Он умел быть терпеливым, и умел ждать. Вопреки убежденности одного джедайского наставника  в обратном. Вопреки общей убежденности джедаев, что Темная сторона не имеет ничего общего с терпением. Встреться ему сейчас Кеноби — рассмеялся бы ему в лицо, перед тем как смять в бесформенный комок костей и внутренностей.

В последние дни Вейдер часто вспоминал бывшего наставника. Потому что часто вспоминал ее, и все остальное неизбежно тянулось следом, как тянется дым за пробитым двигателем. И то, что казалось давно забытым, похороненным глубоко под слоем пепла, оживало, дрожало внутри, прорывалось наружу густым огнем. Доказывало: ничто на самом деле не умирает до конца.

Он знал, что Падме умерла тогда. Своему чутью он не верил, Сидиусу не верил тем более, и потому столько лет искал ее. Какие-то следы. Кого-то, чью память можно было бы выпотрошить до последнего воспоминания и наверняка выяснить...

Но в глубине души он всегда это знал.

И своего ребенка, который так и не увидел свет, похоронил вместе с ней.

А теперь в одной из комнат мустафарской резиденции сидела дерзкая темноглазая девушка, так похожая на его давно мертвую жену, и внутри у него, под толстой каменной коркой, волнами перекатывалась старая — новая — ярость.

Глупое, бессмысленное чувство. Дань памяти. Что изменилось бы, знай он с самого начала? Кроме того, что Сидиус бы обязательно наложил на девочку руки, потому что тогда, в самом начале новообращенный ситх ничего не смог бы сделать для того, чтобы ее защитить. А может, и не захотел бы. Что бы он делал с неразумным ребенком?..

Но сейчас — сейчас Вейдер мог явиться в ИСБ и забрать мятежницу Органу, дочь опального сенатора, в собственное распоряжение, и никто не рискнул задавать ему лишние вопросы. Учитель, конечно, заинтересуется, старый ситх ужасно любит совать нос в дела ученика, но допрос мятежницы — хорошее прикрытие. Главное — честное.

И потому нельзя было встречаться с Органой сразу же, прямо на Корусанте, как бы ни хотелось. Но он умел быть терпеливым.

Мятежницу привезли сюда еще пару дней назад, но с тех пор никто ее не трогал. Охрана у дверей присутствовала, но чисто символическая. Присмотр. Сбежать с Мустафара — о, удачи... Еду в комнату носил дроид, и, судя по тому, что он был еще цел, его дочь пошла в мать, а не в отца.

Лея. Ее зовут Лея.

За свои щиты в Силе он бы сейчас не поручился, нет. Одна из причин, по которой Вейдер привез дочь именно сюда. Достаточно далекое и Темное место, чтобы кое-чьи слишком внимательные глаза и слишком острое чутье не уловили... ненужного.

Зашипела, открываясь, дверь, и в комнату, отведенную ее альдераанскому высочеству, неторопливо шагнул самый жуткий человек в Империи.

Она не боялась. Вейдер ждал всего — ненависти, отвращения, злости, и в первую очередь — страха, потому что темный лорд был его воплощением; Вейдера боялись все и всегда, за редчайшим исключением, и юная Органа среди этих исключений не числилась.

Он ждал страха, а дочь смотрела на него усталым, слишком серьезным для семнадцатилетней девушки взглядом, в котором читалось «и вы еще...»

Что это — самообладание? Неспособность по-настоящему оценить опасность, которой нередко страдают молодые и неопытные? Надлом?

Вейдер мог бы, пожалуй, запросто влезть ей в голову, рассмотреть как следует, изучить. Не тратя время на лишние разговоры и на упрямство — Лея, конечно, еще слова не сказала, но он знал этот взгляд и этот характер. В конце концов, оба ее родителя не отличались кротостью и уступчивостью.

Нет, так он не хотел.

— Принцесса Органа, — называть ее этим именем было легко, это не вызывало противоречий, потому что сейчас она действительно была больше Органой, чем...

Вот уж нет. Это имя не прозвучит больше.

И все-таки, как же она похожа на Падме.

Та тоже отказывалась понимать и принимать идею Империи, и он так и не сумел, не успел объяснить ей. С дочерью этой ошибки он не повторит.

Вейдер неторопливо прошелся по комнате, замер у стены темным изваянием.

— Вы знаете, зачем вы здесь?

...Ничего. Ровная, жутковатая пустота, и все же — нет, не настоящая. Вейдер видел настоящую пустоту, с некоторыми он сам это делал, и здесь — нет, совсем не то. Усталость и отрешенность, погружение в себя — но под спокойной, зеркальной гладью движутся темные тени. Неплохо... А может, ее чему-то успели научить как раз на такой случай. Он бы не удивился. Она в свои семнадцать работала на мятежников, и хотя вряд ли прошла полноценную подготовку как агент, но какие-то базовые вещи ей могли рассказывать. Только вряд ли упоминали, что против ситха — если он захочет по-настоящему забраться в голову — все это не более чем мелкая помеха.

Ладно. Пусть. Меньшее из ее заблуждений, с которыми им предстоит разобраться.

Тянуть из Леи догадки и предположения он не стал. Ни к чему. Пока она сидит вот так, замкнувшись в себе, без тени эмоций на лице и в Силе, говорить с ней по большей части бессмысленно.

— Вас предали, ваше высочество, — произнес Вейдер. — Но, полагаю, вы и сами уже это поняли.

Голос ситха оставался ровным, без тени злорадства или насмешки, как полагалось бы порядочному злу всея галактики.

— И теперь вас, должно быть, мучит единственный вопрос: кто?

Ее лицо по-прежнему ничего не выражало, но по тому, как дрогнула, пошла легкой рябью Сила он понял, что попал.

— Я могу сказать вам. В обмен на один ваш честный ответ.

Черный шлем самую малость довернулся. Значит, знает.

Не попытка солгать, ложь Вейдер бы учуял. Логичный вывод. Быть может, нежелание признавать, что она сама могла быть неосторожна. Интересно, насколько верны ее догадки.

Может, полностью верны. В конце концов, он не знает, каким набором данных располагает сама Органа.

И она предпочла сохранить сделку «знание за знание». Никакой чистой благотворительности или односторонне выгодных договоров. Трудно было бы ожидать иного от воспитанницы старореспубликанского сенатора.

— Что вы намерены сделать с предателем?

Он намеренно спрашивает так, будто у принцессы есть возможность беспрепятственно выйти отсюда, добраться до пресловутого предателя и сделать с ним что угодно. Так, будто не приемлет ответа «Ничего».

Вейдеру очень интересно выяснить, насколько много в его дочери — от него. Воспитание, окружение, весь предыдущий опыт — все это важно, но это только слои, наросшие, налипшие на ядро личности. Ему интересно это ядро. Натура, которую не перепишешь, не спрячешь, не задавишь, которую нельзя ничем подменить.

Он задаст еще десятки, сотни, тысячи вопросов, пока вся лишняя шелуха не слезет. И эти, первые, только проба. Так мастер-ювелир трогает кончиками пальцев неограненный камень, решая, где пройдут грани, сколько их будет... стоит ли вообще тратить усилия, или в последний момент камень пойдет сеткой трещин.

Таковы прикосновения Вейдера в Силе — невесомые, очень осторожные, почти что заботливые. Тьма умеет быть ласковой и бережной, когда ей это нужно.

— Как благородно. Достойно воспитанницы королевского дома Альдераана.

В густом голосе ситха звучит нескрываемая ирония.

Там, под выдержкой, воспитанием, под пустотой отчаяния, под равнодушием бессилия изменить что-то — под всем этим бьется что-то живое, звучит далекое эхо. Щекочет ноздри Тьмы, как свежая кровь.

Под шлемом Вейдер мимолетно улыбается.

Черная фигура остается абсолютно неподвижной, больше напоминающей скульптуру. Дроида. Говорящее черное пятно. Живые разумные редко сохраняют полную неподвижность, совершают множество мелких, механических, хаотичных движений. Сначала Вейдер делал это намеренно, его забавляли слухи о том, что он — дроид, машина, в которой нет ничего живого. В какой-то момент это вошло в привычку.

— А после? — спрашивает он. — Допустим, вы получите ответ. Обоснованный, честный. Причину. Что будет после? Мстить вы не хотите. Предпочтете оставить все как есть?

Вейдер мысленно кивает сам себе. Диалог — это хорошо. И, похоже, Лее в самом деле интересен ответ. Не привитая в семье Органы вежливость, а настоящий, живой интерес.

...Странное, на мгновение смущающее его чувство. Вейдеру нравится, как она реагирует. Как смотрит. Как не боится, пусть даже это не дурасталевая выдержка, а то особенное состояние, когда кажется, что терять больше нечего и можно все. Например, не шарахаться от воплощенного зла галактики и вести с ним философские беседы.

С каким-то диким, незнакомым удовлетворением Вейдер понимает, что ему нравится его дочь. Уже сейчас, со всей этой мятежной мутью в голове, еще толком не знакомая, не до конца понятная.

Ощущение приятное, но бесполезное пока, и ситх прячет его подальше. До лучшего, более подходящего времени.

Он перестает наконец изображать статую, делает несколько неторопливых шагов вдоль стены, прежде чем ответить.

— В Империи измена карается смертью, — произносит Вейдер. — В большинстве случаев.

Это не совсем то, о чем спрашивала Лея, и совершенно не то, что она хотела бы услышать, и после тщательно выдержанной паузы он продолжает:

— Иногда смерть предателя способна принести больше вреда, чем пользы. Вот, например, вы, ваше высочество. Вы работаете на мятежников, и с точки зрения закона вы предали свое государство, которое с самого вашего рождения обеспечивало вам мир, порядок и стабильность. Заслуживаете ли вы за это смерти? Может быть. Но какую пользу ваша смерть принесет галактике?

Вейдер не смотрит на Лею, ему не нужно видеть ее, чтобы наблюдать за реакцией. И в механическом голосе не звучит ни намека на угрозу. Нет, он не собирается ее пугать. У них здесь философская беседа о вечных вопросах, и выкладки темного лорда носят исключительно теоретический характер.

— Нет, — медленно качается черный шлем. — Вы заслуживаете большего, чем стать очередной мученицей во имя нежизнеспособной идеи. За этим вы здесь, принцесса.