Ощущение опасности не отступает, а только усиливается, но ему нужно научиться иметь с этим дело, и Кей заставляет себя оставаться на месте. Импульс просто отстать от Дюка велик, но не всепоглощающ — и это хорошо. Главное не пропустить момент, когда он начнет вываливаться из реальности, успеть заметить его хотя бы за пару минут до.

Дюк говорит скупо. Кей не перебивает, не торопит, просто ждёт, давая понять, что скупыми фразами тут не отделаться. И шуточкой про браслет тоже. Это была бы неплохая идея, если бы Кей думал, что это сработает. Но за последние несколько недель он хорошо узнал, сколько вещей с длинными рукавами, прекрасно скрывающими всякие браслеты, существует среди одежды Дюка.

Когда тот поднимается из кресла, Кей так и не двигается с места, преграждая ему дорогу в салон. Частично потому, что требуется несколько мгновений, чтобы прийти в себя. Частично потому, что Кей видит в этом уловку и какое-то время разглядывает лицо Дюка вблизи, прежде чем медленно кивнуть: хорошо. Башка на коленях так башка на коленях.

В салоне Кей садится почти так же, как сидел все время до этого, только немного разворачивается в сторону других сидений, чтобы на его коленях действительно можно было при желании пристроить чью-нибудь бедовую голову. Может, и хорошо, что Дюк предложил так. Когда его спина обращена к углу, Кей мгновенно чувствует себя в чуть большей безопасности. Непонятно, как это работает и почему так. Он задумчиво массирует одну руку другой и кивает на остальные сиденья:

— Устраивайся. И расскажи мне, какого криффа я узнал об этом сильно позже и совершенно случайно. И не от тебя.

В каком мире сидение в карцере должно было помочь Дюку, Кей не понимает до сих пор. С дисциплинарной точки зрения это тоже было крайне сомнительное решение. Наверное, он так думает, потому что знает Дюка куда лучше, чем эти его генералы — а может, эти его повстанческие генералы знают про Дюка что-то, чего не видит он. В любом случае, ничего из этого Кею не нравится. Он перестает массировать руки и кладет ладонь поверх груди Дюка. Смотрит на него сверху вниз.

— Я твой друг, а не твой подопечный. Может, ты за время с Иви отвык, что так бывает. Но так бывает. Так сейчас, — Кей не фильтрует свой тон.

Холодящее лёгкие чувство опасности неожиданно начинает отступать, хотя казалось бы. Кей не замечает этого — только то, что хорошо чувствует ткань под рукой, и собственная ладонь не кажется ему случайно присоединенным к телу объектом, над которым он не имеет особой власти. Кей даже чувствует, насколько она горячая.

— Звёзды с тобой, я засчитаю аргумент про задачу, и про карцер, и про операцию — ты их так старательно подобрал, — он качает головой. — Почему ты не сказал до? Почему ты просто пошел туда? Я не буду читать тебе лекцию о том, что могло бы быть, если бы местные штурмовики оказались расторопнее, потому что плевать — уже случилось, как случилось. Я тоже оплошал, и сильно. Все равно мы вытащили, кого планировали. Но я просто понять не могу, эта светлая мысль посетила тебя, пока ты ждал у точки, и просто не было возможности сказать? Или что это, вопрос доверия? Какой-то ваш семейный уговор? Точно не последнее, иначе Марш бы так и сказал.

Ему еще есть, что добавить. Однако там, где минуту назад грозила образоваться гулкая пустота, разъединяющая его с телом, теперь слишком много какой-то сильной, нервной энергии, и Кей тормозит на всякий случай, не до конца понимая, что с ним происходит и почему.

— Нихера ты не знал точно.

Кей не столько произносит, сколько роняет эти пять слов на Дюка, не прерывая его только потому, что тот замолкает сам мгновением раньше.

— Ты видел себя тогда? Я видел. Ничего ты не знал. И никто не знал. Ты вообще был не до конца в себе, и поверь, я разбираюсь в твоих сортах «не в себе» — насмотрелся, было время. Поставить четкую цель, задачу, которая не требует размышлений сверх привычных — вот, что собирает тебя обратно каждый раз. Хреновый способ, но действенный, когда надо. Вся эта миссия, — Кей обводит свободной рукой салон, — это опять то же самое.

Он разочарованно откидывается назад, упирается затылком в стену и несколько секунд дышит, прикрыв глаза. Говорит медленнее, но даже так напряжение из голоса никуда не девается:

— Я думал о том, как вытащить ее. Но на расчеты требовалось больше времени, много зависело от того, как прошла бы миссия — она могла ждать, а твои братья — нет. Надо было собрать еще более аккуратный план, еще меньше вовлекать нас, даже вообще не вовлекать. Задействовать какие-то еще ресурсы, до которых сложнее добраться. Логистика, опять же. Информация, которой недоставало, надо было быть там, чтобы ее получить. Ты не знал, конечно, ты не знал. Мне и в голову не пришло, что ты просто пойдешь туда сам. Что тебя вышибет из колеи настолько, что ты вообще будешь что-то такое рассматривать, как вариант, и что надо с тобой об этом поговорить отдельно, — Кей опускает взгляд на Дюка. — Я не хотел услышать, что ты зассал решать. Я просто хочу, чтобы ты не пытался решать все свои гребаные проблемы в одиночку. Такие. Таким образом. Чтобы тебя потом корёжило тихо внутри до кошмаров и кто его знает, чего еще. Чтобы я узнавал о твоих проблемах как-то иначе, а не когда ты пьян или вообще случайно от посторонних людей, постфактум, и складывал потом два и два. Обо мне он волнуется. А о себе? О себе ты не волнуешься? С тобой теперь, что — большую миссию выполнил, так будь, что будет? Поднимись с меня, пожалуйста, мне надо встать.

Удивительным образом большая злость сочетается в тоне Кея с большой любовью, и последняя фраза звучит даже мягко.

Кей поднимается сразу же, как Дюк садится. Он тянет с себя куртку, бросает ее на сиденья рядом, стягивает кофту с длинным рукавом. Ему жарко и немного тошно, потому что имея его возможности анализировать и выстраивать вероятности, порой и правда невольно забываешь, что не всё можно предусмотреть. Дюк прав в том, что думать об этом теперь, постфактум, абсолютно бессмысленно.

Кей трет шею, делает круг перед сиденьями, встряхивает руки, дышит. Слушает просто фантастическое в своей прямоте предложение.

— Ты не моя проблема, ты моя любовь.

Он останавливается и смотрит на Дюка. Последнее, чего ему хочется — это чтобы этот умник считал себя проблемой. Его собственной или чьей-либо еще. Кей пока не встречал такого разумного, которому это пошло бы на пользу.

— Будет тебе пример. Договорились.

Он встряхивает руки опять, сжимает и разжимает пальцы. Всё ещё злится. Дюк подловил его на этом: они оба хороши. Он тоже такой же, все проблемы носит внутри — на том и спелись много лет назад. Можно было бы поспорить, что он делает это как-то иначе. Злости в нём достаточно для этого. Но Кей хорошо чувствует, когда решающий момент ушел и можно уступать, поэтому лишь проводит рукой по лицу, кивает. Договорились. Хорошо.

Он манит Дюка рукой:

— Иди сюда. Постой со мной.

Перехватывает себя за запястье привычным жестом.

— Пожалуйста.

В новом теле Кей еще так не стоял ни разу. Повода не было, а может, ему требовалось почувствовать себя чуть больше в себе, чтобы вернуться к стойкам. Но сейчас отличный момент, потому что внутри кипит неуёмная энергия, которую невозможно никуда выплеснуть — точно не стоит делать этого на Дюка. Кажется, полгода общения с Асой и операция не прошли даром. В другое время всё легко могло повернуться иначе, при всем его профессиональном самообладании.

В этот раз и его пальцы тёплые, и тепло чужой кожи Кей не распознает как точную температуру, безличные данные, а просто чувствует. Под пальцами бьется вена, мерный, чёткий пульс — у него тоже теперь такой есть. Когда он наклоняет голову, они соприкасаются лбами с Дюком.

— До того, как ты стал моим командующим офицером, уже при Империи, — вдруг вспоминает Кей, — я регулярно получал выговоры за это. Кто бы мне сказал, что однажды я буду так стоять с тобой.

Чужие пальцы на собственной шее волнуют его, и пульс бьется беспокойно, но это не страх. Просто стоять так, когда ты в корпусе из металла и когда ты в настоящем теле — это очень разные вещи, совсем разные ощущения. Разный уровень интимности. Теперь Дюк напротив — не набор чисел, присвоенных определенным полям в базе данных. Он реальнее, потому что сам Кей как будто тоже реальнее.

— Я научу тебя потом словам, если хочешь. Сейчас я буду петь, а ты просто звучи как-нибудь, как хочешь. Только не молчи.

Несколько мгновений Кей вспоминает слова и мелодию, запевает сначала негромко, словно пробуя, умеет ли его горло так, как хочется. Удовлетворенно прикрывает глаза. Оно умеет — и он поет громче: мягкие, округлые акающие гласные мешаются с гудящими согласными, приятно вибрирующими в горле, и вместе со звуками приходит неожиданное расслабление.

Кей чувствует себя пронзительно живым.

Кей не считает ни время, ни куплеты, и песня сливается в бесконечный цикл повторяющихся звуков, за пределами которых вселенной не существует. Петь на родном языке приятно, немножко сложно за давностью лет, и он слышит, как какие-то звуки звучат чуточку неуклюжее других. Дюк мурлычет что-то свое, тоже не на бейсике, и его звуки так же ласково касаются кончиков пальцев Кея. Злость рассеивается куда раньше, чем он перестает петь. Под конец это даже не столько пение, сколько негромкое урчание, благо, язык способствует.

Кею никогда не приходило в голову, что Дюк бы согласился постоять с ним и раньше, до этого всего. Пока он был молод, ему казалось, что окружающие республиканцы из центральных миров смотрят на эту его привычку свысока. Но они хотя бы номинально были толерантны. Потом пришла Империя, и всё стало хуже: есть только один способ правильно мыслить и жить, и все, что в него не вписывается, подлежит немедленному искоренению. А если ты офицер, то с тебя спросят вдвойне.

Кей никогда не интересовался, что такого Дюк делал, чтобы к нему не привязывались насчет этого, и никогда не благодарил, боясь это спугнуть. Мимикрировать под первоклассного имперца во всем остальном казалось более простой и выигрышной стратегией. Если бы не вспышки гнева — он бы и язык забыл уже давно.

Даже Иви он ничему из этого не учил, думал, ей так проще будет потом. Не возил ее никогда на родную планету. Удивительно, как глубоко внутрь проникает дурацкая пропаганда, когда вертишься на Корусанте, и какой далекой и неважной, да и попросту лживой она кажется, стоит оказаться достаточно далеко. Одной из немногих вещей, которые безотказно давали ему силы в любой момент — и дома, и в Республике, и в Империи, и после — оказалась та, от которой он столь мучительно пытался отречься и не мог.

А теперь просто не хочет.

Кей вдруг понимает это кристально ясно: не хочет.

Песня заканчивается, Кей только тянет последнее «м» глубоко в горле, пока у него остается воздух в лёгких. Последние строки припева уходят из воздуха неохотно. В тишину салона вдруг прорываются звуки корабля в гиперпрыжке, это мерное и редкое шевеление автоматики, бездушные, но по-своему успокаивающие. Кей убирает пальцы с шеи Дюка, но оставляет ладонь на его плече. Надо договорить. Маленький, но важный кусочек большого разговора.

— Мне жаль, что так получилось с Аюми, — негромко, осторожно произносит он. — В плохой ситуации ты сделал, что смог. У всех нас есть лимиты. Я не думаю про тебя как-то хуже, если тебе это важно.

Это правда. Кей вообще не может представить, что нужно Дюку такого совершить, чтобы он стал думать о нем хуже. И так было всегда, и до станции тоже.

Кей остается в салоне до самого Альдераана. Когда злость отступает, спокойствие длится недолго — вскоре возвращается страх, и эта странная дуальность сильно ему не нравится, но что с ней сделать, он пока не знает. Понимает только, что жить между злостью и страхом нельзя. Но и стоять в стойках половину времени бодрствования не хочется тоже, пусть они и помогают. Что-то придется придумать, а пока он надевает обратно всё, что ранее снял, и садится так же — плечом и спиной к стене, прислоняется виском к прохладному металлу внутренней обшивки.

Большую часть времени он думает о том, как планирует справляться в Альдере. Потом о том, что здесь когда-то училась Иви — Дюк рассказывал. С нее его мысли чересчур органично перекидываются на Проект и список ученых. В живых из них осталось лишь трое — у Кея было время навести немного справок, пока он ждал операцию и ничем особо не мог заниматься и ни о чем другом думать.

Трое и Кренник, но этот почти не в счет. Все равно что замахиваться на Императора.

Кей все еще не уверен, что он хочет делать с этим знанием. Всё-таки мстить? До сих пор он не делал этого намеренно, просто так получалось. Просто Хессби и Чезвиг встретились им на станции, Берав — на Скарифе, профессор — на Чандриле. А если не мстить — то что? Как добиться справедливости в мире, где справедливость не на твоей стороне?

Поменять целый мир?

На базе было проще абстрагироваться от мыслей о том, что где-то в галактике Проект по-прежнему живет и развивается, где-то по-прежнему хранятся знания, позволяющие делать таких бедолаг, как он. Может, Дюку и достаточно того, что повстанцы разжились всем необходимым для создания репликантов для воплощения этого безумного плана с покушением на Императора. Но не Кею. Он задумчиво смотрит в сторону рубки, но в этот раз ничего не говорит. Дюк уснул, он проверял пять минут назад.

В рубку Кей перемещается незадолго до того, как они снижаются, но всё время снижения проводит, прикрыв глаза и ничем не помогая. В какой-то момент ему становится искренне интересно, случится ли с ним что-нибудь вроде панической атаки. Ее не случается. Легче не становится тоже, и чувство острой, пронизывающей небезопасности надежно застревает где-то между его сердцем и легкими. Однако Кей заставляет себя сойти на землю, оглядеться по сторонам. Автоматически пересчитать техников и запомнить пару отличительных черт, хотя те совершенно в них не заинтересованы и вряд ли представляют хоть какую-то реальную опасность.

Кей надеется, что в спидере станет полегче, но и там полегче не становится. Хотя Дюк заговаривает о деле, и это помогает ему немного переключить внимание.

— Что бы это ни было, этого оказалось достаточно, чтобы отправить жену и дочь подальше отсюда. Я бы предложил разделиться — ты бы поговорил с ним, а я бы пошуршал по городу, послушал, что говорят другие, — Кей вздыхает и качает головой: — Но я не очень хочу разделяться, так что просто похожу за тобой хвостиком сегодня. Посмотрю по сторонам так — тоже лишним не будет. Если мне станет хуже, я скажу, обещаю. Но работа должна помочь.

Несмотря на то, что в его голосе звучит напряжение, уверенность там есть тоже: Кей правда верит, что если занять голову работой, то вскоре ему получшеет. Да что там — чем дольше они здесь, тем лучше ему будет становиться. Дело привычки. Это одна из гипотез, которую они крутили с Асой. Именно поэтому он назвал эту идею отвратительной: слишком велик шанс, что что-то может пойти радикально не так, а Асы рядом не будет, чтобы быстро нивелировать последствия. На базе он всегда был под рукой. Но Кей утешает себя тем, что здесь рядом будет Дюк. И этот его гипнотический голос, которым никто больше в галактике не обладает.

Кей делает всё, что в его силах, чтобы оставаться в стабильном состоянии, поэтому когда Дюк поднимает спидер повыше, единственное, что его волнует — это дыхание по квадрату и прочие техники самоуспокоения. Самое парадоксальное, что он даже не может объяснить, что именно его так пугает. Просто когда так долго находишься в чем-то совершенно утилитарном, что не жалко, а потом вдруг заполучаешь в свое владение нечто столь ценное, как тело, что-то в голове явно съезжает.

Наверное, это что-то сродни паранойе. Да. Кей старается побольше смотреть куда-то внутрь спидера и поменьше — за его пределы. Такая гадкая, вскрывающая мозг паранойя, с которой он однажды справится. Однажды. Еще не сегодня.

— Только если ты обещаешь отыскать меня потом во всех этих дворцовых коридорах, потому что я гарантирую тебе, что я заблужусь быстрее, чем вы с Бейлом успеете поздороваться, — шутит он, но кивает: хорошо.

В конце концов, говоря про хвост, Кей не имел в виду, что планирует буквально след в след шагать за Дюком повсюду. Паранойя или нет, а его разведческая гордость тоже никуда не делась, пусть он и не пользовался этими навыками много лет. Не по прямому назначению, во всяком случае.

Это будет очень странно. Кей не привык быть — ну — человеком. Он привык быть тенью, дроидом, которого половина не замечает, потому что никто никогда не замечает дроидов, а вторая опасается, потому что любой дроид с имперскими маркировками представляет опасность для почти кого угодно. Он использовал эту комбинацию на благо Кассиана множество раз. На благо Дюка и Иви за время их совместных приключений — тоже. И вот ее нет. Поле для игры вновь выровнено.

Неожиданный вопрос Дюка вырывает его из размышлений о том, как неуместно он будет чувствовать себя во дворце, и возвращает в реальность, где у него новая фамилия и более приятные заботы. Праздничная миссия, звёзды.

— Если совсем следовать традициям, то стоят в стойке одиночества где-нибудь в уединении, а потом бьют татуировки, ну и всё. Там, дома, вроде как нет понятия брака, как на Чандриле там или вот, Альдераане, — он кивает за окно спидера. — Это считалось центральным веянием, даже когда я был еще совсем ребенком. У нас даже слова такого не было до Республики, «brak» — это заимствование. Ближайшее, что было у нас — это... хм, — Кей перебирает в уме слова родного языка, пытаясь припомнить правильные, и это неожиданно хорошо отвлекает его от ужасов бытия на Альдере в синтетическом теле. — Kāyamīśapatha — что-то вроде «клятвы во времени» или «продолжающейся клятвы». Поэтому из тех, кто придерживался традиций, никто не праздновал так, как это делают в Центральных мирах. Но более централизированные семьи отмечали так же, как и везде, думаю, — Кей пожимает плечами. — Звали всех родственников, много ели, много пили, пели песни, танцевали. А потом тоже какое-нибудь свадебное путешествие, куда денег хватит. Вряд ли на Альдераан. Точно не на праздничную миссию, — он тихо смеется, глядя на Дюка.

Дюк смешно пытается повторить слово, но быстро бросает. В чандрильском нет таких звуков, в бейсике тем более. То, что Кей легко говорит на втором и немножко понимает другой — исключительно его собственная заслуга, а еще большая удача, что языки он всегда воспринимал легко. Наверное, это из-за аналитического склада ума. Так это обычно объясняют.

Кей рискует пару раз поднять взгляд и посмотреть перед собой — туда, где они летят в потоке других спидеров, и можно даже успеть заметить альдераанскую архитектуру и горы где-то там на далёком горизонте. Хуже ему не становится, и это радует. Жаль, что лучше тоже. Только когда Дюк вдруг начинает плавно выходить из потока, стремящегося к центру, туда, где дворец, Кей ощущает беспокойство чуть острее. Они летят вниз? Куда?

Татуировку?

Кей пялится на Дюка долгую минуту. Он плохо помнит эту часть своей культуры, просто потому что был слишком юн, чтобы познакомиться с ней поближе. Но одно знает точно:

— Конечно, в Центральных мирах можно найти всё, но Альдера — последнее место в галактике, где тебе сделают такую татуировку, — негромко мурлычет он, и в его тоне беспокойство от пребывания здесь причудливо мешается с тихим весельем и подколкой. Самоуверенный чандрилец. — Если ты хочешь что-то декоративное, просто на память, то поехали, конечно, но если ты хочешь настоящую, традиционную — это только на Велабри. Это не просто рисунок на коже. Как я и говорил, это клятва, связь. Здесь так не умеют.

Что-то в том, что Дюк захотел татуировку, трогает Кея очень сильно.

Некоторое время Кей всерьез раздумывает над тем, чтобы обмануть Дюка и просто посмотреть, будет ли он продолжать хотеть традиционную татуировку или быстро передумает. Но потом решает, что не все шутки одинаково уместны, и только улыбается:

— Сложно объяснить. Считай, что на спине. Но не только.

Он припоминает те, которые видел выглядывающими из-под чужой одежды — давным-давно, как будто в прошлой жизни. В городах уже так было не принято, а вот дома, в селе, к традиционным татуировкам относились лучше, и там было, на что посмотреть. У отца с матерью была простая, а вот у некоторых других пар, не только романтических, но и дружеских, которые он когда-то знал — куда более сложносочиненные.

— Увидишь, если ты это серьезно. Для разведки это всё не очень, — Кей негромко смеется. — Но бывает весьма красиво, может, тебе понравится.

Остаток пути до дворца Кей не говорит, только сидит, прикрыв глаза и тихо улыбаясь чему-то своему. Почти дремлет. Вообще-то, он не планировал в своей жизни никаких татуировок. Не потому, что не было предложений. Частично из-за рода работы, частично потому, что долгое время считал их чем-то варварским — именно те, которые делают дома. Хватало и того, что он носил свою культуру в своей голове, ни к чему было переносить ее еще и на тело, тем более так явно. Учитывая, насколько непредсказуемы традиционные татуировки, скрыть такую могло быть очень сложно.

Однако Дюк так легко решает последовать чужой традиции и так разочарован тем, что это невозможно сделать сию секунду, что это невольно подкупает Кея и даже располагает к самой идее. Проблема только в том, что ради этого придется слетать домой. Это вызывает у него сложные чувства самого разного характера, но о них, к счастью, можно подумать как-нибудь потом.

Кей открывает глаза, только когда спидер останавливается, а потому пропускает и виды величественных бело-золотых башен, и рвы с водой, и сады, и тот факт, что они благополучно пропускают главный въезд, чтобы подобраться к дворцу с более неприметной боковой дороги, ведущей к частному входу, который очевидно используется местными Величествами для менее официальных дел.

Здесь их уже ждут — среди двух встречающих выделяется только темноволосый мужчина в кителе с капитанскими лычками, с одной стороны, явно официальный представитель двора (наверное? Кей не разбирается), а с другой стороны, что-то в его выражении лица подсказывает Кею, что официоз этот больше для отвода лишних глаз. Если вдруг тут такие найдутся.

Перед тем, как выйти из спидера, Кей проводит краткую инвентаризацию внутренних ощущений и обнаруживает совершенно внезапное и ничем необъяснимое спокойствие. Как будто кто-то успел переключить в нем тумблер, отвечающий за тревогу, и теперь внутри разве что есть немного волнения оттого, что это альдераанский дворец, и Кей в жизни не бывал здесь и не думал, что когда-либо будет.

Второй встречающий — молодой парень, который торопится забрать у Дюка ключи, чтобы отогнать спидер в гараж, — ничего примечательного. Кей едва заметно встряхивается, оказавшись на улице, и искренне пытается вспомнить, как вести себя в социальных ситуациях с незнакомцами. Непривычно в них быть человеком, выглядеть как человек и считаться человеком. На Дюка Кей не смотрит, больше оглядывается по сторонам и вежливо кивает неизвестному капитану, когда натыкается на него взглядом. Капитан обращает на него внимание, и это одно из самых странных ощущений за последние сутки. Но тот уже приветствует Дюка, и непохоже, что они видятся впервые. А может, альдераанцы всегда такие дружелюбные.

Самое подходящее для дворца слово — это ухоженный. Он ухоженный настолько, что почти не верится, что перед ними реальные растения, дорожки и здания, а не какая-то голограмма, над которой хорошенько поработал особенно дотошный художник-голограф. В качестве развлечения Кей собирает мысленную карту этого двора, вернувшись взглядом к Дюку и капитану Антиллесу. Дюк представляет его по новому имени, и от этого приятно и самую малость смешно, и уже в следующее мгновение Кей обнаруживает себя уверенно тянущим руку для рукопожатия. Повстанец, значит. Альдераанский.

В прошлой жизни после такого представления Кей бы уже клал его лицом в землю. Впрочем, он бы и Дюка клал.

От этого почти не по себе — реальность своей прошлой жизни здесь, сейчас, в новом, блаженно-мучительно человеческом теле ушибает его особенно сильно, практически жалит: имперец. Бывший, но. Но. Профессионал высочайшего класса. Специализировавшийся на раскрытии и нейтрализации угроз государственному строю и безопасности, в простонародье — повстанческих ячеек, помимо всего прочего. Если бы капитан знал его послужной список, может, это его бы уже клали лицом в землю. Кей приятно улыбается:

— Рад знакомству. Можно на «ты».

Но капитан Антиллес ничего о нем не знает, кроме того, что только что озвучил Дюк, поэтому лишь кивает головой в сторону входа в здание.

— Идёмте. У него встречи до обеда, а потом ещё встречи, и ещё, и это его стандартное расписание нынче. Но он очень хотел увидеться, — капитан заминается едва ли на мгновение, перестраиваясь, — с вами лично, поэтому я расскажу, что знаю, чтобы сэкономить вам всем время, а остальное вы обсудите с ним, когда он найдет для этого окно. Скорее всего, это будет обед. До обеда у него лорд Тион, с таких встреч он никогда не выходит раньше. Сюда.

По красивому, светлому, просторному коридору с цветами в вазах и прочими атрибутами ухоженного дворца они делают едва ли десяток шагов, прежде чем капитан Антиллес уводит их через какую-то неприметную дверь в коридоры внутренние, приспособленные для обслуги и дроидов. Они и вполовину не такие красивые, гораздо более узкие, и в них Кей чувствует себя куда комфортнее. Как минимум, не так страшно дышать и шевелиться. Еще тут все выглядит куда живее и более по-человечески.

— Розыск докатился до Альдераана тоже, — извиняющимся тоном поясняет капитан. — Кому надо, те предупреждены, в пределах дворца тебе ничего не грозит, — это Дюку. — Главное, не пересекайся с внешними визитерами и не ходи в восточное крыло. Пришлось разместить там лорда Тиона сотоварищи. На изнанку они обычно не ходят, но будьте аккуратнее.

Кей в беседу не встревает, больше занятый тем, что смотрит по сторонам и запоминает дорогу. Когда он говорил, что согласен прогуляться по замку в одиночестве, только если Дюк пообещает, что потом вынет его из этого лабиринта целым и невредимым, то шутил лишь отчасти. Всегда лучше знать, в какую сторону бежать в случае чего. Таблички пожарной безопасности, конечно, помогут. Но нельзя полагаться только на них.

Еще Кей вертит в уме это имя — Реймус Антиллес. Альдераанец. Повстанец. Капитан. Что-то знакомое. Он переводит взгляд на альдераанца и невольно жалеет, что прошлые вычислительные мощности ему теперь недоступны — лишь только собственный ум. Но и его будет достаточно, надо только вспомнить, как это делается, когда без посторонней помощи.

Когда-то он хорошо умел профилировать. Не безупречно, но в качестве быстрого черновика для работы, пока профайлеры не отдадут свою часть — вполне годилось.

— Никто не представляет толком. В этом-то и проблема, — лицо капитана Антиллеса мрачнеет, стоит только Дюку упомянуть покойного политического советника. — Даже я, а я был с ним в тот день. Сюда. Располагайтесь, как дома.

Кей ожидал, что капитан запустит их в какую-нибудь подсобку, но вместо этого они оказываются в небольшой светлой комнате, больше всего похожей на такое место, куда можно сбегать и прятаться от назойливого мира. Несколько кресел, диван, стол у стены, заваленный книгами и звёзды его знают, чем еще, голопроектор на журнальном столике, в углу — еще один столик, на котором стоят ваза с фруктами, графин воды с какими-то местными цитрусами и стаканы. Можно сюда сбегать ради уединения — а можно в такую комнату приводить тех, кого хочешь принять гостеприимно, но неофициально.

Стоит только капитану закрыть за ними дверь, как та исчезает в стене без единого шва. Приходится прищуриться, чтобы разглядеть очертания. В стене напротив такие тоже есть — еще один проход. Один с изнанки, один наверняка с лицевой стороны. Логично.

Небось прячется за каким-нибудь шкафом. Или сервантом. Или картиной королевской семьи. Так обычно принято в дворцах?

Кей не садится, только отходит к столу и задумчиво разглядывает книги. Интересно, это вице-короля? Капитан Антиллес же, вежливо предложив им цитрусовой воды (Кей отказывается), устраивается в одном из кресел и задумчиво вертит собственный стакан меж ладоней. О чем бы он ни собирался говорить — думает про себя Кей, следя за ним краем глаза, — непохоже, что это какая-то легкая для него тема.

— Чушь это всё про приступ. Не было никакого сердечного приступа, — по голосу слышно, что это не первый раз, когда капитан произносит эти слова. — Если бы меня не сорвал от него важный звонок, я бы был там и мог сказать точнее, но я вам отвечаю, что Орис был в прекрасном самочувствии. Мы с тех пор уже раз десять допросили его семейного врача, с пристрастием и без, и не было там никаких предпосылок.

Капитан делает глоток воды из своего стакана, тяжело вздыхает и выпрямляется, явно берёт себя в руки.

— Вы читали новости, да? — он не ждет ответа. — После того, что случилось на Чандриле, у нас тут тоже стало неспокойно. Я имею в виду, среди соглядатаев. Тогда мы думали, что это временное, как обычно бывает после каких-то громких успехов какого-нибудь восстания. Пошуршат и утихнут. На Альдераане даже оружие запрещено, ну какие у нас беспорядки? На Чандрилу дополнительных штурмовиков отрядили, и много, но у нас тишь да гладь да благодать. Однако в этот инцидент кто только ни вцепился. ИСБшники, разведка, даже кто-то из флотских, — капитан тихо хмыкает. — И среди наших некоторые забеспокоились. Орис помогал Его Величеству лавировать в этой ситуации. Главным образом — отбрехаться от введения каких-нибудь имперских помогателей в наш дом или на нашу орбиту, чтобы мы еще их за свои налоги потом и оплачивали. У них даже получилось, ИСБшники отступили. А потом Орис умер при крайне странных обстоятельствах, и практически сразу же приехал лорд Тион.

Судя по тому, как капитан тянет это имя, никакой особой любви к лорду Тиону здесь никто не питает. Кей тихо усмехается: да и с чего бы им? Коммодор Империи, человек радикально милитаристских взглядов, с визитом на мирном Альдераане — сочетание настолько сюрреалистичное, насколько это возможно представить.

— Визит официальный, да только хочет он вовсе не «поддержать вице-короля в его горе», или как там это преподнесли в Новостях Голонета. Его люди шастают по дворцу, как по родному дому, и эти встречи, — он качает головой. — Готов поставить свои капитанские лычки, что всё это звенья одной цепи, мы просто не можем толком понять, какой. И почему сейчас. И почему именно мы.

Кея вдруг осеняет: вот, вот это оно. Лычки. Реймус Антиллес просто не был тогда капитаном.

Лейтенант Реймус Антиллес — вот чье личное дело он помнит на своем рабочем столе много лет назад. Дюк его тогда переубедил.

Кей переводит на того взгляд. Моргает. Вот... зараза.

Можно тут же задуматься о том, какое количество вот таких же повстанцев он не раскрыл, потому что всё это время Дюк тихо и незаметно работал против него. Можно возмутиться тем, как профессионально и хладнокровно его лучший друг врал ему тогда, но вместо этого Кей чувствует некоторое даже восхищение. Потому что это должно было быть очень сложно. Про себя Кей не обманывается: он был хорош. Если бы у Дюка не получилось, этот капитан давно был бы на Кесселе — и это в самом мягком случае.

Он был хорош — значит, были и те, кого Дюку спасти подобным образом не удалось.

Тихо хмыкнув, Кей складывает руки на груди и облокачивается о край стола, внимательнее включаясь в рассказ альдераанца.

— Мне позвонила Ее Величество, — без запинки отвечает тот Дюку. — Были... дела. Извини, они не могут иметь отношения ко всему этому, это в нашей семье, и я обещал молчать. Когда я уходил от Ориса, был уже вечер, он оставался один. Последнюю встречу в тот день он отменил, хотел посидеть над документами для Его Величества подольше, подготовиться. Очень много всего тогда происходило, сюда чуть ли не лично Соллейн собирался наведаться, очень они насели на нас тогда. Отбрехаться-то отбрехались, но надолго ли — так что Орис хотел подумать, что еще можно сделать. Одними только словами Империя сыта не будет, а ты сам понимаешь, что нам критически важно, чтобы на нас не смотрели косо лишний раз. И свято верили в то, что мы сами о себе позаботимся.

Капитан Антиллес хмурится и вздыхает:

— После меня у него был только личный помощник, и он как раз рассказывает совсем другое: дескать, Орис при нем выглядел бледным, будто немного не в себе, и я бы поверил ему. Если бы не видел Ориса своими глазами всего за пару часов до. В результате я говорю одно, он — другое. Доктор говорит одно, заключение патологоанатома — другое. Если его убили, то когда? Как? Я был с ним большую часть дня. Всё, что он ел и пил, я ел и пил. Был с ним в одних и тех же местах, видел одних и тех же разумных. Если он правда умер от сердечного приступа, — капитан проводит рукой по волосам и откидывается на спинку кресла: — Да быть этого не может. Визитёры еще эти. Соллейн только молчит, но чует моё сердце, это только пока. Мы в СМИ сказали про приступ только ради того, чтобы он не решил помогать нам. Поэтому всё осложняется и тем, что официального расследования не будет. Мы втроем — это, боюсь, едва ли не всё, что у нас есть. Даже, скорее, вы двое.

Соллейн, судя по тому, что Кей слышал о нем в последний раз, и раньше был личностью малоприятной, а в нынешние времена, заимев звание центрального коммандера ИСБ, наверняка испортился характером еще сильнее. Орис, по описанию капитана и Дюка, был одной из центральных фигур на альдераанской доске, противник умный и мощный. Такого любой бы захотел убрать. Тем более после Чандрилы, тем более, если кто-то и так подозревает Бейла Органу в каких-нибудь нежелательных активностях.

Остается еще лорд Тион, но его визит пока что кажется Кею скорее совпадением, получившимся, потому что Империя любит использовать чужую скорбь как предлог для того, чтобы провернуть какие-нибудь свои дела. Кей знает, потому что сам так делал — и подсказывал подходящие поводы другим. Иногда даже создавал их. Всякое бывало в его карьере. Тогда это казалось чем-то само собой разумеющимся. На благо общества.

Любопытно, но непонятно. Пока что слишком поверхностно. Кей вертит в уме услышанное, задумчиво барабаня пальцами одной руки по подбородку.

Однако вопросов он не задает. Это похоже на то, как они делали с Дюком раньше. Грех чандрильскому таланту потрепаться так пропадать, поэтому обычно Кей предпочитал просто не мешать. Всё, что ему надо, Дюк и так рано или поздно спросит.

Поговорить с помощником — логичное следующее действие, и капитан мрачно кивает:

— Организуем.

Кей слушает лекцию про яды и способы незаметных убийств слегка рассеянно, потому что все еще вертит в уме всю эту конструкцию. То, что ему в ней непонятнее всего — это почему они ждали три недели? Допустим, первое время хотели разобраться сами. Очевидно, не смогли. Это и было той точкой, в которой тревожность взыграла в Органе настолько, что он пошел дергать Дюка?

— Мы бы не пропустили целого форса, — тем временем без особого энтузиазма оскорбляется капитан Антиллес. Вопрос Дюка он попросту игнорирует. Весьма неизящно. — Кроме того, это Орис. Орис умел позаботиться о собственной безопасности. Он всегда знал, кто, как долго и насколько пристально за ним смотрел. Тебе ли не знать.

— Если он так много знал, неужели он ничего не говорил на этот счет до своей смерти? — задумчиво прерывает его Кей.

— В этом-то и загвоздка. Он ничего такого не упоминал. Может, считал, что справится сам, а может, и правда нечего было упоминать. Потому-то мы и подумали, что это может быть кто угодно, в том числе даже крот. Никто не защищен от того, что рядом с теми, кому привык доверять, внимание притупляется. Может, и внимание Ориса притупилось в этом месте, — капитан опускает взгляд вниз и вновь вертит стакан меж ладоней. — Его Величество просто убивает мысль о том, что это мог быть кто-то из своих, да и меня, честно говоря, тоже. Если так, то...

Он не договаривает, только пьёт воду.

Если так, то всем повстанцам Альдераана могут грозить крайне серьезные последствия. Как только коллаборант делает одно дело на благо имперцев, раскрутить его на множество других становится гораздо проще. Предательство сложно только в первый раз. Кей начинает медленно ненавидеть то, как хорошо знает это всё — с обратной стороны.

Опыт по-своему сюрреалистичный. Если бы кто-то рассказал ему, он бы представить такого вообще не смог. Даже сейчас, будучи много лет среди повстанцев и не имея более никакой любви ни к Империи, ни к своей работе на нее, Кей до сих пор противится тому, чтобы причислять себя к ним. Хотя капитан вот точно считает его повстанцем.

Кей уверен, что и Дюк считает. Тайно, очень сильно в глубине души, но наверняка считает. Вся эта миссия — косвенное тому подтверждение.

— До или после Чандрилы? — парирует капитан Антиллес, вскидывая взгляд на Дюка. — Ничего из ряда вон, что я мог бы сразу припомнить. Но у нас тут постоянно что-то происходит, тебе придется быть более точечным. Про Ориса... нет, тоже не помню. У него всегда всё было в порядке. Были какие-то местные интриги, но это в порядке вещей. Я бы сильнее забеспокоился, если бы их не было. Орис на них смотрел как на своеобразное развлечение. Мы проверяли все эти версии, — он кисло улыбается и проверяет часы: время до обеда еще есть. — Давай свои просьбы. У меня есть еще час, потом нужно будет идти. Вы можете пока посидеть здесь или пошататься по изнанке. Обед у Его Величества сегодня в районе двух, главное, будьте здесь к этому времени. Так что за просьбы?

В этом проблема разумных, слишком погруженных в местные дела: им всегда кажется, что ничего из ряда вон не происходило, потому что они привычны к локальной круговерти событий. Однако никто не будет действовать настолько топорно, чтобы разрывать привычную рутину, если не уверен в собственной абсолютной безнаказанности. Значит — что? Значит, как минимум, кто бы это ни был, на безнаказанность он не рассчитывал. Ни в практическом смысле, ни в более высоком, политическом.

С одной стороны, это, конечно, хорошо. Кей выполнял миссии по ликвидации, в которых был уверен в собственной безнаказанности. Они всегда были громкими и неизящными. В таких случаях, даже если ты найдешь концы, а это далеко не всегда так уж сложно, то ничего всё равно не добьешься. Может, заработаешь паранойю.

С другой стороны, это, конечно, плохо — отыскать того, кто всячески позаботился о том, чтобы не быть найденным — это задача не из легких. Возможно, сначала решать нужно даже не ее. Возможно, первым делом стоит получше узнать, что именно встревожило вице-короля и покровителя альдераанского восстания, кроме смерти близкого соратника.