— Всё, что тебе нужно знать, я уже рассказал, — ворчит Кей, но послушно идет следом, задумчиво глядя на свою руку в руке Дюка. Странно.

Раньше тот этого не делал.

Весь день Кей проводит за поиском информации самого разного толка. Он вытрясает из Дюка всё, что тот может и согласен ему предоставить, пока возится со своими ранениями. Когда тот уходит спать, Кей перебирается в корабль и продолжает свои изыскания там. К моменту, когда корабельный комлинк подает сигнал о входящем вызове, у него уже начинает складываться картинка происходящего. В ней еще достаточно белых пятен — все же, открытые источники достаточно ограниченны, — но с ней вполне можно работать.

Звонок Асы раздражает его именно поэтому: кажется, что это время можно потратить на нечто куда более полезное, чем пустой трёп.

— Как вы сегодня? — миролюбиво спрашивает голос Асы из комлинка.

— Кей. Меня зовут Кей.

— Как вы сегодня, Кей? — Аса не сбивается ни на секунду. Звучит все так же.

До сих пор Кей не называл ему свое имя из соображений безопасности — паранойи, если честно, — но сегодня он слишком раздражен, и ему все равно. Его даже посещает гениальная в своей идиотичности идея, и он нажимает пару кнопок на панели, заставляя комлинк начать проекцию.

— Я вот так. Я вот так всегда, — зло говорит он.

— «Вот так» — это вот как?

Над проектором корабельного комлинка возникает татуированное широкими полосами лицо Асы. Если он и удивлен тому, что видит, то подозрительно хорошо умеет это скрывать. Настолько, что даже Кей не может считать.

— А то вы не видите.

— Честно говоря, нет, не вижу, — Аса склоняет голову к плечу. — У вас металлическое лицо, на нем сложно распознавать эмоции. Но вы можете рассказать мне, в чем дело, и я постараюсь вам помочь.

— Вас это не смущает? Что у меня лицо металлическое?

— Почему вы считаете, что это должно меня смущать? — Аса безмятежно улыбается: — Я же не пластический хирург. Я работаю с тем, что внутри вашей головы, а не с тем, что вокруг.

— Нормальных людей такие вещи смущают. Нормальных повстанцев. У меня не просто какое-то металлическое лицо.

— Да, лицо модели KX, если не ошибаюсь. Вас злит, что я не пугаюсь?

Кей молчит.

— Почему?

Кей молчит как-то особенно зловеще. А может, это только в его голове так.

Аса ждет и ждет, и ждёт и ждёт, но ответа все не следует. Тогда он зовет:

— Кей.

Зря, зря Кей назвался ему по имени.

— Давайте начистоту. Дело ведь не во мне. Я в вашей жизни разумный посторонний, — так и не дождавшись реакции, продолжает Аса. — Но в ней определенно есть значимые для вас близкие. Например, ваша дочь...

— Иви.

— Например, Иви, о которой вы так много рассказывали, — и глазом не моргнув исправляется Аса. — Рискну предположить, что они тоже не торопятся пугаться вас. Я прав?

Кей опять молчит. Долго. Но в конце концов все же медленно кивает.

— Хорошо. Давайте я сформулирую свой вопрос иначе, может, это поможет. Почему вам важно, чтобы вас все боялись? И «нормальные повстанцы», и ваши близкие. Они должны бояться, чтобы что, Кей?

Кей отворачивает металлическое лицо в сторону от комлинка. Он надеялся спугнуть мозгоправа, а не дать ему больше поводов лезть себе под кожу. Но вопрос — вопрос и впрямь хороший. В уме сразу же всплывает вчерашний инцидент с Дюком. То, с каким упрямством он пытался успокоить, не ввязывался в драку. Даже про стойку вспомнил.

— Чтобы быть в безопасности, — тяжело говорит Кей.

— Вы думаете, что представляете для них опасность?

— Да.

— Почему?

— Перестаньте делать вид, что не видите мою проекцию сейчас, — Кей поворачивает голову обратно.

— Я вижу вас прекрасно, но ваш внешний вид никак не отвечает на мой вопрос.

— Да? А вот так? — язвительно тянет Кей, поворачиваясь к комлинку плечом с имперской эмблемой. — Что-то проясняется, док, или мне поближе показать?

— Как я и сказал: я прекрасно вас вижу и так. Хорошо. Скажите мне, как вам самому с этим? Оставим всех остальных разумных галактики. Как вам с тем, что ваши близкие должны вас бояться, чтобы быть в безопасности?

— Конечно, мне это не нравится.

— Вы уверены? — Аса мягко улыбается.

Совсем неподходящий момент для улыбки. Кей пялится на его лицо несколько мгновений. Что-то внутри него неожиданно сильно коротит на этом вопросе. Поднявшаяся было злость уходит, и на ее место приходит нечто другое. Кей знает, что это физически невозможно, да и датчики молчат, но фантомный холодок в груди ни с чем не спутаешь.

Напротив него Аса чуть хмурит брови, всматривается. По металлическому лицу ничего не скажешь, в этом Кей уверен. Но иногда ему кажется, что у Асы есть какие-то свои пути знать некоторые вещи.

— Мне это не нравится, — упрямо повторяет Кей.

Аса кивает. Кей почти уверен — тот намеренно выжидает несколько мгновений, прежде чем спросить:

— Вы чувствуете себя в безопасности?

Вопрос повисает в воздухе. Кей вновь отворачивается от комлинка, но на этот раз — чтобы посмотреть в сторону дома. В доме Дюк. Может, спит еще, а может, уже проснулся. Вокруг лес, такой же безмятежный, как и всегда. Птицы летают и чирикают. В озере рыба и отражение чистого неба. Внешнее кольцо — далеко от Империи. Станции уже несколько месяцев как нет. Большинство ученых из списка мертвы. Берава убил собственными руками, быстро и без проблем. За несколько секунд.

И всё же — Кей отрицательно качает головой.

Холодок в груди качается по инерции.

После сессии Кей находит Дюка, как они и договаривались. Машет рукой в сторону корабля — Аса согласился подождать. На всякий случай предупреждает, что будет на пирсе, если что.

На пирсе Кей ложится на доски и смотрит в небо, сложив руки на груди и опустив одну металлическую ногу в тёмную вечернюю воду.

— Аса. Вы можете обращаться ко мне на «ты». Если хотите.

Аса чуть склоняет голову в приветствии, и узор татуировки на его шее движется, застывает, уходя куда-то под простую светлую рубаху с отворотом — в такой ходит каждый второй повстанец. Низкий голос звучит почти гипнотически, хотя непохоже, что Аса делает для этого что-то специально.

— Кей сказал, что вы хотели поговорить со мной, но больше ничего не упоминал. Наша беседа останется между нами, точно так же, как мои беседы с Кеем остаются между ним и мной, — он делает явную паузу, словно предостерегая Дюка от лишних вопросов. — О чем вы хотели поговорить?

Аса склоняет голову к плечу и задумчиво вглядывается в Дюка. Вскоре он улыбается одним уголком губ, словно увидел что-то интересное. Пауза недолгая:

— Расскажите мне сначала, как вы сам думаете. Это вы его коллега. Поделитесь своими наблюдениями.

Аса не меняет своего положения. Приятная улыбка его не подкупает, а вот то, как Дюк говорит, дает ему понять, что этот клиент, пусть и не сидит в теле из металла, по уровню сложности примерно такого же уровня. С той лишь разницей, что Дюк — не его клиент. Так. Визитёр.

«Как любого из нас». Очень любопытно. Жаль, что лишь визитёр.

— Проблема для него или для тебя?

Проекция чуть мерцает, когда Аса придвигается ближе.

— Помимо того, что ты помнишь его до всего этого, ты проводишь с ним очень много времени сейчас. Я прав?

Да, точно, это не какая-то ошибка цветопередачи. На шее Дюка видно пятерню. Аса не делает выводов, лишь возвращается в свое прежнее положение, все так же расслабленный и спокойный, как и прежде.

— Знаю, — соглашается Аса.

Ведет плечом, качает головой — жесты текучие, словно часть какого-то невидимого танца, который вдруг прорывается в реальность и вновь уходит куда-то в невидимый фон. Узор на шее двигается вновь, застывает вновь. Словно змеиные чешуйки.

— Хорошо. Ты можешь описать мне вашу грядущую работу, хотя бы в паре слов о том, что именно в ней вызывает твои опасения. Я выдам тебе сухой отчет о том, насколько это поможет или ухудшит ситуацию. Чистая транзакция, никаких ниточек.

Аса кивает головой. Дюк загадочен для него, но любопытен. И как специалисту, и по-человечески. После паузы он продолжает:

— А можешь ответить на еще несколько моих вопросов. Друзьям, — Аса не вкладывает какой-то особый смысл в это слово, но оно все равно звенит в воздухе как будто немного иначе. Он замечает это, но не останавливается, — тоже требуется поддержка, и иногда это важнее моего мнения о чужой способности делать свою работу. Иногда это даже ключевое для гармонизации личности. Но я не помогаю тем, кто сопротивляется. Мне важна интенция, желание, — Аса мимолетно улыбается. — Чего бы тебе хотелось от меня?

Дюк впервые за все время говорит так долго, и Аса с удовольствием слушает. Ему отнюдь не по душе смысл слов, но определенный уровень открытости — вот это ему нравится. На некоторые вопросы Дюка он мог бы ответить сразу же и коротко, но это будет противоречить профессиональной этике. Во всяком случае, противоречить больше, чем комфортно Асе. Не во всем его практика в Восстании безупречно этична.

— Представь себе разумного, который очень долгое время был вынужден выживать на пределе своих сил, находясь в максимально нестандартных условиях. Он приспособился к этой ситуации, выработал какие-то реакции, выучил правила этой реальности, худо-бедно идентифицировал себя в ней. Так? Теперь представь, что таких условий больше нет. Выживать на пределе сил больше не требуется, — говоря, Аса дирижирует руками, словно рисует перед Дюком картину или дублирует слова в танце. — Реальность изменилась, а реакции остались. Идентичность выживальщика, если хочешь, осталась. Видел когда-нибудь сепаратистов с Феста, из тех, кто перешел в Восстание? Умножь это... допустим, на тысячу.

Это самое нейтральное объяснение, которое Аса может придумать. Без деталей. Без специфики целого спектра травм, связанных с телом, телесностью и самовосприятием безотносительно жестоких условий исследовательской имперской станции и того, что там происходило. Два месяца ушло, чтобы увидеть лицо и узнать имя. Распутывать этот клубок еще и распутывать. Но об этом Аса не говорит — Дюку это не поможет, во-первых. Во-вторых, ему вообще другое нужно.

— Приглашая его поучаствовать в миссии, ты приводишь его в более знакомую ситуацию. Немного возвращаешь в ту, прошлую реальность. Когда миссия заканчивается, он вновь оказывается в новой реальности, где не работают известные правила и старая идентичность. Непонятно, что в ней делать. Хочешь инструкцию — вот тебе инструкция: наберись столько терпения, насколько сильно желаешь ему добра, и потом еще немножко. Он разберется. В редком числе людей я видел такую тягу к жизни. Еще реже...

Аса замолкает, закрывая рот рукой, и несколько секунд задумчиво сидит так, потом чешет подбородок. Выдыхает. Ладно.

— Еще реже я видел такую крепкую связь между разумными. Он два слова про тебя сказал, и я уже понял, насколько ты важен. Теперь я послушал тебя — и понимаю, почему. Вот это — важно.

Он ударяет двумя пальцами себе по груди над сердцем.

— Через тебя, через Иви, немного через меня он постепенно поймет, как работает эта реальность, сформулирует свою новую идентичность. Но на это требуется время, — Аса мягко улыбается, опуская руку. — Время и возможность делать собственный выбор, брать ответственность и видеть последствия. Хорошие или плохие — не так важно. Настоящая жизнь не состоит из одного лишь счастья, как и реальность — из одних лишь страданий и работы. В реальности вообще много чего есть, и не всё из этого зависит от нас. Мм?

В мягкой улыбке есть толика лукавства: не всё, что Аса говорит, он говорит про и для Кея.

Сколько таких «от меня много чего зависит» Аса слышал за свою жизнь — не пересчитать. И в работе, и в личном общении, и еще никому не удалось его убедить. Вот и сейчас он не выглядит убежденным. Аса вообще имеет такое свойство: не выглядеть никак конкретно большую часть времени. Текучий, как вода. Спокойный, как гладь озера на рассвете.

— Что ему нужно, лучше всех знает только он. То же самое касается тебя. Прозвучит банально, но иногда стоит просто спросить. Не меня. А вам друг друга. По-партнёрски.

Аса смотрит хитро.

— Лунного вечера, Дюк.

Он касается двумя пальцами левой руки точки между бровями, делает какой-то замысловатый жест перед камерой — похоже на благословение — и выключает звонок прежде, чем Дюк успеет возразить против древних шаманских штучек.

Полет чего-то сквозь ветви кустов. Шаги по земле. По пирсу. Дальше, потом ближе.

Рука на плече.

Всё в Кее на мгновение фокусируется на этом прикосновении. Ему кажется, или Дюк стал трогать его чаще? Потом круговерть мыслей качается в сторону Асы и того, о чем именно они могли говорить. В том, что Аса никому не проболтается об их разговорах, Кей уверен. Провел ряд тестов. Непохоже, что Аса повелся, правда. Но для отсечения таких вероятностей этого было достаточно.

Говорить об Асе Кею не хочется. Перед зажегшимися фоторецепторами возникает лицо Дюка. Он не выглядит обеспокоенным. Выглядит каким-то даже почти довольным.

Только следы проступают на шее, и хотя Кей знает, что не все из них он оставил намеренно, какие-то — все же намеренно. Смотреть на них не хочется тоже.

Вообще, если честно, мало чего хочется. За время, что он провел на пирсе, можно было бы уже посчитать с десяток вероятностей, разложить все по полочкам, собрать в инструкции, а инструкции — в планы операции. Вместо этого Кей просто лежал и пялился в небо, пока оно не стало краснеть, темнеть. Очень продуктивное времяпровождение, конечно.

— Узнал всё, что хотел? — с некоторым вызовом интересуется Кей, но тут же куда более миролюбиво продолжает: — Я еще ничего особо не посчитал. Но если лететь, то нам нужно больше людей. Разумных, — исправляется он. — Хотя бы еще двое. Тебя там будут ждать. Меня там будут ждать. Поэтому наше непосредственное участие стоит свести к абсолютному минимуму. Руки должны быть чужие. Но я еще не считал. Надо посчитать.

Кей не волнуется о разумных в том смысле, в каком обычные разумные волнуются о разумных: у него есть слишком много аналитики, — но это важно. То, что и Дюк, и сам Кей должны участвовать в этом с некоторого расстояния. Возможно, это даже ключевое. Второй раз Кей не сможет притвориться имперским. Даже если люди Кренника и люди Таркина не сообщаются, и на Чандриле это будут какие-то другие оперативники, риск слишком велик.

Какая-то его часть методично высчитывает количество прикосновений Дюка к нему за последнюю неделю. Бессмысленная и дурацкая трата ресурса. Кей не может остановиться.

О чем они там говорили? Это другой вопрос, который начинает занимать его после слов Дюка. Несколько мгновений Кей пытается вычислить, затем просто чуть сдвигает голову вбок и таким бесхитростным способом умудряется выглядеть очень удивленным. Извиняться? Вопросы он еще может понять. Но за что Дюк планирует извиняться? Если уж кто и должен извиняться, то это сам Кей. Ему точно есть, за что. Вон. Следы остались.

— Что он там с тобой сделал, — бормочет Кей. — Хорошо, посчитаю потом. Давай свои вопросы.

Первый вопрос звучит примерно так же загадочно, как и объявление грядущих извинений. Кей наблюдает за тем, как Дюк вертит в руках камыш. Аналитика выдает ему точный отчет о количестве прикосновений, но что с ним теперь делать, совершенно неясно. Не Дюку же предъявлять. Почему его это вообще занимает? Еще один вопрос, на который Кей не представляет, как отвечать.

— За то, что пошел узнавать к Асе? — это единственная догадка, ложащаяся в контекст разговора не в раскоряку.

Но как это может быть связано с извинениями? Кей почти запускает аналитику прошлой недели заново, но теперь с новыми вводными и задачами, но в последний момент передумывает. Иногда — и он медленно учится узнавать такие моменты — стоит дать себе просто плыть по течению.

— Нет. Точнее, да, но не очень. Я понимаю, почему ты пошел. Всё в порядке.

Кей не врет: он правда понимает, и всё правда в порядке в этом смысле. Он ищет внутри себя злость, про которую спрашивает Дюк, но ничего не находит. Все поступки окружающих для него ясны и понятны — наверное, это следствие бесконечного анализа всех и вся. Сложно долго сердиться на того, кого понимаешь.

— Если ты о чем-то другом, то тебе придется пояснить. Мне казалось, это я должен извиняться, — Кей тянется рукой и проводит кончиками пальцев по шее Дюка, рядом с синяками от пятерни. Тот уже говорил, что извинения приняты, но Кей тогда не извинялся. Он опускает руку и медлит, подыскивая слова. — Это было подло. Я не хочу быть таким человеком. Нападать на раненого, на тебя. Прости.

Ничто не умеет замирать лучше, чем тело дроида, как очень скоро выясняет Кей, слушая Дюка. Если Аса порой даже в бытовых вопросах заглядывал ему куда-то в душу и вежливо интересовался, где тут переключатель, чтобы включить свет, а то ничего не видно, то Дюк... Дюк сейчас делал что-то очень страшное. К счастью, замершее тело дроида очень похоже на любое другое тело дроида. Грудь не вздымается, руки не дрожат, лицо не меняется. Удобно.

Из замершего состояния слишком сложно отвечать, как очень скоро выясняет Кей, когда Дюк заканчивает говорить и задает ему — воистину дурной — вопрос.

Сильнейший эмоциональный контакт, значит. Трахаться, пытать или убивать. Не его вина, что пытать и убивать сейчас проще, чем трахаться.

Кей вертит в уме эту потрясающую ментальную конструкцию. Это ведь не Аса ему подсказал, Асе он про это не рассказывал. Значит, это Дюк. Кей переворачивает конструкцию другим углом. Ему нужен сильный эмоциональный контакт? Разумеется. Он всем нужен. Было бы глупо отрицать свою человечность теперь. Глупо отрицать и то, что сильный эмоциональный контакт нужен с тем, кого любишь. Кей переворачивает конструкцию еще раз.

Этот контакт нужен был ему вчера, в тот момент? Нет.

Или да?

Кей на скорую руку собирает симуляцию вчерашнего дня, но заменяет себя в ней на себя-из-прошлого. Или себя-из-будущего. Более нормального. В человеческом теле, с человеческими руками. Никакого металла. Конечно, в таком случае эта ситуация не могла бы случиться в принципе, но это неважно. Ему нужно небольшое допущение, только и всего. Все остальное лежит за рамками этого эксперимента.

...Кей закрывает навесной шкафчик и поворачивается в сторону Дюка, опираясь руками о столешницу за собой.
— Знаешь, почему я не хочу быть в Восстании?
— Почему?
Кей долго смотрит на Дюка, прежде чем перевести взгляд на стену прямо перед собой. Словно это она спросила, почему.
— Я ненавижу миссии по ликвидации. Ты знаешь. Не то чтобы я такой уж пацифист, но я всегда думал, что в любой ситуации, когда можно обойтись без убийства — нужно обойтись без него. А в той, в которой нельзя, надо сначала поискать способ, как всё же обойтись. Убить проще всего. Но это простое решение оставляет после себя дыру. Не всегда ее заполняют тем, чем стоило бы.
Он качает головой, барабанит пальцами по столешнице. Говорить об этом не хочется, тем более Дюку. Не столько потому, что Кей боится, что тот подумает. Но и поэтому тоже.
Главным образом потому, что сказать это — значит признать это. Признать, что в нем есть кусочек темноты.
— Но после этого всего мне стало, — Кей чуть качает головой. — Мне стало все равно. Не осталось ничего, что было бы неправильно, понимаешь? — он все же поворачивает голову к Дюку. Хмурится: — Цель оправдывает средства.
Звучит страшно. Страшно и очень по-имперски. Кей отталкивается руками от столешницы и идет за стол к Дюку, переворачивает один из стульев спинкой лицом к нему и садится, складывая руки на спинке. Старая привычка, еще с подростковых лет. Так удобнее хватать стул, если вскакиваешь с него.
— Но дело не только в этом. Когда я стоял напротив Ника, я хотел, чтобы он спровоцировал меня. Сказал что-нибудь. Неосторожно двинулся. Мне хватило бы любой мелочи. Твоего крика из соседней комнаты. Чего угодно, — Кей выглядит явственно виноватым. — Восстание должны представлять те, кто верит в его идеи. Такие, как ты, как Кассиан. Как Иви. Не те, кто просто хочет карт-бланш на убийства. Иначе в чем смысл?

— Да не думаю я ни про каких идеальных повстанцев. Ты издеваешься? Может, не все повстанцы, которых я раскрывал, заслуживали этого, но некоторые — определенно, — Кей фыркает и замолкает.

Этот Дюк — проекция из модели, которую Кей выстроил на базе накопленных знаний о нем, и он вряд ли когда-либо поделится услышанным с настоящим. Или узнает о том, что это симуляция.

Настоящий Дюк устраивается на его груди, и Кей искренне сомневается, что это может быть удобно.

— Не знаю, — Кей пожимает плечами, хмурится. Не хочется думать об этом.

Это симуляция. Тут можно.

Он выдыхает и негромко продолжает:
— У него был этот чемоданчик. Может, у него бы не получилось перехватить контроль — сразу или вообще, но я не хотел рисковать. Страшно было. А потом еще ты, — Кей бьет мыском по ботинку Дюка. — Даже если бы чемоданчик не сработал, оставался ты. Я мог не успеть. Мог успеть, но не совсем. И так не совсем успел, — он задумчиво смотрит на перебинтованную руку Дюка. — Но если бы до этого дошло, то мне бы быстро стало все равно. Просто до этого не дошло. Оказалось, можно по-другому, и это сработает.

Кей невольно отклоняется назад.
Такой Дюк, с огоньком в глазах, нравится ему сильно — это отвлекает, немного раздражает. Могли бы чем-то поинтереснее заниматься.
Вместе с тем, Дюк совсем, совсем его не понимает, и Кей заставляет себя выдохнуть и вместо того, чтобы отклоняться назад, держась руками за спинку стула, тоже податься ближе. Дюк так может? Он тоже так может.
— Только ты заставляешь себя выключать переживания о другом. А я — включать. Думаешь, они меня на станции учили заботе о ближнем своем? О себе?
Он подается еще чуточку ближе и шепчет:
— Кого я только ни убивал в симуляциях. Они отлично умеют вытаскивать образы. Реалистично до боли. Целес. Иви. Тебя. Очень, очень много раз тебя.

Кей останавливает симуляцию, потому что ему перестает хватать воздуха, хотя ему и воздух-то не нужен. Боль фантомна, но вместе с тем чересчур реальна. Будто нож между рёбер. С момента, как Кей включил симуляцию, прошло от силы минуты две-три молчания. Наконец, он отвечает — настоящему, реальному Дюку:

— Допустим, — фантомная боль укладывается в одно слово.

Допустим, ему нужен был — как Дюк сказал — сильный эмоциональный контакт, потому что эта штука в голове путает его. Его любовь к Дюку — программа? Травматический ответ? Реальное чувство? А Иви — забота о ней реальна? Внутри всё онемевшее, затёкшее от имперского кондиционирования. Аса бы душу продал за то, чтобы поговорить с ним об этом, но Кей в жизни не расскажет. Слишком трудно объяснить, еще сложнее понять.

Когда находишь толику успокоения в том, что можешь посмотреть на лицо близкого человека еще раз, прежде чем убить его — пусть даже и в симуляции, — такие вещи не помещаются в слова.

— Допустим, — повторяет Кей более ровным голосом. — Ты что-то... предлагаешь? Или это для общей информации?

Он пережил имперские эксперименты, многолетнее прозябание на полуразрушенном корабле в одиночестве, почти полное отсутствие самосознания и его возвращение, только чтобы воскресший из мертвых Дюк Ваал учил его жизни на том же самом пирсе, на котором столько лет назад неизящно признался в любви. Потрясающе. Совет пробовать что-то новое — просто отлично. Спасибо, друг.

Ничего из этого Кей не говорит вслух, потому что даже не может понять, в каком тоне это должно звучать: раздраженном или смеющемся.

Еще он вертит в уме симуляцию, но все же откладывает ее в сторону — потом.

— Не уходи от меня, когда тебе больно. Если ты хочешь быть моей семьей — с сегодняшнего дня в моей семье мы не уходим, когда болит, — Кей поворачивает голову, чтобы посмотреть на профиль Дюка. Это он не только ему. Это он и про себя тоже. Никаких больше побегов в лес. — Да и потом — если ты моя семья, то все они тоже.

Оставив слова висеть в воздухе, Кей одной рукой обнимает Дюка за плечи, прижимая к своему корпусу, и тут же выпускает. Только оставляет ладонь лежать на его груди. Всех они не вытащат. Но кого-то — кого-то просто обязаны. Кого-то точно смогут. Кей бездумно болтает ногой в воде.

Волнуется.

— А ты? Чего бы хотел от меня ты?

— Есть огромное количество куда более тупых вещей, которые ты мог сделать, но рассказывать про них я тебе не буду. Во избежание, — вокодер отвратительно имитирует фирменный саркастично-любящий тон. Обычно Кей использует такой с Иви, но оказывается, что он идеально подходит и для Дюка тоже. — Прощен.

Им нельзя терять время, и где-то внутри Кея тикает таймер, стартовавший с момента, как Дюк уехал в поселок. Чем больше форы они дадут имперцам, тем сложнее будет провернуть всю операцию. Надо начинать считать, а для этого нужна специфическая информация. А для этого нужно встать — но встать не представляется возможным: Дюк все еще лежит на нем, словно это действительно удобно.

Чужое сердце бьется ему в ладонь, и Кей выкручивает датчики на максимум, чтобы почувствовать его получше.

— И договорились, Дюк.

Забывшись, гладит кончиками пальцев кожу вдоль ключицы. Ладонь Дюка на его собственной теплая — смешно, что он может назвать точную температуру поверхности. Смешно и нелепо.

И странно.

Металлические пальцы замирают, и голос Кея звучит серьезно и по-деловому:

— Надо идти.