На кухне Кей вытаскивает яйца, какие-то овощи, зелень, что-то вроде бекона, находит тёмный хлеб — какой-то местный, на Корусанте он такого не помнит, но и такой сойдет. Ножи подвешены на магнитную полосу над рабочей поверхностью, и взявшись за рукоять, он еще долго стоит. Потом просто отнимает руку и идёт в коридор в поисках Дюка.
Это должна быть реальность.
У двери в подвал Кей останавливается и просто стоит — не чтобы подслушать, хотя слышно хорошо, а если сосредоточиться, то очень хорошо. Он стоит, потому что не знает, что скажет, если спустится. Потому что даже сквозь всю эту пропасть внутри себя знает, когда Дюку плохо под — таким же вымуштрованным — спокойствием. Даже его тело это знает, когда не поддается никакому контролю, и идет искать.
Есть вещи, которые сильнее него, но Кей все же не спускается вниз. Только прислоняется к стене напротив двери, сложив руки за спину, и смотрит вниз. Когда в проеме показывается Дюк, он вскидывает голову и окидывает его быстрым взглядом, подмечая пластыри на костяшках — все это собирается в единую историю с доносившимися звуками. С утренним разговором. С вечерним.
Очень правдоподобная картинка.
Это должна быть реальность.
Сначала Кей не говорит ничего. Мгновение тянется. Потом он говорит:
— Если хочешь кого-то ударить — ударь меня.
Слова — эхо из далекого прошлого, когда Дюк еще пытался незаметно убиться после смерти Руны, но тогда была совсем другая ситуация. Тогда Кей был бесконечно устойчивым, надежным, действительно спокойным. Опорой. Сейчас он смотрит Дюку в глаза, и чего-то не хватает в этом взгляде — какой-то искры сознания, небольшой детальки, без которой всё не то. Моргни — и упустишь. Но Дюк знает его хорошо.
Тело кивает само себе и идет на кухню, чтобы продолжить готовить омлет.
Может, ему бы и помогло, если его кто-то ударил. Кей не уверен. Без разницы.
Это не может быть реальностью.

Отредактировано K-2SO (26-08-2022 17:45:27)

Экзокортекс включается сам собой — это они отрабатывали с Иви много раз. Чтобы Кей так реагировал рефлекторно в любой боевой ситуации, пришлось постараться, но это одна из немногих вещей, которые дались ему относительно легко. Вот мелкая моторика рук — это проблема. Соизмерение силы — проблема, но уже не такая большая.
Большая проблема — это то, что боли Кей не чувствует до сих пор.
Удар — оба — выводят его из равновесия, и он улетает в сторону стены, но тут же останавливает себя рукой, возвращая баланс. Экзокортекс уже подсказывает, как обезвредить Дюка, и все его боевые инстинкты — тоже, но Кей только встряхивает головой, толкается рукой и бьет в ответ, целясь в бок — не всерьез. Просто потому что Дюк будет ожидать ответного удара. Будет, наверное, даже ожидать того, что Кей не ударит по лицу — лицо этому красавчику еще показывать при дворе.
Странным образом это заставляет его ощутить себя чуть больше собой. Странным образом это ощущается реальным.
Более реальным, чем весь путь сюда.
Первый удар Кей сопровождает рыком, низким и утробным. За ним следует второй — чуть более всерьез, с другой стороны, но все еще по корпусу. Мучительно похоже на их спарринги миллион лет назад, в прошлой жизни. Только тогда Кей не рычал, как загнанный зверь.

Дюк не закрывается от ударов, словно в этой боли для него будет какой-то особый смысл. Он даже возмущен, что ее недостаточно.
Экзокортекс отслеживает траектории, но они Кею совершенно не нужны, как не нужен и включенный экзокортекс. Он знает Дюка слишком хорошо, оба они знают друг друга — или знали, до того, как Кей побывал на станции и в корпусе дроида.
Когда всерьез — он не дерется как человек; может, разучился, может, это не имеет больше смысла. Может, так эффективнее.
Он отступает в сторону, как если бы хотел вообще пропустить Дюка мимо, хотя здесь и некуда особо, но это неважно, потому что одной рукой Кей ловит его за загривок — и так он никогда прежде не умел, не когда выглядел так же, как сейчас. Потому что в следующую секунду он швыряет Дюка вбок и в воздух, в полете перехватывая второй рукой за шею спереди и впечатывая спиной в стену. У людей нет такой силы.
У дроидов нет такой аккуратности.
Кей прижимает Дюка к стене всем своим корпусом, и это наверняка неприятно, может, немного больно даже, но ни в одном его движении до сих пор не было ничего, что могло бы взаправду что-то Дюку сломать. Он даже не держит ему руки — своей свободной ладонью упирается в стену чуть сбоку от его плеча. Дюк может ударить его, если захочет, только Кей не сдвинется. Это и сейчас понятно.
Не первый раз, когда Кей припирает Дюка к стене. Может, стоял чуть подальше и не делал этого за шею раньше — есть в последнем что-то дроидское. Но он не сдвигался тогда, а сейчас в нем силы стало только больше.

Отредактировано K-2SO (26-08-2022 20:18:40)

Кей сам не знает, чего именно ждет. Дюк не пытается вырваться. Может, он и ждет-то не от Дюка — потому что он вдруг вновь чувствует свои руки, чужую горячую кожу под ладонью, как бьется вена под пальцами. Его взгляд обретает привычный огонёк, сталкиваясь с упрямым взглядом Дюка. В своей коже Кей чувствует себя уютно, как дома.
Даже когда Дюк вдруг прижимает его к себе сильнее, ведет ладонями по бокам — Кей только скользит свободной ладонью выше по стене, чтобы упереться предплечьем, потому что так ближе. Где-то между ними смешивается дыхание, и они почти соприкасаются лбами. Сквозь все слои одежды ладони Дюка все равно ощущаются, как что-то очень горячее.
Нет, такого в симуляциях не бывало.
Имперцам было абсолютно незачем возбуждать его, да они бы и не сумели — так.
— Ты должен быть реальным, — шепчет Кей. Не Дюку, себе. Почти смеется, потому что это значит, что можно не проверять. Можно не проверять. — Сукин ты сын, Дюк Ваал, ты должен быть.
Есть такие шрамы, которые Иви не могла перенести на это тело, потому что не могла знать об их существовании, но они есть в памяти Кея. Рваные, неровные, сделанные чем попало бегут по рукам рядом со старыми, юношескими. Кей вжимается в Дюка чуть сильнее, потому что это — всё это — странным образом не только возвращает ему его тело, но и успокаивает его.
Пульс под пальцами живой, настоящий, реальный. Реальный. Как и Дюк. Как и дом. Как и Альдера. Как и сам Кей. Реальный.

Первое касание губ к губам — призрачное, не более, чем на секунду. Меньше секунды.
Кей уступает руке на своем затылке, и второе касание уже мало походит на фантом. Поцелуй — как удар, как выстрел, резкий и яркий, оглушительный. Кей не успевает поймать ни дыхание, ни мысли, и не нужно ему ни то, ни другое. В память врезается это почти злое «я есть», пульсирует очень сильно — он убирает руку с шеи Дюка, упирается ей в стену так же, как и другой, о предплечье. Словно очерчивает невидимые границы, в которых у Дюка еще есть свобода движения.
На пальцах несколько мгновений остается отпечаток чужого сильного, частого пульса.
Можно было бы что-нибудь сказать, если бы поцелуи остановились хоть на секунду, но нынче как только они начинают разговаривать, мгновенно образуются какие-то проблемы. Однако губами можно делать много других вещей, и пока они целуются, Кею всё равно, кто Дюк такой — мираж, повстанец, часть симуляции или его новый хозяин, ни о чем этом он не думает. Только прикусывает Дюка за нижнюю губу, ощутимо, но слишком быстро, чтобы стало больно, и трётся о него, потому что руки на затылке и на ягодицах — это хорошо, но горит больше всего не там.

Отредактировано K-2SO (26-08-2022 22:01:45)

Дюк все еще дерется с ним, но теперь совершенно другим способом — хватает его член сквозь ткань, опять и опять, целует его глубоко и жадно. Это совершенно не помогает Кею остыть. Вряд ли это то, чего добивается Дюк. Да что там — это точно не то, чего добивается сам Кей, когда толкается в эту хватку.
Лбом он упирается в стену. Стена прохладная. Голос у Дюка низкий, хриплый, от него бегут мурашки по спине. Это тоже абсолютно ничем не помогает.
Вот от этого человека он собирался утром уйти из-за какого-то блядского Восстания?
Когда его ведет не то что от руки — от одного лишь голоса?
Кей ударяет кулаком стену, потому что ненавидит эту неразрешимую дилемму, но и крифф с ней — он берет лицо Дюка в ладони и целует его еще, шепчет и целует, шепчет:
— Есть. Есть. Есть.
Кей целует беспорядочно, куда попадет — в губы, в уголок губ, в подбородок, в скулу, в губы опять, только сильнее, толкаясь языком внутрь рта, и вновь почти невинно в уголок. В какой-то момент Кей обнаруживает себя практически скулящим в эти поцелуи — «пожалуйста, Дюк, пожалуйста», — словно боится, что на него опять накатит прежде, чем что-то успеет случиться. Но дело не в этом.
Боится он не онемения, не тревоги и не стать лишь жалким наблюдателем вновь.
Боится он, что эти поцелуи могут стать последними, что сказанного не воротишь — потому что это правда так, — что если теперь сказать «я тебя люблю», то Дюк не ответит.
Может, если Дюк не ответит по-чандрильски, Кей просто не поймет.
Он шепчет чандрильские слова без единой ошибки, словно практиковался. Много.

Хочется спустить руки вниз, обхватить Дюка чуть ниже талии и заставить его двигаться тоже, задать этому всему еще один дополнительный ритм, будто какое-то обещание того, как они смогут однажды. Но если Дюк хочет, чтобы он кончил только от руки и голоса, Кей не может и не хочет этому противиться. Ему только нужна опора, потому что чувство такое, будто не у него одного полная голова аналитики про дрочку. Кей возвращает руки на стену над головой Дюка и перестает беспорядочно целовать, потому что ему немного не хватает воздуха.
Уже в этот момент он понимает, что никуда не уйдет. Может, на время, но точно не навсегда, да и время это, скорее всего, будет крайне коротким. Дело не в том, как умело Дюк доводит его, и не в грубоватых словах. Дело в том, что это чувство принадлежности не пропало, даже когда Дюк умер. Сейчас оно только усиливается с каждым днем. Глупо это отрицать.
А главное — это нормальное, здоровое чувство. Не эта херня, которую ему порой нашептывает искалеченная психика, а чистая, теплая принадлежность, в которой нет и не может быть ни страха, ни подчинения, ничего недобровольного.
Кей весь вытягивается от того, что с ним делает эта рука, этот голос, вообще просто Дюк рядом, так близко. Ему и хочется откинуть голову назад, прикрыть глаза, чтобы просто отдаться этим ощущениям, и вместе с тем прервать зрительный контакт — абсолютно невообразимо. В его тёмных глазах от радужки остается тоненький ободочек. Дюк выглядит не лучше.
У него не получается вытянуть из Кея звук на этот раз, но получается — мелкую дрожь удовольствия, прокатывающуюся по всему телу. За что Дюк его любит, Кей, право слово, знает не всегда, а сейчас у него тем более нет ни слов, ни воздуха для ответа. Зато он может податься вперед, накрыть его губы своими, чтобы заткнулся, трепливый чандрилец, и прямо сквозь этот почти отчаянный поцелуй почувствовал, какое наслаждение накрывает Кея, когда напрягается всё его сильное тело и он всё-таки кончает.

Отредактировано K-2SO (27-08-2022 10:19:23)

Дюк так подается в этот поцелуй, так крепко держит его за пояс, что Кея накрывает еще и от этой запредельной близости, хотя он знает точно, что она может быть еще запредельнее. Еще отвязнее. Кей вновь упирается лбом в стену и какое-то время всё, что он чувствует, — это руку вокруг своего пояса и вспышки приятных на грани с болезненными ощущений от пальцев на своем члене. Хорошо, что Дюк держит. И там — и там.
Разбитая морда Кея не волнует совершенно: во-первых, он просто не чувствует этой боли, даже если чисто логически она должна быть. Во-вторых, когда зашкалившее удовольствие чуть спадает, становится сложно пропустить, как Дюк упирается ему в бедро. Не твёрдый даже — жёсткий.
Кто из них в кого вжимается — сложно сказать. Кей поворачивает голову лицом к Дюку, шепчет ему в самое ухо:
— Не отпущу, ты мой.
Что-то в его интонации такое — явно не про сейчас. Не только.
Его отпускает достаточно, чтобы он мог шевелиться, и первым делом Кей все-таки тянется вниз, чтобы расстегнуть Дюку штаны, потянуть их ниже. Голова все еще слишком пустая, но это и хорошо — может, его накроет привычной тревогой, но пока не сейчас.
— Плевать на морду.
Кей вновь хватает Дюка за шею под самой челюстью, но не так, как это было в их мелкой потасовке — это все еще сильное, но теперь куда более осторожное касание, чтобы тот поднял подбородок, обнажая шею. Он целует так же — сильно, но осторожно, никаких следов на этот раз. Только влажные, невидимые — там, где его язык щекочет артерию.
Вряд ли Дюку нужно много и долго, Кей ласкает его аккуратно другой рукой. Достаточно, чтобы подвести к самому-самому краю, но недостаточно, чтобы с этого края столкнуть.
У него есть дело, которое он не закончил. Вчерашнее еще.
Кей выскальзывает из-под руки, обнимающей его за пояс, и опускается вниз. Собственные руки на этот раз не немеют. Ноги подгибаются чересчур легко — но это последствия оргазма, на коленях даже лучше, если честно. Его всё ещё ведет, по остаточному принципу.
— Давай.
У стены тем более хорошо. Даже если захочется, Дюку просто некуда будет отстраниться, когда Кей приоткрывает рот и ловит головку его члена на язык, и неумолимо ласкающая его рука не оставляет шансов, и в глазах у Кея искорки, словно это какая-то хорошая шалость. Словно он не будет глотать впервые в жизни.

Отредактировано K-2SO (27-08-2022 12:02:42)

Зная его биографию, можно предположить, что в его жизни бывали гораздо более странные события, но все равно, когда Дюк кончает ему в рот, это чудовищно странное ощущение. Рот наполняется причудливым горьковато-соленым вкусом, который даже ни с чем не сравнить особо. Женщины другие на вкус. Кей глотает безропотно, есть в этом что-то даже приятное — особенно в выражении лица Дюка. Смотрел он так, словно не мог поверить своим глазам.
Кей выпускает его почти сразу, но больше потому, что боится, что сейчас накроет. Пульс правда подскакивает, и приходится сесть на пол, чтобы почувствовать хоть какую-то опору. Рот Кей вытирает тыльной стороной руки. Дышит, усилием воли, размеренно, четко под мысленный счет. Четыре на вдох, четыре на выдох.
Стоит Дюку оказаться с ним на одном уровне, как Кей целует его и упирается ему лбом в плечо. Пульс не унимается, да и с четкого дыхания он порой сбивается, выходит не четыре-четыре, а два-шесть, пять-три, и как придется.
— Я в порядке, в порядке, просто обними меня, посидим немного, и будет совсем хорошо, — Кей будто отвечает на незаданный вопрос.
В голосе проглядывает тревога, но ничего, он с ней справится. Быстрее, если Дюк останется, но и в одиночку справится тоже. Даже лучше, если в одиночку. В конечном счете нужно именно это — мочь положиться на самого себя.
— А ты? Тебе полегче? — это не те вопросы, которые помогают справиться с тревогой, но их нужно задать, потому что Кею не все равно и потому что под дракой и сексом надо подвести какую-то черту и написать получившуюся сумму. Как минимум чтобы это не отвлекало Дюка в кабинете у Ориса.

В такой неге надо валяться, в такой тревоге — пить успокоительные, и когда эти два ощущения смешиваются, очень сложно разобраться, как себя вести. Рука Дюка вокруг него помогает немного заземлиться, но только временно, Кей знает, что в этот раз это с ним надолго. Несколько часов, не менее. Однако ему не становится тревожнее, точно не когда Дюк так нежно целует ему лицо.
— Странно. Ни на что непохоже, — честно отвечает Кей.
Это точно не было противно или неприятно, он просто еще не знает, захочет ли повторять. Сегодня вышло как-то само собой, органично — Кей не успел задуматься, да и не о чем там было думать, надо было довести Дюка до точки и еще чуть дальше. Перед глазами встает это его лицо. Потрясающее. Призрак мурашек и сейчас бежит вдоль позвоночника.
Следом по позвонкам взбегает тревожный холодок, и Кей дышит немного, прежде чем продолжить:
— Но твое лицо было просто бесценно. Как будто ты всю дорогу мечтал разбить мне рожу, а потом кончить в рот, — он улыбается, но глаза серьезнеют. — Впрочем, в этот раз я заслужил. Дай мне время подумать, и я постараюсь объяснить.
Кей не называет точный срок, потому что даже приблизительно не может представить, сколько ему потребуется. Несколько часов до вечера? День? Месяц? Вся оставшаяся жизнь? Как-то слишком много у него чувств в этом месте, и разбираться одновременно и с ними, и со всем остальным не выглядит как реалистичная задача в его нынешнем состоянии. Надо распутывать этот узел по очереди, тогда все со временем встанет на свои места. А пока — без резких движений.
Звёзды, Аса просочился в его внутренний диалог.
— В любом случае, это, — Кей касается своей груди, затем кладет ладонь на грудь Дюку, — никуда не денется. Но если ты попробуешь в ближайшее время вербовать меня еще, я разобью тебе лицо, повстанец, — «повстанец» звучит Дюку в губы, в поцелуй, как угодно, но не зло.

В доме становится чудовищно тихо, стоит только Дюку умчаться смотреть кабинет. Кей возвращается к приготовлению омлета, который так и не успел сделать, но опять замирает, взявшись за рукоять ножа, потому что вдруг понимает: проверить бы не получилось. В этом теле он не чувствует боли. Вообще. Как бы он тогда понял?
Омлет он все-таки готовит. Приходится рявкнуть на местного дроида, чтобы отключился и не отсвечивал, но это не помогает справиться с нарастающей тревогой. Когда он садится за стол, уже немеют кончики пальцев. Кей все равно торопливо запихивает в себя еду, почти кидает посуду в раковину и выскакивает с кухни в поисках какого-нибудь места, которое поможет ему перетерпеть.
Спальня? Гостиная? Ванная — все еще лучшая опция, и Кей запирается там, накидывает на плечи полотенце и устраивается в углу, спиной и плечом к стенам. Его не кроет сильно, даже вполне терпимо, по сравнению с утром, так практически и не кроет вообще. Он прислоняется виском к холодной стене, прикрывает глаза и пытается сосредоточиться только на дыхании.
В мысли то и дело прорывается утро — проблема в том, что Кей не помнит, что было утром после того, как он долго катался по кольцевой дороге, и практически до самого сейчас. Большое белое пятно на карте событий. Он два раза перечитывает сообщение на комлинке, который берет с собой в ванную на всякий случай, и не может вспомнить, как писал эти слова.
Успокаивает то, что Аса предупреждал, что за пределами базы такая ситуация может возникнуть.
Тревожит то, что это слишком похоже на отъезжающую крышу. Где он был? Что он делал? Что заставило его написать Дюку эти слова? Они не плохие, в целом, даже скорее хорошие слова — он и впрямь в каком-то смысле передумал. Но Кей даже не знает, почему. Там, где утром было одно, сейчас в этом же месте совсем другое. Именно так люди сходят с ума.
Нет-нет, не думать об этом.
Дыхание.
Счёт.
Со временем это помогает, но сколько часов проходит, Кей не в курсе. Меньше, чем нужно Дюку, чтобы вернуться. Кей вешает полотенце на крючок, отпирает дверь и выпадает обратно в тихий дом, который его скорее нервирует, чем помогает. Он идет на улицу, где припаркован корабль, а на корабле — на базу лучше звонить с него — набирает Иви. Она, конечно, спросит про пластырь, и Кей даже не планирует врать, но ему хочется поговорить с ней.
— Привет, детка, — мягко говорит он, когда перед ним возникает голограмма ее лица.

Кея все еще иногда оглушает тем, что его девочка — уже не девочка и даже почти мать сама. Возраст, конечно, юный — они с Целес были старше, — но кого это волнует. Десяток лет назад от этого не отмотается. Всё, что он пропустил, он пропустил бесповоротно, и от этого щемит в груди. Кей привычно отодвигает эти чувства в сторону.
Иви где-то в лесу, сияет, словно свеженький кредит, и сыпет вопросами с такой скоростью, что Кей невольно смеется — этому ее учил не он. Это в нее явно просочилось за годы общения с Дюком и компанией.
— Что-то вроде того, ага, с Дюком повздорили чуток. Я ничего ему не сломал, не переживай, — поспешно добавляет Кей, вспоминая места ударов, которые было время разглядеть в душе. — Всё работает. Экзокортекс включился, я даже не успел оформить эту команду в членораздельную мысль. Дюк умчался по делам, а не то ты бы сейчас всё услышала о том, как прекрасно всё работает, — он вновь негромко смеется.
Вспоминает про роспись и вице-короля, но решает, что такие новости надо рассказывать вместе. Тем более, что Кей не до конца уверен, всё ли из этого в силе. Вроде да?
— Как ты себя чувствуешь? И где ты? — он вглядывается в кусочки фона, которые попадают в голопроектор. — Вокруг базы гуляешь?

«Нормально», — это такой ответ, который не ответ, но, может, Кей просто испорчен общением с разведчиками. Тем более, что потом Иви рассказывает про котят, да и не выглядит она так, словно у них там на базе какие-то проблемы. Что вообще могло случиться за сутки с небольшим? То-то же. Кей слушает про котят с улыбкой, хотя и думает о том, что беременным женщинам лучше держаться подальше от непонятных — и даже понятных — кошачьих.
— Аккуратнее там, — это всё, что он говорит по этому поводу.
От разговора с Иви, даже просто от вида ее лица его отпускает еще чуточку больше. Не до того потрясающе умиротворенного состояния, как было утром, но достаточно, чтобы можно было спокойно разговаривать и при этом чувствовать все свои конечности в полной мере. Даже к пальцам возвращается чувствительность.
— Альдераан красивый и очень спокойный. Зеленый-зеленый. Совсем не похож на Корусант, — столицу Кей помнит только как далекий фантом. — Тем страннее всё то, что тут происходит. Похоже на что-то большое, почти как наша тема, только не она. Что-то другое. Непонятно пока, — он хмурит брови и тут же встряхивается: — Но я не затем тебе позвонил, чтобы про миссию Квинты болтать.
Кей заминается. Как бы так об этом спросить?
— Вы с Кассианом думали, что вы будете делать после рождения ребенка? Я имею в виду, в долгоиграющей перспективе. Что ты будешь делать.
С Кассианом всё и так понятно — он как Дюк, если не хуже. Скорее умрет, чем оставит Восстание. Дюк тоже покидать его явно не намерен, и вряд ли существует такая сила, которая изменит его мнение. Про Иви Кей не уверен — но он спрашивает не затем, чтобы в чем-то ее убедить. Или переубедить.
Если уж на то пошло, он убежден, что детей растить можно практически в любых условиях и при любых вводных, и счастливыми взрослыми они вырастают не потому, что росли не на военной базе, а где-то еще. Он рос в глухой деревне на окраине галактики, Дюк — на благополучной Чандриле, Иви — где-то между Корусантом, Чандрилой и Ринналом, а Кассиан — на вот этой самой военной базе. Да, эффект от среды заметить можно, но он влияет на уровень счастья весьма опосредованно. Что бы молодежь ни решила, всё будет в порядке.

Молчание затягивается, но Кей терпеливо ждет. Это не должен был быть каверзный вопрос, это даже не главный его вопрос в этом разговоре, но, кажется, Иви еще не приобрела привычку думать наперед. Тем более так сильно наперед — дольше пары недель или месяцев.
Когда она начинает отвечать, становится кристально ясно, что ее мысли не выходят за пределы Восстания. Не «пока повстанцы не победили», а «мы». Они. Весьма показательно, и от этого что-то дёргает внутри Кея: ну почему его дочь может относиться к этому так легко, а он — нет? Что с ним не так? Насколько проще была бы его жизнь.
— Хм, — говорит он утвердительно, кивает.
Этот корабль ушел, этот корабль ушел далеко и давно.
Может, если бы не Кассиан, Кей бы еще задумался о том, чтобы переубедить ее — не про разведку, а про Восстание, — но ставить кого-то еще в такое же мучительное положение, в котором находится сам, он точно не планирует. Врагу не пожелаешь. Кей задумчиво касается пластыря на скуле, молчит немного.
— Что бы ты ни решила, у тебя отлично получится, я уверен, — наконец улыбается он, кивает на нее: — Но сначала придется привыкнуть к новому статусу. Я хотел спросить... я планирую съездить домой. На мою родную планету, в смысле. Не сейчас, позже. Может, даже несколько раз, не знаю. Не знаю. Но я хотел спросить: если ты захочешь, если тебе будет интересно, я бы с удовольствием взял тебя с собой. Может, там еще кто-то остался.
Родственники, которые никогда не видели Иви. Не все из которых наверняка даже знают о ней. Кей и сам уже не всех помнит так четко, как стоило бы.
— Я не заставляю, тем более с малышом это может быть затруднительно, — Кей неловко трет шею. — Просто, если ты однажды захочешь?

Иви явно слабо представляет, как сильно матерей занимают дети в первые не то что месяцы, но даже годы жизни. Даже если представить, что они с Кассианом попытаются разделить эту ответственность плюс-минус поровну, некоторые вещи Кассиан не сможет делать чисто физически — это Кей помнит по своему опыту. Только если на базе есть какие-нибудь ясли. Как вообще у повстанцев это организовано? Он как-то не удосужился узнать.
В любом случае, Иви не отказывается от самой идеи, и у Кея отлегает от сердца. Мало ли, вдруг его собственные юношеские стереотипы могли передаться и ей. Не то чтобы он их транслировал как-то намеренно и явно, но он не рассказывал ей о родной культуре практически ничего, как будто они в десятом поколении корусантцы.
Теперь ее очередь заставать его врасплох вопросами. Кей сначала не знает, что ответить, потом — как. Но это удачно подводит его к следующему вопросу, который даже и не вопрос вовсе. Скорее — так. Констатация факта.
— Я не на войне, детка, — ровно говорит он. — Я даже не в Восстании.
Дюк называет его гражданским.
Гражданским.
— Кассиан может быть прав. Так что если хочешь написать докторскую — напиши ее сейчас, не откладывай. Иначе так всю жизнь можно прожить в ожидании, а потом жалеть, что не сделала ничего из того, чего хотелось. Поверь мне, когда я говорю, что упущенное время — самое страшное из наказаний, известных галактике, — Кей печально улыбается. — И неважно, каким образом ты его упустишь.
Слова звучат правдиво и для него самого, если бы только он к ним прислушался. Но Кей уже знает, что не прислушается. Если он не в Восстании, если он гражданский — зачем ему возвращаться на базу? Никто там — ни Иви, ни Аса, ни Кассиан, ни Дюк — не одобрит его порыва, и выбраться оттуда куда-либо будет сложнее. С Альдераана — проще.
Из списка осталось трое.
На базе безопаснее, это правда. Но это ситуативное, эфемерное ощущение безопасности. Все равно что залатать дырку в стене с помощью бумаги: ветер не дует, но прорвать такую заплатку будет проще простого. Ему не нужна бумага на месте этой дыры. Ему нужна дюрасталевая плита. На века.
Из списка осталось трое — а должно ни одного.
Он придумает, как добраться и до Кренника.