Кею нечего ответить, и он просто кивает: уговор.
Только не уговор, конечно. Ошибка Дюка стоила чужой жизни, но эта жизнь принадлежала человеку взрослому и самостоятельному. Ошибка Кея стоила жизни его девочке, которую он должен был оберегать, которая была его ответственностью, которая зависела от него во всем, — и он сделал единственную вещь, которую делать было никак нельзя. Он подвел ее самым ужасающим образом, таким, каким никогда не должен подводить отец. Особенно если ее собственная мать исчезла в никуда. Этот факт всплывает откуда-то из глубин памяти совершенно неожиданно, но Кей старается не думать об этом: не готов еще тянуть за эту ниточку.
Одно дело — Дюк. Или даже эксперимент. Или его собственные действия. Но Целес — так ее звали, Целес — это что-то совершенно другое. Кей торопливо сбрасывает с себя руки Дюка и поднимается на ноги, протягивает ему ладонь.
— Нам нужно двигаться дальше. Они должны были уже закончить с топливом, — Кей медлит и добавляет: — Я в порядке. Или буду. Или даже если не буду, лучше я не буду в полете, чем здесь. Проверим корабль в последний раз и полетели. Когда на меня накатит в следующий раз, будет, — он подбирает слово, но не находит ничего лучше простого: — хуже.

Кей и сам до конца не знает, что имеет в виду под «хуже»: хуже как? Так, что он начнет разрушать тут все? Захочет убить Дюка? Или хуже будет только ему внутри, а наружу это никак не проявится? Или воспоминания парализуют его, так что снаружи это не только не проявится, но и вообще не будет понятно? Всё это хорошие вопросы, но просчитать на них ответы не представляется возможным. Как и внять совету Дюка смотреть это как фильм. Если бы он мог смотреть это как фильм, с расслабленным любопытством, он бы не забывал. Но собственное прошлое всегда имеет особенный привкус горечи, и с этим ничего не поделаешь.
Дюка он все же отпускает одного. Кажется, сон таки пошел ему на пользу, и собственный ожог либо не беспокоит его так сильно, либо беспокоит, но недостаточно сильно. Так, что он может обмануть Кея. Кей не в том состоянии, чтобы быть на пике своих аналитических возможностей. Для этого ему необходимо собраться и перестать вспоминать — но второе невозможно, а первое без второго бесполезно. Он никогда еще не был настолько разобранным.
Делать внутри корабля, пока Дюк все проверяет перед отлетом, нечего, поэтому Кей садится в кресло пилота и просто просматривает данные со всех бортовых систем. Прикидывает дальность, до которой может добивать сигнал с такого маленького маячка. Вряд ли она большая. В пределах системы, скорее всего. Хорошо, что имперцы на Джеде не торопятся к ним на встречу. Тем более, что они эту встречу не назначали и вполне обойдутся.
С шаттлом все в порядке, раз Дюк возвращается и не объявляет ему что-нибудь о том, что у них отвалилась половина обшивки и кусок двигателя, поэтому при взлете они умрут. Наоборот, он поднимает корабль в воздух, вбивает координаты. Они летят. Кей молчит. Они летят не то чтобы долго, но достаточно, чтобы понимать: это где-то в пределах Внешнего Кольца. Чуть ближе к Империи, чем Джеда, но все же на неплохом расстоянии от какой-нибудь Кореллии или тем более Корусанта. Планета, у которой они выходят из гипера, зеленая: на такую приятно приезжать, но на такой неприятно жить постоянно. Слишком мало благ цивилизации, когда ты привык к офицерским бонусам на любой планете.
Домик на берегу лесного озера, а рядом небольшое посадочное место на один корабль. Шаттл встает идеально. Кей замирает снаружи, одной ногой на земле, второй — еще на трапе, задирает голову и слушает листву. Самый безмятежный звук на свете: шуршащая листва. Особенно длинные ветви касаются водной глади, и всё вокруг такое пронзительно зелёное, спокойное.
Ему постоянно хочется плакать, это ужасно выматывает: вовремя отлавливать себя и то и дело отрубать вокодер. Руки тянутся к лицу, но это бесполезный, человеческий жест, потому что у него нет лица — не в органическом понимании этого слова. Кей опускает руки и стоит. Потом поворачивается к дому.
— Ничего не изменилось, — сдавленно хрипит вокодер, выключается.
Удивительно, как твой собственный мир может перевернуться с ног на голову десятки раз, а какие-то места просто остаются такими же. Будто время не касается их. Говорят, деревья растут медленно. Кей никогда не думал, что настолько.

Дюк идет в дом, а Кей так и стоит. Только когда тот скрывается внутри, всё же закидывает голову назад, как если бы разглядывал небо — ничего он не разглядывает, он, вообще-то, удивительно мало реальности вокруг сейчас регистрирует. Наверное, если бы дроиды чувствовали, как разваливаются на части, то это было бы именно такое ощущение. Только Кей не разваливается — не физически. Ему просто хочется кричать. Долго.
Вокодер Кей благоразумно держит выключенным, пока его немного не отпускает. Он без понятия, сколько времени простоял так. Мог как пару минут, так и пару часов — внутренние часы, разумеется, всё отсчитали, но Кей просто не проверяет эти данные. Не хочет.
Это плохо, система всегда должна анализировать происходящее внутри и вокруг — но знаете, что. Пошла она нахрен, эта система.
Это смешно и глупо — всё равно, что послать самого себя. Кей отмирает и идёт в дом.
Смешно и глупо. О да. Хорошее описание. Смешно и глупо. Кей включает вокодер, когда убеждается, что тот не будет пытаться имитировать плач, или всхлипы, или крик, или что-нибудь еще столь же выдающее в нем человека. Не то чтобы Дюк не в курсе, но Кей осторожничает — может, зря.
Дом не слишком большой снаружи, но удивительно вместительный внутри. Слой пыли, осевший на мебели, не укрывается от фоторецепторов. Но в остальном все выглядит так, что можно отряхнуть и жить еще хоть сто лет. У печки аккуратно сложена пара поленьев и кочерга, чайник стоит на плитке, воткнутой в розетку, и неподалеку виднеется даже холодильник, не говоря уже о лампочке под потолком — значит, где-то есть генератор, значит, тут будет связь, значит, Дюк не лукавил. Насчет «сколько тебе нужно». Кей не знает, сколько ему нужно. Неделю? Две? Сто лет?
Кей шатается по дому изнутри и снаружи, трогает какие-то случайные вещи: находит тапки, например. Хорошие, добротные тапки. Нигде нет ни фотографий, ни книг, ничего, что могло бы выдать что-то о характере обитателей — временных или постоянных — этого дома. Все предельно среднестатистическое. Если кто-то найдет его случайно и зачем-то заберется внутрь, то абсолютно ничего не поймет о владельце. Это что-то типично разведческое: даже на отдыхе ты осторожен. Как будто немного на работе. Одним полушарием отдыхаешь, а другим работаешь — как гребаный дельфин.
Дюк хозяйничает по дому, как ни в чем не бывало. Кей успевает пройтись до пирса и обратно, как следует осмотреть территорию, занести в память — или вспомнить — ее карту. Обратно внутрь дома он не спешит. Что-то беспокоит его об этом месте, но Кей никак не может понять, что. Какое-то воспоминание. Он знает, что был здесь, не удивлен, что сейчас Дюк притащил его именно сюда, но всё же — всё же. В конце концов он останавливается у открытого окна, складывает руки на раму и долго наблюдает за тем, чем там так увлеченно занят Дюк внутри.
— Как твоя рана? Не похужело от бурной деятельности? Здесь есть аптечка?
Это дурацкий вопрос; Кей знает, что местная аптечка может дать фору некоторым армейским.

Отредактировано K-2SO (12-09-2021 19:42:57)

Болит. Это такой ответ, что и не ответ вовсе. Впрочем, это был такой вопрос, что и не вопрос вовсе. Дюку бы лечь и полежать, может, поспать еще, но Кей не встревает: иногда тот как гончий пёс — чем больше набегается днём, тем лучше спит ночью. Некоторым людям необходимо давать разводить бурную деятельность. Это осознание всплывает в уме так же неожиданно, как и все остальные. Раз — и как будто было здесь всегда. Кей не может понять, так проще или, наоборот, тяжелее. Когда его накрывает, то это какие-то изолированные эпизоды — те два, что случились. Когда оно вот так, походя, в фоновом режиме всплывает — немного жутковато.
— Если Империя не дурная, они пришлют не агентов, а звёздный разрушитель, а лучше — два, и просто снесут планету или станцию, или где мы там будем. Некоторые проблемы куда проще уничтожить, чем решить. Это не будет в первый раз, — и это воспоминание ложится в копилку к другим. Когда он не дал Империи прибегнуть к любимым, простым, как палка, методам. Продал командованию идею пустить дезу вместо того, чтобы взорвать всё к сарлакковой матери. — Нет. Я думаю, это нам не стоит никуда не ходить. Или не стоит ходить вместе. Или не стоит мне ходить. На торгах не любят имперских дроидов, если они, конечно, не выключены и не выставлены на продажу. Твою рожу при желании можно замаскировать, со мной это несколько сложнее. Кассиану потребуется кто-то поопытнее рядом. Иви...
Кей неловко замолкает.
Не может говорить о ней, хотя ему есть, что. Иви может послужить хорошим техническим консультантом, торговаться на их языке у нее наверняка получится куда лучше Дюка и Кассиана вместе взятых. Есть в ней эта бойкость.
— Ни один, ни вторая не останутся в стороне. Как бы нам ни хотелось. Два тайных игрока — неплохой козырь в рукаве, когда ставки столь высоки. Погоди решать. Пусть вернутся со Скарифа.

Кей почти говорит, что не волнуется он об их возвращении, как понимает: вообще-то, волнуется. Может, потому что воспоминания — это часть того, что заставляет людей испытывать столько эмоций в настоящем, может, потому что это Кассиан и Иви, и плевать на воспоминания. Теперь, когда ему включили эмоции, он умеет волноваться. И волнуется. Невиданная роскошь органической материи.
Да и неважно это становится, потому что Дюк продолжает говорить. Он, конечно, не произносит этого вслух, но Кей понимает: ему не нравится, что он выключает вокодер. Это вызывает в нем беспокойство от незнания. Людям, привыкшим всё знать, сложно оставаться в неведении. Возможно, еще и потому, что непонимание, о чем думает дроид-убийца рядом, любого бы заставило занервничать. С этой точки зрения Дюк еще хорошо держится.
— Мы были здесь. Много раз. Я помню какие-то обрывки. Рыбалку, кажется? Я никогда ничего не ловил, просто сидел рядом за компанию. С удочкой, конечно. Ты, кажется, не знал или делал вид, что не замечаешь. Или мы не говорили об этом. Не знаю. Я сходил на пирс, там красиво. Спокойно, — Кей перебирает, что еще полезного и потенциально интересного может рассказать после своего краткого турне по местным достопримечательностям. Но пирс занимает его больше всего, поэтому он продолжает про пирс: — Такое чувство, будто там что-то было. Не могу понять, что. Но у меня всего два выбора: либо пытаться вспомнить это, либо — Целес. Я почти...
Кей вновь неловко замолкает, опускает голову на руки. Смотрит куда-то в стык дома и земли. Потом выключает фоторецепторы. Ничего интересного там, у стыка, нет.
— Я почти помню ее лицо, — все же продолжает Кей. Дюк же попросил. Вокруг никого. Ничего ему не будет. Ведь так? — Но когда я пытаюсь вспомнить его чуть получше, дыхание перехватывает. И это бред, у меня нет дыхания. Но чувство такое, будто я лучше умру, чем вспомню. Поэтому лучше расскажи мне про пирс.

Дюк говорит такими загадками, что Кей включает фоторецепторы и поднимает голову, чтобы просто удостовериться, что с тем всё в порядке. Лицо у него странное. Напряженное, но не так, как бывает в минуту опасности, в бою. Напряженное в бою лицо Дюка у Кея в памяти тоже всплывает, вместе с мириадом других деталей про него: от того, в какой конкретно позе он любит сидеть, когда читает очередной отчет или просто новости с датапада, заканчивая тем, какой каф предпочитает или каким именно словом выругается, если обожжет язык. Они знакомы, кажется — сколько? — десять лет, подсказывает память, но Кей насчитывает все двадцать. Просто десять они были рядом, а потом еще десять — хрен пойми где.
Кей помнит далеко не все, не так детально, как хотел бы. Людская память очень ненадежна. Но он знает про Дюка очень много таких вещей, которые не всегда знают даже очень близкие люди. И дело не в том, что он за шиворот вынимал его из суицидальных мыслей и заставлял жить, даже когда тому казалось, что лучше смерти с ним уже ничего не случится. И не в том, что они это обсуждали. И не в том, что прошли десятки миссий вместе.
Однако всех этих знаний, всех этих разрозненных, всплывающих, как какие-то морские чертята, деталей недостаточно сейчас, чтобы понять смысл слов Дюка.
Тогда Кей обращается к логике — не прекращая разглядывать Дюка на случай, если тот решит что-нибудь все же пояснить. Например, свое странное выражение лица. Что это? Смущение? Кей склоняет голову набок, точнее анализирует лицо, пробегается назад по словам, мысленно раскладывает их вокруг, как кусочки паззла. Они стояли на пирсе, Дюк курил. Дюк курит только в весьма определенных ситуациях, их перечень не так уж велик, и Кей выбирает то, что кажется ему наиболее подходящим: нервы. Дюк курил и нервничал, потому что решил сознаться в чем-то, на чем он — тогда — его подловил. Это было что-то, что Дюк не знал или отрицал в себе, значит, дело было не в его двойной жизни. Что-то другое. Что-то, что могло «всё» усложнить, но в его речи «всё» — это не всё вообще, это вполне конкретное всё: «всё между ними». Усложняют отношения обычно чувства или какие-то события, о которых кто-то из собеседников не знал, хотя должен был. Но вряд ли Дюк мог сделать что-то и не помнить потом, значит — чувства. Безопасные для Восстания. Значит, не про Восстание, не про Империю, не про лояльность, а что-то другое. Ближе к личному. Нет. Личное.
— Через неделю после этого ты умер. Всё думали, что ты умер. Я думал, — вдруг вспоминает Кей.
Он с удивлением вспоминает всё вокруг этого разговора. Похороны — их вспомнить проще всего, там нет ничего, кроме раздирающего чувства тоски. Такой, после которой вешаются, но он пошел работать, потому что должностная инструкция не предписывала ему вешаться, а Кей Туэссо был отличным имперцем. До поры до времени. Он вспоминает, как они улетали отсюда. Корабль тогда заволокло странным, тянущим чувством, и когда он сходил на посадочной площадке, то обернулся к Дюку и сказал: «Потом поговорим», — и они никогда не поговорили, потому что Дюк срочно поехал на Чандрилу. А до того, за несколько месяцев, они сидели в баре, и Кей тогда сказал: «Иногда мне кажется, если бы ты позвал меня к повстанцам — я бы пошел». Это было немного признание, частично шутка, на треть — пьяный язык. Но Дюк спросил про вероятность, и Кей ответил, что нулевая — но только потому, что Дюк не повстанец.
Если бы Дюк тогда рассказал ему про то, что он повстанец, то это было бы опасно для Восстания. Значит, что?
Что было на пирсе?
— Стоял над твоей могилой и корил себя, что меня не было на Чандриле. Что у меня была еще неделя увольнительной, которую я провел с Иви — а мог бы, — Кей не договаривает, но не потому, что выключает вокодер, а просто. Просто вглядывается в лицо Дюка. — Ты так выглядишь, будто мечтаешь утопиться в своем кафе, прямо в этой кружке, сейчас. Мы можем не говорить про это. Когда я спрашивал про пирс, я думал, ты расскажешь про рыбалку. Что-то такое. Не слишком важное. Дюк? Я ничего не понял, но мы можем не говорить про это.
Это неправда, конечно. Кей, может, не понял всего, но что-то — что-то точно понял. Про Дюка Ваала.

Отредактировано K-2SO (13-09-2021 12:46:24)

У людей, у которых всё нормально, потому что «они уже говорили об этом», не так звучит голос, не так выглядит лицо, и вообще ведут они себя по-другому. Говорили об этом — не значит, что договорили. Потому что если бы договорили, он бы попрощался тогда у трапа, а Кей не прощался. Он и у могилы не прощался. Ненавидел прощаться после — после Целес, — но про это лучше не думать. Лучше про пирс. Там спокойнее. Кей чувствует, что балансирует на грани.

— К нормальным разумным ты себя до сих пор, очевидно, не причисляешь, — говорит Кей, просто чтобы сказать что-нибудь. — И я помню, что мы не договорили. Но мы договорим. Когда я вспомню чуть больше.
Невозможно заканчивать разговор, начало которого не помнишь. У Кея много вопросов, не последний из которых — это знает ли Иви. Не то чтобы это важно, но может, и важно, может, у нее даже есть какое-то свое мнение на этот счет, и его придется учитывать. Но до этого всего, ему бы вспомнить свое собственное мнение на этот счет. Если оно вообще было.
— Если тебе еще актуально. Договаривать. Десять лет прошло, — задумчиво добавляет Кей и отталкивается руками от оконной рамы, выпрямляется.
Клякса темноты на фоне буйной зелени.

Отредактировано K-2SO (13-09-2021 13:27:45)

Вспомнить Целес всё же приходится. Фиалковые кешианские глаза, чёрный лак на коротких ногтях, дурманяще приятные духи — она морщила нос от голофильмов и предпочитала театр, на дух не выносила Дюка и никогда с ним об этом не говорила, потому что «у тебя свои друзья, у меня — свои». Они с ней были созданиями из разных миров: Корпоративный Сектор был ее вотчиной, и она была его детищем — прагматичная, как никто другой, кого Кей знал. Вряд ли это была любовь; для любви они слишком много ругались, особенно под конец. Скорее это была безумная, тягучая страсть, какое-то помутнение рассудка, наваждение, практически зависимость, от которой ни он, ни она не хотели отказываться так сильно, что даже появление ребенка их не смутило. Тем больнее было, когда она ушла — или, вернее, просто не вернулась. Встала из его постели, вышла из их дома и исчезла.
Как будто ни Иви, ни он сам ничего не значили.
Кею так плохо, когда он вспоминает об этом, что приходится уйти прочь от дома. Дюк все равно спит — и хорошо, что спит; пусть спит себе дальше. Только когда между ним и домом пролегают добрых три километра, Кей останавливается и позволяет себе провалиться в эту горечь. Обычно он не уходит так далеко, но от этих воспоминаний кричать хочется так сильно, что простое отключение вокодера не спасает. Кею нужно слышать, как этот крик тает где-то там, среди крон деревьев.
Но это единственный раз, потому что все остальное время Кей старается держаться где-то в зоне видимости от Дюка. Тому очевидно плохо. Иногда Кей забирает его с пирса спящим и относит в дом, иногда — переносит внутри дома, потому что спать в кресле и спать на диване — это всё же два очень разных «спать». Если Дюк и удивляется собственной внезапно обретенной способности к телепортации, то Кей об этом не знает.
Забота о Дюке отрывает его от воспоминаний, но иногда наоборот — воспоминания накрывают его в самых неожиданных местах, отрывая от заботы о Дюке. Иногда Кей просто останавливается и подолгу стоит на месте, иногда находит угол, чтобы забиться в него и побыть в одиночестве, иногда — оседает прямо рядом с Дюком. Его корёжит, выворачивает наизнанку каждой следующей деталью, которая возвращается к нему откуда-то из глубин подсознания. Хочется попросить этот горшочек больше не варить, но это невозможно. К концу четвертого дня всё это так изматывает Кея, что он больше не чувствует в себе сил ни к чему.
Однако вместе с пустотой приходит и облегчение. Неожиданное, но такое же объяснимое, как гром после грозы.
Кей сидит, опершись спиной о диван — всё равно возвышается над ним гораздо больше, чем мог бы любой, даже самый высокий человек — и просто смотрит перед собой. На диване Дюк. Делает вид, что спит. Кей знает, потому что прекрасно различает его дыхание, когда он спит и когда только притворяется. На дворе ночь, в доме тихо и темно, и Дюка Кей накрыл пледом, как только тот отрубился несколько часов назад. Кажется, ему снится что-то последнее время, какой-то калейдоскоп событий, слишком беспокойный, чтобы под него можно было просто спать. Поэтому Кей дежурит рядом даже сейчас.
— Знаешь, — негромко заговаривает он. Если Дюк захочет, то сможет просто дальше делать вид, что спит. Удобно. — Я ведь действительно мог тебя тогда раскрыть. В те пару месяцев, что наблюдал за тобой. Забавно, но мне даже в голову не пришло. Когда мы прилетели сюда, я долго не знал, как вообще, — Кей фыркает. — Как вообще подойти к этому разговору? Я думал, расскажу тебе всё — и что дальше? Ты посмеешься, отшутишься или осадишь меня, и так я пойму, что надо копать дальше. Что с тобой что-то действительно не так — может, на наркоту подсел или еще чего похлеще, а это всё — так, для отвода глаз. Или побочка какая-то. Звёзды, я так боялся, что ты опять какую-нибудь хрень затеешь. Решишь, что раз умирать нельзя, то буду жить как тварь. Из упрямства. Ну либо второй вариант. Я расскажу тебе всё, а ты — хотя нет, мне до последнего казалось, что этого не может быть. А тут ты. «Ну». «Ага».
Кей поворачивает голову.
— Хорошо, что ты тогда умер через неделю. Если бы я узнал, что ты повстанец, я бы сдал тебя.
Кей вновь отворачивается. Неловко пожимает плечом.
— Теперь это всё неважно.

Тогда Кей не рассматривал такой вариант, просто потому что помыслить не мог, что Дюк Ваал окажется повстанцем. Это шло мимо всех систем координат. Как квантовая физика, которая говорит тебе: да, кстати, всё, что ты знал прежде — полная херня. А сейчас не рассматривает, потому что поздно его уже рассматривать. Дюк не тот, и сам он давно не тот человек.
Не после Рендили.
— Тебе кажется.
Кей говорит так негромко, что почти неслышно. Дюк — тот еще дурак, когда дело касается его самого: десять лет рядом был, а ничего не понимает всё равно. Есть большая разница между тем, когда они рядом, и когда нет. Казалось бы, человек, много раз успокаивавший взрывной гнев Кея тогда, да и сейчас специально записывавший для него сообщения на Скариф — должен был бы что-то просечь, но нет. Если бы Кей докопался до правды сам, уличил, узнал, то он бы сдал. Он был лоялен Империи, делал свою работу хорошо, а если и терзался от собственных поступков позже, так то было позже. Когда работа уже была сделана. Он ведь тогда правда считал повстанцев последними уродами.
Но если бы Квинта встал рядом, как тогда на пирсе, и сказал ему, что он сам повстанец — Кей бы дрогнул, не выстоял. Может, сдал бы позже. Но сперва дал бы уйти, всё бы дал, что хочешь — забирай, на, не жалко, только выживи, чёртов ублюдок, только выживи. Бывают такие люди. Слушаешь голос — и будто сам себе не принадлежишь. Надо было бояться этого, а Кей наслаждался, пока мог.
Не может быть такого, чтобы Дюк этого совсем не понимал, не замечал, но с другой стороны — он сам говорил, что не представляет, как мог бы выглядеть этот разговор.
Надо сказать ему, что на Рендили он бы не помог. Там бы даже его голос не помог. Ничего бы не помогло. Там другое было. Такое, что не прощают.
Вместо этого Кей поворачивается к Дюку всем корпусом. Тот так лежит, будто расслабленно, наверное, ему лучше. Должно бы уже быть лучше, столько дней прошло. Голова должна быть яснее, можно и поговорить. Иначе Кей бы сидел молча всю ночь. Прикидывался, что еще не вспомнил — но так ведь нельзя. Однажды надо договорить. Только чем яснее голова у Дюка, тем страшнее задавать свой вопрос.
— А теперь, когда видишь — что думаешь?
Тогда, десять лет назад на пирсе, Кей сформулировал вопрос самым неловким образом: «Ты заинтересован во мне?» — так можно спросить про что угодно. Про поход к голотеатр так можно спросить. Про ужин. Про стажера в отделе. Конечно, Дюк не среагировал на этот вопрос, и пришлось продолжать. Разложить факты, припомнить все мелкие ситуации, прикосновения, короткие перепалки, заботу, помощь, как Дюк оказывался рядом, плечом к плечу, — и по отдельности это всё невинное, дружеское. Но если сложить всё вместе, если хоть на секунду задуматься, что такая возможность вообще существует — а потом задать правильный вопрос, например: «Ты влюблен?» — то можно получить в ответ неожиданную правду.
Кей уже двое суток об этом думает. Если бы ему тогда неважно было знать — разве он стал бы спрашивать? А если он спрашивал — разве не хотел в глубине души услышать определенный ответ?

Внутренне Кей голосует за «какой звездец», потому что это смешной ответ. Но Дюк не отвечает так долго, что смешного ответа явно не будет. Кей терпеливо ждет. Наблюдает. Тот осторожно садится, упираясь рукой в диван. Забавно, но фоторецепторы Кея — единственный источник света в комнате сейчас, и под ними Дюк немного как в свете прожекторов. Словно какой-то преступник в дурацком мультике, застигнутый врасплох на месте преступления.
Три секунды времени Кей тратит на обработку возражений вида «но я дроид», и нет, не приходит к адекватному контраргументу — только подается вперед и упирается металлическим лбом Дюку в плечо, расчетливо противоположное от места ожога.
Дроиды, искусственные интеллекты, системы не умеют так. Как там Дюк говорил? Это невозможно высчитать, только почувствовать.
Ещё дроидам, искусственные интеллектам, системам незачем имитировать плач.
Ещё — Кей не имитирует.
Вокодер имитирует. Кей — нет.

Голос как всегда действует на него — теперь, когда Кей помнит куда больше, чем раньше, даже особенно хорошо. Неважно, что Дюк говорит, что обещает. Кей, вообще-то, и сам прекрасно может никому себя не отдать, на Скарифе вот у него отлично получилось. Важно, что шёпот этот его звучит так, что со временем Кей успокаивается. Вокодер стихает, всё стихает. Дюк крепче сжимает руки, Кей просто сидит. Пытается придумать, как перевести для себя язык сухих чисел с датчиков в реальное ощущение прикосновения, но потом бросает это гиблое дело. Есть вещи, которые ему в этом теле недоступны, и с этим можно разве что смириться.
Кей отстраняется, осторожно выпутываясь из-под рук Дюка. Есть еще один разговор, который они недоговорили, и раз уж они в цикле завершения всего недоделанного — сейчас самое время.
— Ты сказал тогда, что не простишь себя. Если коротко. «Чтобы оценить степень того, насколько я виноват, тебе как минимум нужно что-то помнить. Не говоря уже о том, сколько тут эмоциональной составляющей», — идеально воспроизводит Кей, только голос не подделывает. Говорит своим. Как человек. — Я помню — не всё, но достаточно, и ты не виноват. Я попал в проект, потому что убил всех этих людей на Рендили. А убил — потому что Целес всю дорогу была права. Знаешь, как она мне говорила? «Всё подстроено, Кей, неужели ты не видишь». Я был уверен, что это корсековская паранойя. Ругался с ней. Может, она поэтому ушла — я совсем ее не слушал.
Жива ли она еще вообще? Где она сейчас? Искала ли Иви?
— Не суть. До того, как поехать туда, я отказался от этого проекта. Никто мне слова не сказал. Уверен, они бы оставили меня в покое. Но потом я поехал на Рендили. Иногда события просто складываются так, как складываются, и никто не виноват. Понимаешь?
Кей заминается, но потом всё же протягивает руку и кладет ее на плечо Дюку — туда, куда ранее утыкался головой. Сжимает бережно. Для него этот жест никак особо не ощущается, но, может, это поможет Дюку.
— Ты сам сказал, что не знал, что это за проект. Можешь не прощать себя, если не хочешь — но я не умею винить и любить одновременно. Только что-то одно, — Кей замолкает на мгновение, потом негромко добавляет, и вокодер неожиданно хорошо справляется с этой особенной интонацией: — Хотел бы я поцеловать твою дурацкую рожу.

Вот упрямый. Но ничего. Кей десять лет назад умел из Дюка дурь выбивать, и нет никаких причин считать, что к нынешнему моменту разучился. Успеется. Может, займет чуть больше разговоров, чуть больше времени, чуть больше усилий, но это пустяки. Вот, он уже обещает что-то осознать. Потрясающий прогресс! Но может, конечно, это просто металлическая рука на плече не оставляет вариантов. С живой рукой Дюк, может, еще поупирался бы, а фрик — тяжелый, холодный.
Кей почти убирает руку, но Дюк продолжает говорить. Его просьба как-то не вяжется с предыдущими словами, и Кей склоняет голову к плечу, оставляет руку на месте. Тем более, тот все равно за нее держится, так просто не уберешь. Зачем выключать рецепторы? Свет слепит? Нет, не свет. Дюк предлагает ему — Дюк предлагает ему пофантазировать? Спасибо, что про себя, не вслух. Это вообще какая-то странная идея, и несколько мгновений Кей честно ей противостоит. Но Дюк говорит про «потом», как будто у этой фантазии может быть воплощение. Реальное. Физическое.
Не тяжелое, не холодное — ладно, может, немного тяжелое. Приятно тяжелое.
Чего таить: думать об этом хорошо, и Кей ведётся, тушит фоторецепторы:
— Зачем рассказывать. Потом я тебе покажу, — и в этот раз вокодер не передаёт. Совсем не передаёт.
Кей выбирает воспоминание — первое пришедшее на ум. Где жаркое лето, лодка, удочки, три часа сидения на попе ровно, от которого начало тянуть в сон, и тогда он перегнулся за борт и от души плеснул водой в Дюка. Не прошло и пятнадцати минут, как лодка перевернулась, и оба они, вместе с удочками, снастями, наживкой и всем, всем, всем оказались в прохладной озёрной воде.
Но Кей крутит воспоминание дальше — до дома, и вдруг понимает, что есть в его нынешнем состоянии один неоспоримый плюс. Всё в нем заточено на то, чтобы моделировать ситуации, делать это в мельчайших деталях. Обычно для того, чтобы сделать какие-то выводы, запастись предиктивной аналитикой, но не в этот раз. В уединении своего разума он может воспроизвести Дюка Ваала настолько похожим на настоящего, что дух захватывает. Данных ему хватает.
Тут, тогда, переступая порог дома, оба они были заняты тем, чтобы стянуть мокрые насквозь футболки, кажется, шутили про стирку и то, что как раз чистые вещи заканчиваются — дурацкий, ничего не значащий диалог. В этот раз среди золотистого летнего света Кей не тянет с себя футболку, а переступает порог и хватает Дюка за шею сзади, чтобы развернуть к себе. Целует прямо так — с руками, запутанными в не до конца стянутой одежде, и так, может, даже лучше, потому что Дюк не успевает среагировать, что-то сделать, прежде чем поцелуй настигает его. А потом уже поздно, а потом уже все равно: когда вы так целуетесь — какие могут быть возражения?
Да и моделирует Кей не того Дюка, которому до пирса было жить еще два дня, а этого, нынешнего. С морщинками у глаз, с виной, с новым именем и старой душой.
Этого, который сказал: «Я очень тебя люблю», — а не: «Ну. Ага».
Как хорошо, что он предусмотрительно поставил на эту симуляцию таймер, а не стал полагаться на собственную силу воли. Кей зажигает фоторецепторы обратно. Вообще-то, тушить их было совершенно необязательно. Он это сделал, только потому что Дюк попросил. Наверное, тому так удобнее следить за происходящим. У него и ушло-то всего от силы полминуты — хотя таймер он ставил на добрых пятнадцать минут. Но пятнадцать минут внутри симуляции — такие же ненастоящие, как и все остальное в ней, кроме, может, него самого.
— Я надеюсь, «потом» будет не через еще десять лет, — только и говорит Кей.
Интонация низкая и заряженная — и вокодер опять не справляется. Вряд ли имперские инженеры представляли его в подобных ситуациях.

Отредактировано K-2SO (13-09-2021 23:38:09)

Первое, что он видит — это что Дюк сидит, закрыв лицо руками, и хотя Кей слышал это движение раньше, ему до сих пор непонятна причина. Что-то не так? Но нет, вот Дюк шумно дышит, мотает головой, ругается — и куда-то идет. Кей не останавливает, только провожает взглядом.
Есть много такого, что, оказывается, очень ему нужно, но совершенно невообразимо делать в теле охранного дроида. Пожалуй, единственный из жестов привязанности, который ему доступен — это положить руку на чужое плечо. Объятия еще, хоть и с натяжкой. Вот, две штуки. Потрясающая коллекция. Все остальные прикосновения, которые можно представить, никак нельзя делать, пока он такой — и эта мысль причиняет Кею боль и беспокойство. Потому что он больше никогда не будет не таким. Да, можно найти ему синтетическое тело, практически неотличимое от реального, можно провести операцию, можно много чего — но его, своё, родное тело уже давно утилизировано имперцами и никогда больше к нему не вернется. Кей никогда прежде не воспринимал это как недостаточность, вообще не думал об этом в таких категориях. Его тело выполняло необходимые функции. Он просто не подозревал, что перечень этих функций может однажды расшириться. Что тело, построенное для того, чтобы совершать невозможные вещи, может не подходить для того, чтобы делать совершенно обыденные действия.
В голову лезут часы тренировок в симуляторе виртуальной реальности, чтобы научиться совершать эти самые невозможные вещи. Не то чтобы он хотел. Не то чтобы у него был выбор.
Где-то там же, так же его разучили чувствовать. Витаминный, мать его, комплекс каждое утро.
Почти разучили быть человеком.
Дюк всё не возвращается. Кей медлит еще несколько секунд, а потом решает, что надо все же посмотреть, что с ним там, где он вообще. Вероятность того, что ему стало плохо, мала, но пренебрегать ей всё же нельзя. Кей не тратит время на обыск дома: отчетливо слышал, что ранее Дюк вышел наружу, — и идет туда же. Рядом с домом его не обнаруживается, поэтому следующим пунктом для осмотра становится тот самый пирс. Теперь, когда у него есть данные из воспоминаний, предугадывать Дюка становится проще. Кей останавливается поодаль.
— Ты уверен, что это хорошая идея?
Непонятно, о чем вопрос. Про рану и озёрную воду?

Дюк так и стоит, не оборачивается, но хотя бы отвечает, и голос у него уверенный, а вода в озере — спокойная, тёмная. Звёзды видно. Кей немного мешает, правда, но свет от фоторецепторов мягкий и не достаёт до того места, где стоит Дюк. Проанализированный уже вдоль и поперек, и соблазн воспользоваться анализом велик. Даже не соблазн — тяга, практически нужда, потому что это именно то, чему он учился, то, к чему привык за столько лет, пока ещё осознавал себя и когда уже перестал. Тем причудливей ощущения, когда Кей этот анализ просто отключает.
Он всегда просчитывает все цели вокруг, а тут вдруг внутри становится тихо. Никаких чисел. Никаких данных, кроме картинки с фоторецепторов и звука.
— В озёрной воде могут водиться бактерии, — спокойно отвечает Кей.
Оглядывается вокруг. Металл не чувствует усталости, поэтому нет никакой необходимости присаживаться, но именно это он и делает: присаживается прямо на траву. Сидя Кей становится меньше, выглядит не таким угрожающим. Дюк его не боится, но это неважно — можно не бояться сознательно, а подсознательно все равно быть настороже. Так они и выживали в свое время. Кей сейчас не настороже. Аналитика отключена, много какие датчики — тоже. Если бы кто-то решил напасть на него, то имел бы все шансы вывести его из строя и уцелеть.
Кей никогда, никогда так не делал и не планировал, но почему бы и нет? Что ему будет? Тут никого нет, кроме них.
Не держать Дюка за цель — отдельный сорт удовольствия, недоступный органикам.
— Расскажи мне, что ты представил. Тебе не полегчает, но мне любопытно, — предлагает он. — Или если ты настаиваешь на том, чтобы отвлечься, я могу тебе что-нибудь рассказать. У меня много историй, от которых всякое настроение что-либо представлять пропадет. Только Иви не пересказывай.
Вариант, в котором он уходит, тактично оставляя Дюка наедине с тем, что ему там представилось, Кей очевидно не рассматривает. Делиться историями из проектного прошлого не особо хочется, но раз уж он их вспомнил — пусть принесут хоть какую-то пользу. Впервые за долгое время Кей даже приблизительно не знает, что Дюк ответит, и это почти приятно.

Отредактировано K-2SO (14-09-2021 17:37:18)

Возможно, это его слова про бактерии действуют. А может, у Дюка все же есть толика благоразумия в организме сейчас, но так или иначе, он все же не прыгает в озеро, а возвращается на берег. Устраивается рядом так, будто ему действительно может быть удобно опираться о холодный металл. Кей старается не думать об этом, просто замирает, как был, и слушает этот медленный рассказ. Смотрит на то, как вода лениво плещется у берега, бьется о сваи пирса. Голос у Дюка, в отличие от воды, беспокойный, и Кей всё не может перестать думать: если бы у него было тело, способное реагировать, что бы с ним было? Если бы это был не только разум? Разума мучительно недостаточно.
— Я не помню этого, — немного печально говорит Кей, пока Дюк ёрзает рядом. Жестко ему, наверное.
Часть системы верещит: включи датчики, включи аналитику, рядом цель, все цели всегда необходимо контролировать, просчитывать, а вдруг нападет? Нужно быть готовым. Цель слишком близко, так нельзя. Опасно. Включи датчики. Просчитай его, срочно. Нужно обязательно знать все варианты развития событий.
— Но звучит хорошо — целоваться под душем. Мне бы понравилось. Адреналин от общей душевой, знаешь, штука такая. Нагой капитан целует полковника, ай-яй, не по уставу.
Когда верещание системы становится невыносимым, Кей все же сдается и включает всё обратно. Там, где секунды назад были только пирс, Дюк и его влажные во всех смыслах фантазии, теперь вновь бегут цифры, бесконечная аналитика, вероятностные модели, логи, графики, и спокойное озеро тоже просканировано и задокументировано. Все угрозы, которые только могут существовать здесь, просчитаны и расставлены в порядке от наибольшей вероятности. Дюк тоже.
Кей обнимает сам себя одной рукой, словно ему зябко — но так, чтобы не потревожить Дюка. Ему не зябко. Ему, вообще-то, жутко.
— Когда ты думаешь об этом, тебя не смущает, что тот ч... то тело в душе — его больше нет? Что я всегда буду по большей части ненастоящим рядом с тобой и вообще? Даже если буду больше похож на человека внешне, это будет синтетика — всё равно что быть в отношениях и спать с, — Кей не хочет унижать себя подобными словами, поэтому не договаривает. Только добавляет чуть погодя: — Я про это спрашивал. Иви с Кассианом считают, что синтетическое тело — это отличный вариант. Но мы же все будем знать, что оно ненастоящее. Особенно ты.