кивает.
⠀⠀Он обязательно расскажет Каре, но как-нибудь потом. Сейчас он не про это хотел поговорить. Пусть считает его спасенным наркоманом чуточку дольше, это ни на что не повлияет. Наверное. Дружить им это не помешало, а это единственное между ними, что его заботит и заботило всегда. Лычки, места, задания, командование — все вторично, когда рядом хорошая боевая подруга. Ведомая, за которую душу можно продать, даже если иногда это она им командует, а не наоборот.
⠀⠀— Подумал, что если алкоголь не помогает, то спайс точно не поможет. Дело ведь не в веществах, — По отталкивается от стены, проходится туда-сюда по комнате, подбирая слова и рассеянно ероша волосы. Гражданская одежда выглядит на нем странно, словно неуместно. И в то же время придает ему какой-то свободный, более открытый вид. Возвращает ему его возраст: двадцать семь. — Чего-то как будто не хватает, — По прижимает руку к груди, сжимает пальцы, чуть ударяет кулаком сам по себе. — Как черная дыра, понимаешь? Неужели никто из вас этого не чувствует. Какая-то... тоска. Всё это. Миррин. Десо. Пираты. Болото какое-то.
⠀⠀По тяжко вздыхает.
⠀⠀Поначалу ему казалось, что точно так же чувствуют себя все вокруг. Через месяц он понял, что нет: кажется, так чувствует себя только он. Как гоночный спидер, на котором ездят в магазин за голубым молоком, останавливаясь на каждом светофоре. Он бы столько всего мог! И Каре бы могла. И Иоло. И Муран. Любой из них — отличный спец. Патрулировать сектор — скука смертная. И только По, кажется, это задевает как-то особенно сильно, ранит, почти убивает.
⠀⠀Когда он не пытается сделать этого сам.

⠀⠀Понимает. Каре понимает, и у По вдруг отпускает что-то внутри, какой-то узел, о существовании которого он и не знал даже. Ему тоже без нее плохо, он к ней привык, как привыкают к руке или ноге — так, что уже и в голову не приходит задумываться, каково это без них. Десять лет дружбы в окно не выкинешь. Оно и к лучшему. Когда Каре перемещается на его кровать, По медлит буквально полминуты, но вскоре следует за ней. Устраивается на полу, опершись спиной о борт кровати — она чуть получше обычных коек, не просто полка, торчащая из стены. Есть чуть сползти вниз, можно удобно устроить голову на краю и смотреть на ее перевернутое лицо снизу вверх.
⠀⠀Это почти как в старые добрые времена. Сколько они так сидели и трепались в Академии? Или он к ней ходил, или она к нему. Чаще он к ней, конечно — он всегда к ней ходит, где бы она ни оказалась, это только когда у него появились эти дурацкие личные покои, все поменялось. Даром что по-военному четкий По все всегда держит в полных чистоте и порядке, чем развенчивает все мифы и стереотипы о мужских логовах. Это с вонгской осталось. В Академии ничего этого не предвещало — тогда в его комнате можно было потерять крестокрыл. Безвозвратно.
⠀⠀Каре сходу накидывает ему десяток вариантов дальнейших действий. Когда она предлагает контрабанду, По усмехается, мол, шутишь? Из новореспубликанских офицеров в контрабандисты — вот это скачок воображения от обычно вполне законопослушной Каре Кун. Но она и туда за ним пойти готова, несмотря на то, что плохо стреляет из бластера. Чем он ее заслужил, чего хорошего сделал в жизни, что ему звёзды выдали такую подругу?
⠀⠀В контрабандисты По ее бы не взял, конечно. Это выжжет ее изнутри. Его почти выжгло.
⠀⠀— Кто-нибудь, — поправляет По и закрывает глаза.
⠀⠀Он старается, чтобы его лицо выглядело обычно. Не мечтательно. Нормально. Как у нормального человека нормальное лицо. Не как у спайсового наркомана, или тайного экс-контрабандиста, или неудачного адреналинового самоубийцы, или у человека, который душу продаст даже за односложное сообщение вроде «Прилетай?» Да только кто ж ему пошлет такое сообщение. Уж точно не она.

Нормального лица у него, скорее всего, не выходит. Ну или вышло бы, сиди рядом кто-нибудь другой, а не Каре, которая знает его как облупленного. Есть у старых друзей одна неудобная черта: они слишком много видели, чтобы их было легко обмануть нейтральным лицом или шутливыми отговорками. Он сам сказал про это «кого-нибудь», нечего теперь удивляться, что она спросила. Любой бы спросил. Он бы тоже спросил, скажи ему Каре нечто такое. По вздыхает, открывает глаза.
— А смысл? Ну, скажу я тебе, что ты ее знаешь. Точнее, не знаешь, но видела. Это ничего не поменяет, — он пожимает плечами, стараясь сделать жест как можно более безразличным. Как если бы речь шла о том, что в столовой не осталось его любимых печенек. Подумаешь, это ведь не единственные печеньки во вселенной. Наоборот, печенек во вселенной очень много, можно по локоть, да хоть целиком в эти печенья окунуться! Но всё не то. — Она где-то там, а я где-то здесь. Хотя даже будь я где-то там, это бы тоже ничего не поменяло.
По пожимает плечами еще раз, задумчиво разглядывает свои руки, сжимает разжимает пальцы. Руки никогда его не поводили: все его жесты всё так же тверды, движения уверенные, точные. Крестокрыл слушается, как будто они одно целое. В любой дурацкой стычке с пиратами, в любом незначительном бою, как бы он ни старался — он просто слишком хорош для этой работы. Это гордость или глупость, а может, и то, и другое — думать так. Однажды из-за этой самоуверенности По непременно найдет свою смерть.
А может и нет. А вдруг нет.
Хорошо бы — нет.
Меньше всего По хочется слушать, как ему стоит попробовать попытать удачу с адмиральской дочкой, поэтому вместо того, чтобы все же рассказать о ней что-то существеннее туманных намеков, он говорит о другом:
— Неважно. Главное, что всё это — какая-то мелочная суета. Я имею в виду патрули. Пиратов. Почему мы занимаемся этим, когда где-то медленно, но верно поднимает голову кучка радикальных имперцев, этот Первый Орден? — в голосе вдруг прорезается злость.
Сколько раз за эти полгода По ходил к майору Десо, чтобы поговорить об этом? Сколько кораблей они находили в виде обломков? Сколько спасали от шаттлов непонятной принадлежности? Можно было бы посчитать их за осколковские, да только далековато лететь от Миррина до Осколка. Какая-то часть По думает, что он так подставляется еще и затем, чтобы кто-то обратил внимание. Перестал наконец закрывать глаза на происходящее, верить, что всё в порядке, и война закончена. Одна, может, и закончена. Но вот-вот начнется другая. Вместо того, чтобы готовиться к ней, они сидят в этом болоте и — ловят криффовых пиратов.

Как будто есть девушка, которой он способен не понравиться. Вера Каре в него, безусловно, льстит, но много ли она имеет общего с реальностью? Бывает ли так, что мистресс Ло садится вечерком с чашкой гаталентского чая и вспоминает о нем? Ну, немного, конечно, бывает, иначе они бы не знали комлинков друг друга. Но этого недостаточно, и лучше — проще, понятнее — думать о радикальных имперцах, об этом Первом Ордене, чем о чем-то за пределами бесконечной войны и бесконечных боёв.
Поэтому он с готовностью кивает на предложение Каре, но потом вдруг думает: а сработает ли?
— Сенатор Органа-Соло больше не в Сенате, ты же помнишь, какой скандал был. Что она сможет сделать? Поэтому остается только генерал Антиллес, но тот, вроде, в отставку то ли собирается, то ли уже ушел, словом, — По вздыхает и пожимает плечами. — Как-то негусто. Но до Десо точно не достучаться, я сколько пробовал, всё одно. «Вам показалось», «вы слишком много воображаете», «это просто пираты», если я услышу еще хоть раз о «просто пиратах», я закричу. Поргом.
Это старая шутка со времен Академии, когда их наказали, назвав учебную эскадрилью Поргами. С тех пор и появляется это крылатое «кричать поргом». В студенческие годы у По столько на комлинке было записано голограмм этих поргов, что можно было подумать, что он учился на орнитолога. В каком-то смысле, конечно, это так и есть, только птицы его интересуют дюрасталевые, транспаристиловые, с лазпушками и торпедами. Добротные такие, словом, птички.
— Давай попробуем собрать что-то для Антиллеса. Вдруг повезёт.
По замолкает и молчит долго, даже очень.
Потом поворачивает голову и смотрит на сидящую на его кровати Каре. Что бы он без нее делал? Ну, то есть, понятно, что разбился бы и сгорел. Но это слишком буквальный ответ для такого неосязаемого вопроса.
— Спасибо тебе, — говорит он серьезно, негромко. — Если тебя вдруг однажды настигнет такая же тоска беспросветная — ты мне скажи. Или даже не говори, просто приходи, и я с тобой посижу просто так. Можно и молча. За мной должок.
По дергает уголками губ в быстрой улыбке, словно это какая-то шутка, но это не шутка. И быстрая его, летящая улыбка — это на самом деле знак, что он будет в порядке. Что Каре Кун делает с ним какие-то потрясающие вещи одной лишь силой слова, вещи, которые он не может и, наверное, и не должен понимать, чтобы не разрушать всю магию.