Удивительным образом Дюк не сопротивляется, дает делать с собой, что угодно. Явно — явно — получает от этого удовольствие. И даже отвечает на вопрос, прикрывая глаза, а не пытаясь сказать что-то словами, как делает, кажется, абсолютно всегда в других случаях, как и подобает любому уважающему себя уроженцу Чандрилы.
Однажды они шутили — на грани, как это порой бывало, но в тот раз Дюк не слился так быстро, как делал это обычно. Возможно, потому что Кей был зол, и хорошая шуточная перепалка здорово помогала ему прийти в себя. Они и начали-то с того, что Кей сказал Дюку заткнуться, и тот, конечно, первым делом напомнил, что он с Чандрилы и заткнуть его не так-то просто. Не слова надо использовать, а...
— А ты не врал про пальцы, — с легким смешком урчит Кей, то гладя Дюка по языку, то вновь возвращаясь к нижней губе. Небольшой, но очень, очень недвусмысленный жест.
Кей и забыл, что так умеет. Что в нем есть эта уверенность.
От ощущения вседозволенности его ведёт, и это отражается в голосе, в лице. Еще его ведёт от новизны опыта: подавляющее большинство интимных отношений в его жизни были долгими и случались с женщинами. Дюк другой. Реагирует по-другому. Выглядит по-другому. Чувствительные места у него другие. Смотрит он иначе.
Звёзды, как хорошо он смотрит.
— Как я не понял прямо тогда, — шепчет Кей. В ретроспективе многие вещи кажутся ему вопиюще очевидными.
Он убирает палец и тянется за поцелуем, освободившейся рукой обнимая Дюка. Вторая — все еще в его волосах, придерживает его за затылок, пока Кей целует, а потом тянет, заставляя Дюка показать шею. Один судорожный вздох от легкого прикосновения — хорошо, но недостаточно. Если Дюку нравится, когда трогают его шею — Кей не будет отказывать себе в удовольствии. Он целует жадно и жарко, прикусывает, лижет кожу, под которой бьется пульс, и это хорошо. Приятно. Отрываться не хочется. Кей рискует начать оставлять следы. Синяки совсем иного толка, чем прежде.

Дюк дрожит. Приятно знать, что можешь заставить кого-то так дрожать. Приятно знать, что можешь заставить ругаться, тяжело дыша. Кей в последний раз проверяет, все ли в порядке, а потом решает перестать — просто наслаждаться моментом, и будь, что будет. Воспоминания в голову не лезут. Что может пойти не так? Он чувствует себя спокойно и уверенно, пока держит Дюка, целует его, слушает эти вдохи, эти выдохи, и грязное чандрильское ругательство заводит его сильнее.
А потом Дюк и сам просит сильнее.
Дюк хочет, чтобы остались следы. Кей думал, это может быть проблемой для него. На светлой коже видно лучше. Но никакой проблемы нет — или Дюку плевать, если она будет, а самому Кею плевать тем более.
Тем не менее, он отстраняется. Ненамного — все еще утыкается носом в шею Дюка, жарко дышит через рот, почти касаясь губами кожи. Она пахнет хорошо, чуть терпко, с остаточными нотками этого одеколона, который теперь преследует Кея везде. Запах заводит, и он знает, что это лишь временная пауза. По тому, как крепко Кей держит, Дюк должен понимать тоже.
Есть только небольшой вопрос. Сильнее — это насколько сильнее? Кей уже может рассчитывать силу, но не всегда точно. Нет в его программе реабилитации упражнений на такой случай. Дюк крепкий малый, он многое выдержит. Пусть это и не значит, что должен.
Кей улыбается ему в шею, медлит.
Ведет сомкнутыми губами вверх, затем вниз по коже, словно примеряется, ищет место получше. Медлит.
Останавливается. Медлит.
Медлит.
Нет — дразнит.
Потому что в следующее мгновение Кей целует Дюка в шею не просто сильнее — жёстче. Не просто царапая кожу зубами, но ощутимо прикусывая. Не просто оставляя след, а оставляя его надолго. Одновременно с этим Кей переворачивает их, впечатывает Дюка спиной в спальник — может, чуть сильнее, чем хотел, но времени остановиться и подумать об этом нет. Одну руку Дюка он перехватывает за запястье и прижимает к полу у него за головой. Есть в этом что-то от того, что было в доме на озере — но в этот раз намерения у Кея совсем другие, и всё другое. Следы у Дюка на шее мало похожи на пятерню. Что он там говорил про эмоциональный контакт?
Свободной рукой Кей тянется вниз между ними, находит его член и сжимает прямо сквозь пижамные штаны — негрубо, почти ласково. Но очень ощутимо.

Отредактировано K-2SO (29-07-2022 14:44:59)

Улыбка Дюка что-то сбивает в Кее. То, как он звучит сквозь сомкнутые губы, и то, как выгибается ему в руку — конечно, тоже. Но улыбка — как завершающий аккорд, заставляет его гореть невыносимо сильнее. Вполне возможно, что это просто новое тело так реагирует, но Кей почти уверен: дело не только в новизне тела. Дело в том, что Дюк вытягивается под ним в струну, дышит, губы облизывает так, что перед глазами всё немного плывет от возбуждения.
Он еще и вопросы задает.
Какие вопросы.
Каким голосом.
Кей разглядывает это его лицо бесстыдное, провожает взглядом руку, которую теперь ничего не стоит схватить и удерживать тоже. Мечтал ли он выебать начальство всегда? Нет. Думает ли он об этом вот прямо сейчас? Глупый вопрос. Кей уже нагибается оставить еще пару отметин на шее Дюка, но тот продолжает трепаться, и шепот кружит голову так же сильно, как и смысл слов.
Кей останавливается совсем близко от Дюка, чуть приподнимается обратно — достаточно только, чтобы зацепиться взглядом за очередную улыбку. И эффект от этой еще хуже, чем от предыдущей.
Раньше Кей видел эту улыбку в совсем другом контексте, и никогда к ней не прилагались такие слова. Хотя, как становится ясно сейчас, вполне могли. Просто никогда шуточки не заходили так далеко. Просто они не успели тогда.
— Как же много ты трепешься этим своим ртом, — по тону слышно, что Кею нравится. Вместо поцелуя в шею Дюку достается поцелуй в губы.
На то, чтобы решить, чего он хочет, у Кея уходит едва ли доля секунды. Часть его думает, что хорошо, что Дюк так предлагает — иначе он бы не был уверен в порядке дальнейших действий. Часть — уже неспособна на рациональные размышления.
Кей выпускает всего Дюка сразу — и руки, и член, который все это время продолжал трогать сквозь ткань — и, толкаясь от пола освободившимися руками, единым движением выпрямляется, сначала поднимаясь на колени, а затем на ноги. Там, где мгновение назад было так много контакта кожа к коже, становится резко холодно и пусто. Дюк слишком далеко. Но это ненадолго.
— Отсосать мне хотел, значит, — Кей манит его одной рукой, пока другой приспускает свои штаны и белье. — Ну давай, покажи мне, что там у тебя был за план.
Есть что-то слегка безумное в том, чтобы вот так обхватывать собственный член на глазах у друга и бывшего начальника, чтобы вот так в несколько движений ласкать себя у кого-то на виду вообще. Кей не отводит взгляда от лица Дюка, смотрит ему прямо в глаза. Есть в этом и шоу, и вызов. Смотришь? Смотри.
— Будешь хорошо сосать, командир, — Кей сто лет его так не звал, и сейчас урчит обращение на выдохе, — выебу твой горячий рот, раз ты так усердно напрашиваешься.

Даже так Дюк продолжает их маленькую игру. Заводит в ней не только наличие иллюзорной власти над другим, но и то, что в реальности роли были другими. И то, что вообще-то, Дюк способен составить ему конкуренцию в части если не силы, то ловкости и боевого опыта. Когда он добровольно заводит руки за спину, Кею приходится укусить себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы немножечко прийти в себя — боли он не чувствует, но сам жест действует тоже неплохо.
Язык у Дюка горячий и влажный, и дразнит он им ничуть не хуже, чем сам Кей несколько минут назад. Уже одно это обещание грядущего удовольствия заставляет его на мгновение откинуть голову назад и прикрыть глаза, пока мурашки заполняют всё пространство спины и поясницы. Глубокий вдох. Выдох.
— Без рук?
Кей отпускает свой член и, не выдерживая, хватает Дюка за подбородок, опускается рядом на одно колено, поворачивая его голову ухом к своему рту:
— Какой же ты горячий, когда стоишь на коленях вот так, крифф, Дюк, я никого никогда так не хотел, как тебя сейчас, — шепот жаркий и сбивчивый. Кей целует Дюка в щеку, добавляет: — Не дразни меня слишком долго, я не выдержу.
Поднявшись обратно, Кей еще какое-то время держит Дюка за подбородок — несколько секунд, которые необходимы, чтобы провести кончиком члена по его губам и просто посмотреть на это зрелище. От зрелища пробирает сладкой дрожью.
— Крифф, — выдыхает Кей и выпускает себя и Дюка, облизывает пересохшие губы: — Весь твой.

Отредактировано K-2SO (30-07-2022 20:29:21)

Кей знает, что это такое, когда у тебя хорошо сосут. Если ты не развлекаешься с какой-то проституткой, которой утром оставишь россыпь кредитов на тумбочке, то у этого нет определенной шкалы. «Хорошо» — это понятие относительное. «Хорошо» — это когда вы оба получаете удовольствие. Это сразу заметно. Кто бы сказал Кею, что Дюк Ваал так любит сосать, он бы не поверил. Но когда они стоят вот так, то с этим сложно поспорить.
«Хорошо» — это когда все ощущения перемещаются в член, и нет больше ничего, кроме мест соприкосновения языка и нежной кожи. Не чувствуешь ни пол, ни прохладный воздух вокруг, не различаешь предметы. Глаза проще закрыть, но как только закроешь — становится сложно дышать от концентрированного удовольствия.
«Хорошо» — это когда понимаешь, что стонешь, позже, чем звук срывается с губ.
Дюк подводит его невозможно близко, и Кей перехватывает того буквально в последний момент: хватается за волосы на затылке и тянет назад, чтобы откинул голову, выпустил член изо рта. Кей возвращает Дюку то грязное чандрильское ругательство — оно едва вмещается где-то между двумя тяжелыми выдохами, потому что «хорошо» — это когда Дюк Ваал стоит на коленях, смотрит снизу вверх, и в его приоткрытом рте только что был член Кея.
Крифф.
Кей открывает рот, чтобы что-то сказать, но ему просто не хватает воздуха и концентрации внимания для этого.
Абсолютно непонятно, как стоять на ногах, которые больше похожи на желе. Ему нужен перерыв. Кей медлит еще какое-то время, всё так же тяжело дыша, пытается собрать в кучу свои новоприобретенные навыки координации, а потом опускается на колени тоже. Шепчет Дюку на ухо:
— Я сейчас отпущу твои волосы. Не шевелись. Дёрнешься — и мы прекратим.
Это невозможная, невыполнимая угроза, которая никогда не будет претворена в жизнь. Ничто в мире не заставит его прекратить сейчас. Кей сомневается, что Дюк этого не понимает. Но это игра, у игр есть правила.
Кей поднимается обратно на ноги и правда выпускает волосы Дюка, но руку не убирает — ведет пальцами по шее, по плечу, по лопатке, неторопливо обходя того вокруг. Прикосновение где-то ощутимее, где-то невесомее, где-то замирает, а какие-то места проскакивает быстрее — кажется, Кея и самого слегка пошатывает, это не нарочно. Собственный член как горел, так и не прекращает, и холодный воздух не помогает. Слишком хорошо зрелище.
Дюк держит руки, словно пленник — Кей вязал такие узлы, он в курсе, как сделать так, чтобы разумный не мог пошевелить рукой даже в мыслях. Узнает эту позу из тысячи. Дюку такое нравится?
Лучше спросить об этом как-нибудь потом. Сейчас Кей просто опускается на колени у Дюка за спиной. Тянет того за руки назад, на себя, шепчет:
— Я поймаю, не бойся. Откинь голову мне на плечо, — тихо улыбается: — Можешь трепаться, если хочешь. Только помни: дёрнешься — и я передумаю трахать твой рот.

Отредактировано K-2SO (30-07-2022 23:01:00)

Из всего, что происходило за эту ночь, именно слова про «громче» заставляют лицо Кея загореться. Смущение приходит внезапно и заставляет сердце застучать где-то в горле, так что какое-то время Кей не может даже ответить. Потом всё же каким-то чудом выговаривает, выдыхает едва слышно:
— Для тебя — могу.
Что именно его в этом смущает, Кей не сможет сказать и сам. Словно Дюк нащупал какое-то уязвимое место в нем и обратил на него всё своё внимание. От этого не плохо, даже хорошо, просто непривычно. Наверное, так.
Кей не задерживается на этой мысли, потому что ведет руками по телу Дюка. Обводит пальцами соски, щелкает по тому, который тверже — просто проверяет, это не его цель. Ведет дальше. Где-то под кожей легко прощупываются мышцы, где-то Дюк наоборот мягкий, и как легко было бы просто взять его за талию и придвинуть ближе к себе. Но Кей хотел чуть остыть, и они остаются на небольшом расстоянии.
Так удобно, а еще так отлично видно.
Кей тянет с Дюка явно лишнюю одежду: с таким стояком стоило снять ее еще минут десять назад. Кей сплевывает на ладонь, чтобы лучше скользила, и тянется вниз, обхватывает член Дюка:
— Помнишь, я говорил, — медленно, с удовольствием напоминает он, — что у меня полная башка аналитики того, как ты дрочишь?
У него, конечно, больше нет всех этих данных, потому что нет и накопительных дисков, кроме главного — собственного мозга. Но и того, что он запомнил сам, будет достаточно. Кей помнит и темп, и то, где и как выкручивать запястье, когда сжимать, когда чуть разжимать, когда отпускать почти совсем, просто позволяя Дюку скользить по раскрытой ладони, только чтобы схватить его опять у самого основания. Это причудливый опыт, но приятный. Не хуже, чем пальцами доводить женщину до изнеможения. Странным образом знакомее.
Со свободной рукой Кей не знает, что делать, поэтому в конце концов обнимает Дюка за плечи и прижимает к себе, словно какого-то заложника. Часть его гадает, сможет ли Дюк выдержать и не начать двигаться навстречу руке.
— Хороший мальчик, — шепчет он, большим пальцем гладит его шею, докуда дотягивается. Любовь в голосе Кея мешается с чем-то тёмным, будто где-то между этих двух слов лежит третье: «мой».

Отредактировано K-2SO (31-07-2022 10:05:29)

Судя по всему, помнит он всё правильно. Дюк разве что не плавится под его руками, и по той силе, с которой он упирается затылком ему в плечо, Кей понимает, когда стоит чуть сбавить обороты, а когда — наоборот набрать. Просто чтобы продлить удовольствие. Вытянуть из Дюка еще один стон, заставить выгнуться еще, задрожать — еще. Больше. Сильнее. Дольше.
Как приятно держать его в руках.
Однако стоит Дюку шевельнуть бёдрами, как Кей останавливается и не столько подвигает его к себе, сколько сгребает — как можно ближе, так близко, что собственный член скользит вдоль чужих ягодиц. Руки Дюка мешаются, но плевать на руки. Кей почти рычит ему на ухо, оставляет жалящие поцелуи на шее — но эти сойдут быстрее предыдущих.
— Я говорил не шевелиться.
Они, конечно, не прекратят.
Это, конечно, кристально ясно.
Но Кей все равно оставляет Дюка стоять на коленях одного. Поднимается на ноги за его спиной и пару мучительно долгих секунд не трогает его и пальцем. Тратит это время на то, чтобы стряхнуть с себя штаны и трусы, которые уже изрядно задолбали болтаться вокруг ног и мешать. Только потом возвращает руку Дюку между лопаток, ведет пальцами вдоль позвоночника вверх, гладит его по плечу.
— Кончишь, только когда мой член будет у тебя во рту, понял?
Кей останавливается перед Дюком, тянет одну его руку за собой, чтобы тот перестал держать ее за спиной, и кладет ладонью себе чуть сбоку от низа живота. Свободной рукой гладит Дюка по волосам, по скуле. Говорит мягче:
— Остановишь, если будет слишком сильно, — он гладит пальцы Дюка на себе, выпускает, — или если не захочешь, чтобы я кончал тебе в рот, — и только на последней фразе его тон неуловимо меняется, возвращая себе опасные, угрожающие нотки урчания сытого хищника: — Свободной рукой делай, что хочешь.
Больше Кей не говорит. Как только его член оказывается во рту Дюка, он занят только тем, чтобы выебать тот как следует — как обещано — как Дюк просил. Безумный коктейль из нежности, грубости, силы, чуткого внимания и показного пренебрежения, контролируемый только тем, придержит ли Дюк его рукой в какой-то момент — или нет.
Кей надеется, что нет. Двигаться чертовски хорошо, и он шумно тянет воздух носом, поднимая лицо к потолку и жмуря глаза от удовольствия, только чтобы затем опустить взгляд вниз и смотреть на то, как его член ритмично исчезает во рту Дюка.

Отредактировано K-2SO (31-07-2022 14:55:48)

Дюк не придерживает. Дюк жадно заглатывает его, и так Кей понимает, что можно ни в чем себе не отказывать. Можно доставать головкой члена до самой глотки. Можно задавать бешеный, сильный темп, не останавливаться, чувствуя, как Дюк сжимает рот и губы вокруг — можно, крифф, можно почти всё.
То, что он близко, Кей понимает, когда все его тело начинает подрагивать, мышцы ног напрягаются, а в голове становится удивительно пусто, гулко даже. Дюк все не останавливает, и сам Кей не останавливается тем более — насаживает его голову на свой член до победного, пока по телу не прокатывается волна жара такой силы, что у него почти сдают ноги. Его «ах» переходит в стон, и, кончая, он не может ничего больше, чем тянуть этот звук бесконечно долго. Мгновение превращается в блаженную вечность и тут же схлопывается обратно; Кея накрывает чем-то большим и ватным, как одеялом, и всё тело становится тяжелым, неповоротливым.
Он, оказывается, схватил Дюка не только за затылок, но и за подбородок, надежно фиксируя этот жадный, влажный, жаркий рот на месте, чтобы войти в него на всю длину — но понимает это только сейчас и выпускает, выходит, отстраняется.
Перед глазами мутно, и ноги впрямь не держат. Кей опускается на пол, удачно опирается спиной о край кровати, откидывает голову назад и, прикрыв глаза, просто дышит. Он хочет позвать Дюка к себе, но у него не хватает сил ни открыть рот, ни даже пошевелить рукой. Тёплая, приятная нега разливается по телу. В комнате уже утро, прозрачный свет льется в окно. Воздух холодит взмокшую кожу.

Отредактировано K-2SO (31-07-2022 17:55:49)

Тело аж жужжит изнутри от того, как только что было хорошо и приятно. Слышно, как Дюк перемещается по комнате, потом шумит вода. Кей не раскрывает веки, так и сидит.
Однако даже когда тёплая нега начинает немного спадать, он всё равно дышит тяжело, словно бежал марафон. Пульс так и скачет где-то на слишком высокой отметке, сердце стучит не на месте, а выше — в глотке. Внутри головы пустота, но то, что он посчитал блаженным, по прошествии нескольких минут оказывается беспощадной тёмной бездной. Всё его тело парализует, стоит ей показаться напротив. Даже дыхание выравнивается до мучительно медленного, словно он задерживает каждый вдох.
Кей почти видит свою расслабленную позу со стороны. Красивую, как на картинке. Свет еще хорошо так падает, очерчивает мышцы, ложбинки. Он не одевался пока. Вот рядом нарисовывается Дюк, садится сам, в руки ему сует чашку с водой. Кей автоматически пьет из нее, потом ставит опустевшую тару в сторону расслабленным жестом. Всё это как в кино. Как в дурацком голофильме на дурацком большом экране, и даже если очень сильно кричать — персонажи все равно будут идти по заранее написанному сценарию.
— Кто бы говорил, — Кей тихо фыркает, разглядывает Дюка, его шею, лицо. — Что это за штука была? С руками. Ты любишь такое?
Каким образом он умудряется достать из разверзшейся в голове бездны именно эти слова, Кей не представляет. Но голос звучит удивительно ровно. Обычно даже. Дыхание ровное, и пульс тоже падает обратно.
Кей сидит на месте еще минуту, может, две. Потом быстро целует Дюка в голое плечо и поднимается, подбирает свою одежду с пола.
Кино, кино. И уже играет тревожная музыка.

Кей слушает, пока одевается. Плен Дюка на Бродо он помнит — одно из худших времен в его разведческой жизни. Всего несколько дней, но такой нервотрепки никогда не случалось до и вряд ли такая же случалась после. Потерять Дюка где-то между местными антиимперскими радикалами и картелем, два дня выяснять, к кому именно из этих ублюдков он попал, а потом вытаскивать — было весело. Врагу такого веселья не пожелаешь, правда.
Они никогда не говорили о том, что было в плену, потому что о таком не говорят. Да и Дюк выглядел бодрым, как обычно. Не с чего было заподозрить, что там было что-то из ряда вон. Ну, пытки какие-то, может, угрозы, давление. Как обычно. Но сейчас Дюк так говорит: «я об этом не просил и не хотел», — что у Кея невольно цепляется слух. Они вроде говорят про секс, а не про плен?
Кей задумчиво находит в шкафу майку и надевает ее, натягивает на ноги носки. Потом, помедлив едва ли секунду, надевает еще и футболку — она пахнет Дюком, вся его одежда пахнет Дюком, потому что раздобыть себе собственную руки как-то пока не дошли.
— Я не делал так раньше. Не настолько, — сознается Кей, расправляя футболку на себе. Хмурится, глядя на свои руки. — Это что-то новое. Я никогда не спал с мужчинами, может, поэтому. Оно как-то само. Но если тебе понравилось, то хорошо. Хорошо. Мне тоже понравилось.
Кей кидает Дюку улыбку:
— Очень.
Двух слоев недостаточно. Кей выискивает среди одежды рубашку и надевает ее. Это должно помочь. Должно же? Вот сейчас, сейчас он почувствует... Но Кей ничего не чувствует, и даже когда застегивает последнюю пуговицу и поправляет манжеты — ничего не чувствует все равно. Наверное, это просто откат после хорошего секса. Ощущений было так много, что теперь, когда их нормальное количество, ему кажется, будто их нет вовсе.
Кей идет в санузел, чтобы плеснуть себе в лицо прохладной водой. Это тоже не помогает. Когда он смотрит в зеркало над раковиной, то не узнает свое лицо. Но это нормально, да? Они только недавно повесили его обратно. Он просто не привык, что вместо фоторецепторов глаза.
В комнату Кей уже не возвращается. Он вдруг тихо скулит — высокий, тонкий звук на грани слуха, такой не различишь за шумящей водой из-под крана — садится на пол в единственном условно свободном углу и закрывает лицо руками. Ему понравилось, ему же понравилось, почему теперь так плохо?

Кей не плачет, он просто сидит. Если закрыть лицо руками, закрыть глаза, то немного возвращается ощущение реальности происходящего.
Всё это до боли напоминает ему станцию, и это плохо. Так не должно быть, но — вот он, сидит в углу санузла и не может справиться с тем, каким далеким кажется всё вокруг, каким ненастоящим. Возможно, по его рассказам до сих пор у Иви и Кассиана с Дюком сложилось впечатление, что во время своего пребывания на станции он только и делал, что или сопротивлялся имперцам, или старался сбежать, или пытался застрелиться. Но правда в том, что большую часть времени Кей просто подчинялся.
На станции был жёсткий регламент и чёткие правила, следовать которым было даже чересчур просто, но еще лучше он, пользуясь всеми своими профессиональными навыками, умел понимать, чего от него ждет каждый отдельно взятый человек. Пока у него было лицо, и он умел улыбаться, Кей улыбался тем, кому было можно и кто это любил, и сохранял бесстрастное лицо около тех, кто терпеть этого не мог. Кто-то ждал от него сопротивления, и он сопротивлялся, наверное, в надежде, что если удовлетворить этот чужой низкий импульс, то его хотя бы немного пощадят. Про каждого из них — Чезвига, Хессби, Берава, других — Кей знал, что за импульс ими движет. Про каждого.
Это было логично, их же так учили, не правда ли? Попав в плен, ты не строишь из себя героя, а делаешь, что говорят, чтобы поберечь силы и сохранить себя в целости и сохранности. Насколько возможно. Это республиканский тренинг, имперцев уже учили иначе. Позже в его карьере Кею уже тоже говорили иначе, но он кивал и никогда не слушал. Своих он всегда вытаскивал. Всегда рассчитывал на то, что вытаскивать будут его.
Только на станции было некому вытаскивать его, кроме него самого. Этим мог бы заняться разве что Дюк, у него бы хватило силы воли и жесткости характера пойти против системы — но Дюк был мёртв. Поэтому Кей продолжал крутиться в бесконечном цикле подчинения и накопления сил с последующими попытками сделать хоть что-нибудь, чтобы вырваться.
Накопление сил, к сожалению, не проходило бесследно. Просто в теле дроида этого было незаметно. Он не мог сидеть в углу, зажав лицо руками, никто бы ему попросту не дал. Ощущение картонной, нарисованной, срежессированной реальности с плохой бутафорией и худшими актерами Кей всегда переживал на ногах, на станции подзарядки, в лаборатории, везде. Просто давал автоматике корпуса делать свое дело и, за неимением угла физического, забивался в угол мысленный. Наблюдал со стороны.
Иногда не хотелось выходить оттуда вообще. Просто... просто дать автоматике делать всё, всегда.
Он заставлял себя выходить.
Нужно заставить себя сейчас, но ему не хватает сил.
Кей не сопротивляется ни когда Дюк заходит, ни когда тянет его руки от лица. Дюк говорит посмотреть — и Кей смотрит. По нему сразу видно: если Дюк скажет ему сейчас застрелиться, Кей и это сделает тоже. Автоматически, без вопросов и раздумий. Как хороший, безупречно вымуштрованный солдат — что там, лучше, чем безупречно. Взгляд у него пустой, отсутствующий. Он здесь, физически, телом здесь.
Но на самом деле он не здесь вообще.

Дюк очень красивый. Всё еще встрепанный. Как в кино. Кей ненавидит эту идеальность картинки, и картинку саму тоже — но, впрочем, не Дюка. Он не чувствует ладоней, которые держат его руки, и больше умом понимает, что это прикосновение было бы приятным. В любом другом случае.
Дюк задает ему вопросы. Чего он хочет? Ответов? Автоматическим ответом было бы «всё в порядке», но Дюка это не убедит. Для того, чтобы сделать такой ответ убедительным, нужно больше усилий, больше энергии, которой у Кея нет. Он потратил ее всю, когда задвинул подальше страх за неприкосновенность этого тела и воспоминания о станции, об унизительных осмотрах. Ничто не вечно. Нет ничего надежного. То, что дали, могут отнять. Тот, кто дал. Иви. Дюк. Это его проект.
Что Дюку нужно?
Какой импульс движет им? Там, в комнате, Кею показалось, что он понял, но он ничего не понял. Потому что Дюк здесь, и он задает вопросы. Так не бывало на станции.
Правила были другие. Находишь чужой импульс, подыгрываешь ему, выкладываешься на все сто процентов, потом время истекает, и этот человек не трогает тебя до следующего раза. Строго регламентированного расписанием. Зарядка, симуляция, беседы с профессором, тренировка, симуляция со статистическими замерами, зарядка. Повторить. Что происходит с тобой в промежутках между — никому нет дела. Впрочем, даже если с тобой что-то происходит прямо во время, то никто не поймет. Не придет задавать вопросы.
Надо ответить, надо ответить. Кей ищет что-то в своей голове, что угодно. Любой подходящий ответ. Что-нибудь, во что можно поверить. К чему не возникнет дополнительных вопросов. Хотя это Дюк. У него наверняка возникнут. Кей сглатывает, заставляет свой взгляд стать более осмысленным.
Это Дюк, и доверие мешается с пронизывающим ужасом.
— Больше было негде. Я не хотел мешать тебе в комнате, — негромко объясняется Кей. — Это случается иногда. Не так сильно... обычно только руки. Но это неважно, пройдет. Ты сам сказал, что тебе понравилось, — интонация на грани вопроса. — Если ты хочешь еще, то просто дай мне минут десять.
Кей не уверен, что говорит то, что нужно.

Непонятно, было ли это то, что нужно, или нет, даже когда Дюк заговаривает. Он не говорит, что хочет еще, но он вообще ничего про это не говорит. Кей дышит чуть глубже, чем прежде: он ещё как раз не хочет. Может. Легко. Он умеет включаться в миссию целиком по щелчку пальцев, всегда умел. Но не хочет.
Успокаивающий тон Дюка действует на него гипнотически, и слова тоже важны. Кей старается напомнить себе, что всё в порядке. Из всех людей галактики Дюк — последний, про кого следовало бы думать так, как делает сейчас он. Проблема только в том, что Кей не может перестать. Эта штука сидит в его голове и диктует его действия даже раньше, чем он соображает, что делает.
Сказать, что он вообще соображает, что делает, будет большим допущением.
Вот и сейчас первым делом он вглядывается Дюку в глаза, словно пытается найти там правильный ответ. Как будто у этого вопроса вообще есть правильный ответ. Сложно, когда спрашивают через «или». Когда Иви и Дюк формулируют вопросы как-то более однозначно, то это проще. Он просто не говорит им «нет».
Все три недели это отлично работало.
Со всеми, кроме Асы — тот всегда задает вопросы либо с открытым ответом, либо через «или». Иногда Кею кажется, что специально.
От того, как Дюк гладит его руки, реальность тоже возвращается на место чуть быстрее. Ладони и пальцы перестают ощущаться, как какое-то чужеродное мясо, зачем-то прикрепленное к корпусу, не менее чужеродному, чем всё остальное. Это становится решающим фактором:
— Посиди.

Отредактировано K-2SO (01-08-2022 15:27:34)

Первое, что Кей замечает — это что Дюк и Иви начинают говорить, как Аса. Не совсем, но семантически схоже: становится больше вопросов с «или». Это почему-то раздражает его: всё же работало нормально, зачем внезапно менять правила игры? Свою претензию Кей относит к Асе напрямую — потому что кто еще мог надоумить этих двоих? — но в результате говорят они совсем о другом.
Много о чем, если честно. И даже про то, что он делал с Дюком — Аса темы не боится, но и не развивает сверх того, что вырывается у самого Кея. За это тот ему предельно благодарен.
Заканчивается сессия неожиданно тем, что Аса приводит его в медблок. Так в середине фестивальной недели Кей обнаруживает себя в роли волонтёра. Аса представляет его в выражениях «будьте нежнее с ним» и «не обижать, не загружать, отпускать, как только у него кончатся силы». Кей, которому Аса достает едва ли до плеча, понимает всё удивление, которое проскальзывает в лице почти каждого встречного. В первый день Аса остается с ним всё время. Во второй — на половину. В третий — на четверть. Кей чувствует себя ребенком, которого приучают к детскому саду, но и за это тоже внезапно благодарен.
В медблоке он не занимается ничем, связанным с открытыми ранениями — больше помогает что-то отнести, принести, настроить деку, разнести еду, передать весточку. Видит только тех раненых, кто уже более-менее в порядке. Повстанческий медблок до боли похож на медблок времен Республики. Такое же смешение рас, лёгкий раздрай, знакомая аппаратура, которую Кей аккуратно обходит стороной.
В первое время Кей думал, что у кого-то могут возникнуть к нему вопросы: кто он такой? Откуда взялся? Однако вскоре становится понятно: в большой картине повстанческой базы он не так важен. Айдишник, который ему предлагает сделать Дюк, еще не готов, потому что Кей не может определиться с именем. Слишком значимый момент. Но даже если бы тот был готов, он не пригодился бы ни разу ни в медблоке, ни вообще где-либо на базе. Персонал медблока относится к Кею по большей части добродушно — возможно, просто потому, что всегда рады дополнительным рукам. Им совершенно все равно, кто он и откуда.
Помогать там оказывается неожиданно легко, даже приятно. К тому же, до лаборатории оттуда рукой подать, и Кею не составляет труда и ходить на свои занятия, и волонтерить. Изначально Аса говорил про час в день минимум, но уже на пятые сутки Кей выходит оттуда, только потому что иначе он опоздает к Иви.
Иви он начинает обнимать при каждой встрече. Она кажется ему удивительно спокойной, почти светящейся изнутри — похоже, что бы ее ни беспокоило, теперь ушло в прошлое. Задания, которые она ему дает, усложняются. В них появляется оружие. Бластер, которым они пользуются, ненастоящий — данные с него считывает и фиксирует местная система, что-то вроде очень сложной игровой приставки. В рукоять встроен маячок, передающий данные, и звезды его знают, что еще. Он тяжелый, тяжелее настоящих — из тех, что Кей держал в руках и еще помнит.
С меткостью у Кея по-прежнему всё в порядке, а вот рефлексы — это другой вопрос. Их они тренируют с помощью кустарного голопроектора, подсоединенного к деке. Разноцветные кружки возникают в разных точках, и задача Кея каждый раз — успеть «нажать», зацепить пальцами в воздухе как можно больше их, но только определенного цвета. Это единственное задание, в котором ему с трудом дается управление экзокортексом. Реальный мозг буквально спорит с надстройкой, и ему то и дело приходится останавливаться, встряхивать руки и прикрывать глаза, чтобы чуть переключиться.
О случившемся тогда, под утро, Кей не говорит ни с Дюком, ни тем более с Иви. Он, конечно, замечает перемены: и собственную одежду, и осторожные формулировки, и все остальное. Однако состояние больше не возвращается, поэтому Кей считает, что и обсуждать здесь нечего. Никто же не умер. И даже не пострадал. Теперь, когда помимо бдения в комнате и занятий в лаборатории в его жизни появляется медблок, Кей даже начинает чувствовать себя подозрительно нормально. Ему только не нравится, что делает Дюк.
Не то чтобы тот делает что-то предосудительное. Но кошмары не уходят, и иногда Кей подолгу сидит с ним вечером, гладит его по голове и по плечам в надежде, что эти успокаивающие жесты как-то помогут. Выглядит тот не очень, и с каждым днем хуже.
Идею со снотворным Кей с большой натяжкой одобряет ровно до того момента, как его будит крик.
Он вскакивает на кровати абсолютно автоматически, практически скатывается с нее в боевую стойку, и даже экзокортекс в этот раз включается, мгновенно раскладывая реальность на дополнительные слои. Однако врагов нет, есть только Дюк, и Кей чуть выдыхает, трет глаза, опускаясь на одно колено рядом с ним.
— Звёзды, Дюк, что случилось? Кошмар? — это глупый вопрос, но спросонья он соображает не лучше обычного человека теперь. Кей пытается разглядеть лицо Дюка в темноте, прикинуть, сколько сейчас времени. Осторожно гладит его по плечам: — Эй-эй, видишь, это я, мы на базе, помнишь? Дыши, всё в порядке. Это был просто сон. Хочешь воды? Обнять тебя?
За это время, не без помощи разумных в медблоке, Кей успел узнать пару вещей о том, как оперативно помочь человеку после кошмара. Беда в том, что все, с кем он говорил, предусмотрительно не называя имен, сходились в одном: если приходится узнавать такие вещи — стоит отвести бедолагу к профессионалу и не полагаться на одну лишь самопомощь. Особенно если бедолаге положено оружие. Кей каждый раз только и мог, что кивать. Аргумент разумный. Еще бы сам бедолага на это был согласен.

Отредактировано K-2SO (01-08-2022 23:25:14)

Дюк не в себе — пытается шарахнуться в сторону, и это объяснимо. К счастью, это еще и невыполнимо. Кей не держит его как-то специально, просто лежа шарахаться сложно. В голове невольно всплывают слова про оружие. Да, может, снотворное и позволяет Дюку спать технически. Но много ли от этого толку? Можно ли его такого куда-то пускать, куда-то, где ему придется применять силу, быстро принимать решения, возможно, сложные? Возможно, такие, которые могут стоить кому-то — а может, и ему — жизни?
Кей ложится рядом, подставляет Дюку плечо, в которое тот может спрятать лицо, обнимает его одной рукой, бережно прижимая к себе. Терпеливо ждет, сколько потребуется. Это по-своему невыносимо: Кей привык решать проблемы, а не наблюдать за их развитием. Его сочувствие — это сочувствие действия. Когда родственники Дюка попали в переплет — первым делом они пошли и достали их оттуда. Они не сидели, сложа руки, и не смотрели, как Империя планомерно расправляется с ними.
Но то были пленные в руках врага. А это — в голове Дюка. С головами всегда сложнее. Это он и по себе знает.
Когда Дюк заговаривает, то Кею приходится напрячь все свое знание чандрильского. «Не» что? Не выезжает? Не выводит? Не выходит? Кей не помнит значение слова, а может, и не знает вовсе. Наверное, пора включить в свое расписание уроки чандрильского, иначе они так далеко не уедут.
Кей тяжело вздыхает, потому что из всего смешения бейсика и чандрильского он выцепляет самое главное: Дюк не хочет, чтобы кто-то знал.
— Ты проснулся с криком, разбудил меня и хорошо, если только меня, а не все соседние комнаты. Извини, но это не просто сны.
Кей тормозит, когда понимает, что начинает звучать слишком сурово. Он пытается припомнить, что хорошо работало с Дюком тогда, много лет назад, после смерти Руны. Правда, тогда все было иначе. Допустим, просто припереть Дюка к стенке он еще успеет. Пока что они — вот, лежат, и Дюк хотя бы говорит с ним, это уже хорошо. Лучше, чем если бы он пытался делать вид, что все абсолютно в порядке.
В уме роятся чужие советы, но все они какие-то слишком стерильные, медицинские. Про гигиену сна и прочие подобные вещи. Если бы Дюку помогало что-то такое, он бы не ходил в медблок за снотворным.
— Не спать не работает, твоя затея со снотворным тоже не особо помогла. Рискну предположить, что на этом твои гениальные идеи закончились. Я не буду тебя сдавать, — твёрдо обещает Кей, на мгновение крепче обнимая Дюка. — Но ты меня знаешь, я все равно от тебя не отвалю. Так что давай мы, в отличие от прошлого раза, пропустим вот это вот время, когда ты гордо страдаешь в одиночку, пытаясь что-то придумать, и перейдем сразу к тому периоду, где мы ищем какой-то выход вместе, — Кей замолкает на мгновение, припоминает чандрильские слова: — Да? Согласный?

Отредактировано K-2SO (02-08-2022 23:05:15)