Эта забава называлась у них «Но потом сжечь».

Никто уже точно не помнил ни полную версию шутки, ни с чьей легкой руки она завелась среди пиратов, но выражение прижилось. В переводе с пиратского на общий это означало, что с пленницей можно делать что угодно, но не портить товарный вид.

Насчет этой девчонки Батта именно так и сказал.

Один из тех, кто участвовал в захвате, вытаскивает девчонку из спидера, пока остальные занимаются Хорном, толкает в сторону Алмоя. Тот ловит ее за плечо, второй рукой хватает за подбородок, рассматривает.

— Красивая, — тянет Алмой, облизывает яркие губы в обрамлении жесткой серой бороды. — Можно?

— Но потом сжечь, — со смешком напоминают ему.

— Да понял я, понял, — ворчит тот. — Мы аккуратненько.

Жесткая борода на мгновение утыкается девчонке в щеку.

— Аккуратненько... — шепчет Алмой ей на ухо и, отстранившись, дергает за руку, толкает вперед. — Ну, пошла, крошка.

Девка чудо как хороша. На вкус большинства мелковата, и подержаться особо не за что, но Алмою как раз такие нравятся, особенно когда блондиночки, еще такие дерзкие, с огоньком в глазах. Он не удерживается, прижимает ее к переборке прямо в коридоре, в закутке у ангаров.

— Сладенькая, — одной рукой он крепко держит ее за запястья, чтоб не дергалась, второй шарит по телу торопливо, грубо. Утыкается губами в шею. — Так и бы съел. Боишься?.. Правильно, меня надо бояться.

Отвлекшись на секунду, он вытаскивает вибронож, касается выключенным лезвием тонкой кожи на девичьем горле.

— А щекотки ты боишься? Хочешь, пощекочу?

Алмой ждет криков, мольбы, страха, попыток вырваться. Того, что в спину ему упрется что-то очень похожее на дуло бластера, он не ждет.

— Я тебя щас сам пощекочу, дерьма кусок, — шипит сзади знакомый голос. — Тебе что босс сказал? Убрал тыкалку свою, уебище, пока я тебе ее в кишки не сунул.

Тускен, будь он проклят. Притащился же, вомп-крыса татуинская!

Нож Алмой убирает. Разворачивается, и девчонку за собой дергает. Того, что Тускен на самом деле выстрелит, он не боится, парень псих, но не настолько псих, чтобы своих почем зря валить, из-за девки какой-то.

— Да чо ты дергаешься, не попорчу я ее мордашку, не первый раз замужем. Вали давай, чего прицепился?

Тускен валить не спешит. Крутит в руках бластер, косится, но больше — ест глазами девчонку. Ах ты ж утырок мелкий!

— Знаешь, — медленно произносит он, — вали-ка лучше ты. Эту я сам провожу куда надо.

Вот этого Алмой уже не выносит. Мало того что под руку лезет, малявка, так теперь еще и девку себе отжать решил? Ему, Алмою, между прочим, порученную.

— Слышь, ты! — пират шагает к наглецу, не забывая, впрочем, цепко держать добычу. И осекается, снова наткнувшись на бластер, на этот раз животом. В глазах у Тускена что-то такое, что спорить с ним кажется себе дороже, и Алмой, махнув рукой, сует девку тому прямо в руки.

— На, играйся, мальчик.

Тускен обозленно шипит, когда девочнка каким-то чудом выдергивает у него бластер. Алмой заходится хохотом, хлопает себя по бедрам.

— Ыыы! — воет он и от души обрушивает ладонь на плечо собрата-пирата. Мальчишка на пол-головы его ниже и в целом мельче, но под широкой лапищей даже не шелохнулся, только раздраженно дернул плечом.

— Развлекайся, Тускен, — Алмой подкидывает нож, щурится на девочнку. Того, что она выстрелит, пират не боится, кишка тонка у девки. Ехидно напоминает: — Потом сжечь.

И уходит, спокойно повернувшись спиной.

Несколько долгих секунд Тускен смотрит на собственный бластер в руках до смерти перепуганной девушки. Выстрелит. Хотя бы просто с перепугу. Босс будет недоволен, но еще больше это не понравится самому Тускену, в чьи планы совершенно не входила неучтенная дырка в организме.

Девчонка требует не подходить, и он не подходит, стоит на месте, только рассматривает ее задумчиво, чуть наклонив голову набок.

— А дальше? — спокойно интересуется он. — Ну, застрелишь меня, а что потом?

Страх не позволяет думать, выключает мозги начисто, заставляет полностью концентрироваться на сиюминутном. Вряд ли она понимает, что дойдет с этим бластером максимум до следующего пирата. И что ее даже не убьют быстро, будь благословен изобретатель стана.

— Конечно можно, — Тускен легко улыбается. Какая милая, наивная девочка. — Кто мне запретит? Кто тебе запретит, пока у тебя бластер?

Он не подходит, но и совсем неподвижно не стоит, чуть раскачивается с носка на пятку, небрежно сунув большие пальцы за ремень.

— Хочешь, расскажу, что будет после того, как ты выстрелишь?

Голос у Тускена ровный, чуть насмешливый, как будто он совершенно не боится, как будто в него каждый день бластером тыкают. Это недалеко от истины. Его держали на прицеле и более серзеные люди, чем одна перепуганная девчонка.

— С одного выстрела ты меня не уложишь. Будет больно, но не настолько, чтобы я не смог сделать пару шагов и сломать тебе руку, например. Разумные, когда им больно, страшно злятся и совершенно себя не контролируют.

Тускен напоминает сам себе заклинателя змей: ни на секунду не отводит взгляда от огромных голубых глаз девчонки, приковывает к себе, заставляет ее пристально следить за своими размеренными движениями — вперед, назад, вперед, назад... Девчонка еще не змея, так, змееныш, но в природе именно мелкие змееныши опаснее всего: они еще не умеют дозировать яд, не знают, когда можно бросаться, а когда стоит убраться с дороги более опасного хищника.

— Но допустим, что ты хороша. Или тебе везет. Ты меня убиваешь. Бежишь дальше. Может, убиваешь еще одного, двоих... Весь экипаж тебе не перебить. Тебя накроют парализатором и отдадут приятелям тех, кого ты убила. Люди страшно злятся, когда убивают их друзей.

Вперед, назад, вперед... С каждым таким перекатом Тускен сдвигается чуть ближе, на сантиметр-другой, и пока это не слишком заметно, а потом — потом, когда это станет заметно, будет поздно.

— Ты кореллианка, верно? Вы отбитые психи и не считаете шансы. Может, тебе повезет и и ты доберешься до ангара. Что дальше?

На словах девчонки о заботе Тускена просто разрывает от хохота, он даже про свой гипнотический танец на какое-то время забывает, ржет как проклятый.

Единственное, о чем он заботится сейчас — это о сохранности собственной шкуры, потому что пока девочка говорит — она не стреляет. У нормальных, обычных людей эти процессы не параллелятся, нужно иметь своеобразный опыт и обучение за плечами чтобы стрелять в кого-то на собственном полуслове.

Ей он об этом, конечно, не говорит.

— Итак, ты улетишь. До первого залпа с «Призрака», наверно. Если предположить, что ты вообще сможешь угнать корабль, а в это я, уж прости, верю слабо. Знаешь, есть способы покончить с собой попроще.

Голос Тускена вдруг резко меняется, становится мягким, вкрадчиво-ласковым.

— У тебя бластер в руках. Хочешь бежать? Беги. Один выстрел в голову. Может, тебе даже не будет больно.

Под эти слова он еще немного скользит вперед.

— Только босс тогда смертельно расстроится. И открутит Коррану Хорну что-нибудь нужное.

Он внимательно, цепко взглядывается в полные страха и злости глаза девочнки, не мелькнет ли там что-то. Кого вез с собой в одном спидере господин директор? Может, ее вовсе бесполезно Хорном шантажировать, может, она только рада будет. Но может и нет. Тускен пытается понять.

Есть, попалась!

Тускен медленно качает головой.

— Нет, змейка, мы его не убили. Сама подумай, на кой нам таскать с собой его труп? Жив твой Хорн, он боссу живым нужен. Но вот насчет целости босс ничего не говорил. Так что будь хорошей девочкой. Отдай мне бластер.

Он медленно протягивает руку ладонью вверх, и выглядит совсем даже не пиратски, спокойно и почти что дружелюбно. И не соврал ни единым словом. Сама честность, убиться веником.

Хорошо все-таки, что никого больше не носит этим глухим коридором. Алмой, гаморреанец похотливый, умел выбирать места, где ему не помешают. Появись сейчас еще кто-то — и девчонка точно выстрелит, никакое чувство ответственности не только за себя не поможет.

Тускен выразительно закатывает глаза и медленно повторяет:

— То... — осторожно поднимает руку, загибает палец. — Пострадаешь ты, потому что мне придется сломать тебе руку. Пострадаю я, потому что с такого расстояния ты скорее всего не промахнешься. Босс расстроится, что его лучшего пилота кто-то поцарапал, и тогда достанется Хорну. Еще тот бородатый извращенец выгребет по шее. Это мне бы понравилось. Но не настолько, чтобы ради этого маленького удовольствия зарабатывать в себе дырку. Или делать тебе больно. Начистить его мерзкую рожу я и так могу. Хочешь?

Пожалуй, рановато было предлагать, девчонка сейчас вряд ли хочет чего-то кроме того, чтобы все пираты в этой галактике немедленно сдохли, желательно сами по себе и в страшных муках.

— Так что? — Тускен чуть наклоняет голову, как заинтересованная кат-гончая. — Отдашь мне бластер или предпочтешь выяснить, пригласит ли тебя босс посмотреть на то, как с Хорна снимают кожу?

Тускен едва заметно дергается всем телом, когда девчонка замахивается, но бластер летит не в него, а в переборку. И на том спасибо.

— Вот и умница, — пират удовлетворенно улыбается и теперь уже без опаски шагает ближе, протягивает руку. Оставшийся валяться под переборкой бластер не волнует его совершенно, подобрать его можно и потом. Поймать девчонку, которая рванет со всех ног, стоит ему хотя бы на секунду отвернуться, будет ощутимо сложнее.

Этот раунд он выиграл, но впереди еще целое криффово приключение «Засунь вредную мелочь в каюту». На какую-то секунду Тускен жалеет, что вообще влез, оставил бы ее Алмою, пусть бы тот сам с этим головняком и разбирался. Но нет, влез ведь. Чем-то зацепила его девчонка. Яростный светлоглазый змееныш.

— Пойдем. Будь хорошей девочкой, не заставляй меня быть плохим пиратом.

Сейчас она прошипит, что не бывает хороших пиратов, и будет совершенно права. Но между плохим пиратом и очень, очень мерзким пиратом лежит всего-то немного грязного насилия.

Еще с десяток секунд Тускен стоит над ней с протянутой рукой, смотрит.

Нет, не пойдет она никуда по своей воле. А у него нет всего времени галактики, чтобы играть с ней в психотерапию на коленке. И желания, честно говоря, тоже нет.

Вместо того чтобы лезть к девчонке руками и рисковать заработать себе художественно расписанную ногтями морду он отходит. Подбирает бластер, проверяет, одним глазом косясь на пленницу. Из такой позы сложно рвануть бежать или драться, но вдруг девочка особо талантлива.

Оружие встречу с переборкой успешно пережило. Было бы жаль, если нет. Свой бластер Тускен любил — старый, с поцарапанным местами пластиком, но надежный и безотказный.

В девчонку он стреляет без лишних слов и даже не особо прицеливаясь. На таком расстоянии и не надо. Стан как раз хорош своей площадью поражения и эффективностью на коротких дистанциях.

Не торопясь убирает бластер в кобуру, подхватывает на руки обмякшее тело. Она немного тяжелее, чем выглядит, и под пальцами сквозь одежду ощущаются больше мышцы, чем приятно-мягкий девичий жирочек. Хорн предпочитает спортивных девочек?

Каких бы ни предпочитал, было ваше — стало наше, неуважаемый господин директор.

Секунду Тускен колеблется, а потом направляется вместе с девчонкой не в сторону тюремного блока, а к тому, что на «Призраке» зовут «гостевыми каютами». Раз уж добычу определили в категорию «Потом сжечь»...

Этот маленький змееныш, в некотором роде добытый в честной драке с Алмоем, чем-то ему нравится, и Тускен решает оставить ее себе. До тех пор, пока босс не найдет покупателя.

Девчонка приходит в себя быстро. И хорошо, и славненько. Пусть они сейчас в гипере, пусть он не на дежурстве, но вообще-то на «Призраке» есть чем заняться. Кроме как сидеть и бесконечно таращиться на неподвижное тело.

Некоторые приятели Тускена любили смотреть на спящих... иногда — не только смотреть, умилялись очаровательной беспомощности и беззащитности. Ему никогда не нравилось. Сон — это маленькая смерть. Что хорошего или привлекательного может быть в мертвом, пусть даже временно мертвом?

Тускен любит живое. Злое, яростное, дикое, безрассудно-живое.

Но острых и тяжелых предметов в «гостевой» все равно не держит. Бластер и нож надежно убраны, и даже вода в пластиковой бутылке, хотя на «Призраке», с подачи капитана, и принято некоторое эстетсво и несложно найти настоящее, красивое стекло.

— Привет, Змейка.

Тускен валяется на второй половине кровати, беспечно сунув руки под голову, и буквально излучает собой безмятежность. Словно лежит не рядом с пленницей, которую сам вот недавно вырубил, а рядом с хорошей приятельницей. Словно эта мелкая не угрожала его пристрелить меньше получаса назад.

— Пить хочешь? Мне обычно после стана ситски хочется пить, как будто Ютландскую пустошь насквозь прошел...

Вот и славненько. Немного отходняка от стана — и Змейка уже не чистая неприступная ярость. Со всеми так бывает. С почти всеми. Только одни после того как напьются запускают пустой бутылкой в грязного пирата, а другие — нет. Другие потом пробуют тихонько украсть нож. С теми, кто ни бутылками ни кидается, ни нож не тырит, обычно не нужен стан. Если бы Тускену взбрело в голову по примеру кэпа заняться научной деятельностью, он бы мог написать про паттерны поведения пленниц если не серьезную работу, то парочку приличных статей точно.

— Держи, — он протягивает девушке бутылку, не поднимаясь и даже не глядя на нее. Как будто ему вообще плевать и валяется он здесь просто потому что на корабле место закончилось, негде больше обездоленному пирату кости свои уронить.

Вода на вкус самая обычная. Типичная сотню-другую раз очищенная космическая вода.

Тускен косится на Змейку одним глазом и вдруг тихо хихикает. Не мерзко-пиратски, а как-то по-мальчишески беззаботно.

— Жалею, что у меня нет хвоста или гребня, — он и говорит с шутливой доброжелательностью, и выглядит так же. Как будто они тут просто по-приятельски болтают. Выдерживает короткую паузу, чтобы в глазах Змейки отразилось недоумение, причем здесь вообще хвост, и продолжает:

— Есть у меня один знакомый ящер. Рассказывал, что лучший способ установить контакт с человеческой девушкой — завалиться при ней спать. Говорит, наш вид страшно любопытен, и даже очень напуганные девушки в какой-то момент тянутся потрогать гребень. Тихонько, пока хозяин спит. Интересно же, какой он на ощупь. А когда интересно, то уже и не так страшно. А у меня гребня нету, и даже хвоста нету... Трогала когда-нибудь тогорианца за хвост?

Когда Сиал встает, Тускен лениво переворачивается набок, чтобы видеть ее, подпирает голову рукой.

— Конечно, — охотно соглашается он, нисколько не обидевшись. — Абсолютно каждый из нас. Среди разумных вообще нет нормальных, есть недообследованные и хорошо маскирующиеся. «Личность как травма» Джианы Ранджан, слышала? Теория про то, что любая человеческая личность — это сложный витраж из осколков, и все зависит от того, в какую картинку эти осколки сложатся на выходе. Очень красивые научные выкладки, хочешь — оставлю почитать.

...Когда твой капитан с научной степенью — это диагноз и приговор.

— А летчики самые отбитые на всю голову, спроси любого отморозка из штурмовой группы. Нормальный в классической трактовке этого слова разумный ни за что не сунется мотыляться в вакууме на металлическом ведре с движками, зная, что любая секунда может стать последней. Проебал — убило. Это саперы обычно так шутят, но вообще-то для всех верно. А ты, Змейка? Ты очень уверенно говорила, что улетишь отсюда. Так говорят только те, кто знает, как поднять корабль. Остальные говорят «сбегу», «выберусь» и еще с десяток синонимов без конкретики.

Какая боевая Змейка. Она нравится Шану все больше и больше, и он не пытается этого скрыть.

— Меня называют Тускен, — представляется он между делом. — Нет, ни капли не издеваюсь. У босса научная степень в социологии, у нас половина команды из-за него подсела. Кто-то просто читает, кто-то пишет, отдельные даже издаются. Кто может исследовать специфически пиратские штуки лучше, чем сами пираты? Так что я абсолютно серьезен. Оставлю тебе почитать, тебе все равно станет скучно часов через пять-шесть, когда убедишься, что на замках эти гнусные сволочи, то есть мы, не сэкономили, вентиляция даже для тебя узкая, и бластер под кроватью никто случайно не забыл.

Шан загибает пальцы, пока перечисляет, задумчиво смотрит на получившийся «пистолетик», а потом выразительно наводит его на девушку, прикрыв один глаз.

— Бу. Отпусти стенку и садись, я в отличие от моего знакомого ящера не кусаюсь.

— Да пожалуйста, я не настаиваю, — отзывается несуществующий пират-социолог. — Никакого насилия сверх неизбежного.

То, что девчонка снова начинает потихоньку огрызаться, Тускен воспринимает как хороший знак.

— Тряпки и палка — это для пустыни. Свои я храню в сундуке под кроватью, завернутые в шкуру клановой банты-прародителя, и в день, когда настанет время оставить звезды и вернуться в родные пески, я облачусь как подобает достойному сыну племени...

Тускену самому становится смешно от того, что он несет, а еще у Змейки на лице такое выражение, словно она вот-вот решит, что он окончательно поехал крышей, и придушит из жалости голыми руками.

— Нет, я просто с Татуина, а у тех, кто лепит прозвища, обычно убогая фантазия и прямые как главный калибр ассоциации. Так что где-то среди нас есть Бубер — угадай почему, Ящер, Рыжий, Язва и два или три Дока, потому что если ты медик, то твой позывной на девяносто пять процентов предопределен. Остальные пять — это если ты хреновый медик.

Вряд ли девчонке все это интересно, да Шан и не планирует обсуждать с ней особенности пиратских прозвищ. Просто — пусть привыкает. К его голосу, к спокойному ненапряжному трепу, к тому, что с ней в его обществе не происходит ничего плохого. Даже если не отвечать на вопросы или врать напропалую.

— Слушай, а как тебя угораздило связаться с Хорном?