Если Траэст и понял что-то за прошедшие несколько суток, так это то, что запросы ко вселенной нужно формулировать как можно точнее. В один день ты считаешь проблемой то, что корабли новореспубликанского флота стоят на границе с Осколком, имитируя «учения», и за неимением лучших способов повлиять на ситуацию начинаешь вспоминать, какие религии существуют в галактике — а в другой твоей проблемой становится то, что этих же самых кораблей там нет. И вообще нигде нет. То есть, логически выходило, что где-то они все же есть. Но уж точно не там, где должны были появиться, исчезнув с границы.
Поэтому к утру четвертого числа Траэст уже ненавидел и Веджа Антиллеса, и Уэса Янсона, повышение которому, между прочим, лично одобрил всего неделю с лишним назад, и всю созданную этими двумя идиотами ситуацию, и даже корабли как явление — просто на всякий случай. Какие-то части случившегося ему удалось восстановить после разговора с Селчу, какие-то — от Кливиана, но на кораблях все, кто не Разбойная, играли в дурачка или попросту молчали, как будто им за это платили. Разбойную же наоборот было не заткнуть, но в этом как раз не было ничего удивительного, только вот в поисках пропавших кораблей они совсем не помогали. Только беспрестанно требовали вернуть Дарклайтера, без которого свет им, очевидно, был совершенно не мил.
Когда Гэвина запустили в кабинет, Траэст сидел, подперев голову рукой, и смотрел вдаль. Вдали на стене была проекция карты галактики. Где-то там, неизвестно где, находились корабли Новой Республики, о дальнейшей судьбе которых оставалось только догадываться, но одно Траэст понимал точно: ничем хорошим эта судьба ни для Новой Республики, ни для кораблей, ни — больше всего — для их обитателей не обернется. У Траэста были еще сутки до встречи с президентом. На столе стоял стакан воды.
Траэст убрал руку и поднялся с места, чтобы протянуть ее Дарклайтеру.
— Ну что, выздоровел? — вместо приветствия спросил он, и прозвучало это донельзя мрачно.

Здоровье и допуск к полётам были не так прямо связаны, как этого хотелось бы Гэвину, но Траэст не стал поучать его жизни. Во-первых, бесполезно. Во-вторых, в глубине души полковник наверняка и сам всё знал. Поставить его на ноги куда проще, чем допустить обратно к командованию чем-либо после того, как он побывал на этих веджевых учениях. Где-то по штабу гуляло саркастичное «веджевы сучения», но Траэст к этому народному творчеству не присоединялся, хотя и разделял сентимент.
— Уверен, ты знаешь, что я пригласил тебя сюда не только для того, чтобы справиться о здоровье.
Для этого Траэсту вообще никого никуда звать не требовалось — достаточно было найти в системе личное дело Дарклайтера и ознакомиться. Прогнозы там были неутешительные, как и диагнозы. В таком виде, даже будь всё куда проще, никто бы не пустил его летать и тем более командовать. Сейчас Новой Республике нужны были люди с холодными головами, такие, которые сначала думали, а потом уже делали. Такие, которые ставили личное на второй план перед общим.
Присев обратно, Траэст сцепил руки в замок на столе и строго посмотрел на Гэвина. Тот выглядел разбито, но быть с кем-либо нежным Траэст был не в настроении.
— Я видел все бумажки. И про тебя, и про Разбойную, и про учения, и прочее. И ты, и я знаем, что всё это либо полная чушь, либо уж точно неполная правда. Так что давай начистоту. Сначала про тебя, — Траэст слегка раздраженно повёл ушами. — Что конкретно произошло там с тобой, что Разбойная отошла под чужое командование?
Официальная бумажка на этот счет была так расплывчато и обтекаемо написана, что понять из нее можно было в лучшем случае только то, что она касалась Гэвина. Траэст ненавидел, когда против него использовали канцелярит и бюрократию, что не добавляло всей ситуации радужных красок.

Гэвин траурно молчал, но молчанием Траэста уже давно было не взять. Не родилось еще такого человека, который бы перемолчал ботана, и один отдельно взятый полковник новореспубликанского флота не стал исключением. Не стал он исключением и в том, что говорил. Все они, разумные из Разбойной, были одного сорта, и ожидать чего-то другого от их не до конца бывшего, но и не совсем нынешнего лидера было бы глупо и недальновидно. Траэст выслушал Гэвина, не моргнув.
— Я хочу прояснить один момент. Тем, что расскажешь мне правду, ты не сделаешь Антиллесу ни лучше, ни хуже. Более того, ты не сделаешь ни лучше, ни хуже даже себе. Ты не единственный источник информации о том, что произошло, и даже если я дам обещание тебе, оно не будет значить ничего. Потому что я уже знаю больше, чем эти двое понаписали в официальных бумажках, — он ткнул пальцем в столешницу. — И этого более чем достаточно, чтобы предпринять серьезные меры. Однако я трачу свое время на то, чтобы разобраться в ситуации, а не делать то, что очень многие вокруг меня хотели бы, чтобы я уже давно сделал.
Траэст даже не пытался сделать вид, что не злится. Но злость эта в нём была тяжелая, как груженая баржа, и никак не могла просыпаться вовне. Это чинам помельче можно, а Траэст свое кресло получил не за то, что легко поддавался сиюминутному желанию надрать кому-нибудь задницу.
— Если ты настаиваешь на той версии, которая изложена в отчетах и про которую мы оба знаем, что она имеет исключительно мало общего с реальностью случившегося — я уважаю твое решение, — он упер тяжелый взгляд в Гэвина. — У меня нет времени на это, так что можешь быть свободен.

На краткое мгновение Траэст был уверен, что Гэвин уйдет, но тот не ушел. Видимо, что-то в нем все-таки сломалось на «Сюрпризе», и это было что-то, что не входило в медицинские отчеты. Это было плохо. Это значило, что Антиллес действительно перешагнул какую-то черту, раз даже Гэвин притормаживал на поворотах. Торговался о будущем, но все равно притормаживал, и это заставило Траэста нахмуриться.
— До «тогда» надо еще сделать так, чтобы мы все дожили.
Он помолчал.
— Хочешь мою теорию? Я расскажу. Что именно будет, зависит от того, сколько ущерба нанесут галактике решения Антиллеса. Украденный корабль — ничто по сравнению со смертями военных. Смерти военных — ничто по сравнению со смертями гражданских. Если дойдет до этого, то будет уже неважно, откажешься ли ты от своих слов или нет. Соврешь на голубом глазу под присягой в зале суда — дело твое. Однако если ты считаешь, что правда о случившемся между вами поможет только обвинению — это уже говорит о многом, и я думаю, ты тоже это понимаешь. Поэтому и юлишь, как уж. Лояльность командиру — это хорошо, Гэвин, у меня нет к этому претензий. Однако я не судья и не прокурор, у меня другая должность и другое поле ответственности. И другой масштаб, чего уж, — он кивнул на голопроекцию галактики на стене. — У меня счет на минуты. Договариваться о том, что с ними будет и как к этому окажешься причастен ты — это, пожалуйста, в какой-нибудь другой кабинет. Либо ты поможешь мне сейчас разобраться в том, что точно случилось и где могут быть наши военные корабли под руководством Антиллеса и Янсона, либо, повторюсь, можешь быть свободен.

Ведж Антиллес в ходе ссоры выстрелил в Гэвина Драклайтера — история на грани фантастики. Траэст нахмурился еще сильнее, если это вообще было возможно. Глаза так и сверкали из-под кустистых бровей, а шерсть как будто даже немного встопорщилась. Генерал выстрелил в полковника. Невообразимая, неслыханная новость, но удивительным образом никак не выбивавшаяся из общей картины.
— После чего отстранил тебя от командования Разбойной, чтобы задействовать ее в «учениях», но и это не помогло, — Траэст сердито хмыкнул, но что-то в его чертах выдавало почти одобрение: — Твои пилоты очень ждут тебя обратно. Я получил уже целую пачку обращений.
Значит, Ведж устранил из своего окружения одного из двух здравомыслящих разумных. Второй оказался то ли удачливее, то ли хитрее, но с ним и совладать было бы не так просто: Селчу уже несколько лет не был частью новореспубликанского флота, а потому обладал определенной свободой действий, недоступной никому больше. Его нельзя было уже ни отстранить, ни понизить в звании. Траэст хмыкнул вновь.
— Что происходило дальше?

Да-да, сначала надо было доложить, сначала вообще много чего нужно было сделать, чего никто или не сделал, или не успел сделать, но что уж теперь. Эта часть Траэста вообще не интересовала. У прошлого была одна неприятная черта: как бы сильно кому ни хотелось, оно оставалось неизменным. Сожаления не решали ничего. Только четкие действия, помогающие разобраться с последствиями, и больше ничего Траэсту от окружающих не требовалось.
От Гэвина Траэсту сейчас вообще ничего не требовалось, кроме информации из первых рук. За эти несколько минут разговора он уже многое понял или, вернее, убедился в том, что понял правильно о том, в каком состоянии находился Ведж. Дело было дрянь. Отборная. Пропавшие военные корабли под командованием убедительного человека в гневе, когда галактика и так в напряжении — что можно придумать хуже?
— Не в ближайшее время, нет. Кливиан останется командовать ими, пока мы не придумаем, что делать дальше. Удивительно, что Антиллес назначил кого-то столь здравомыслящего, и это одно из немногих его нынешних решений, с которым я не хочу спорить.
Траэст фыркнул и раздраженно повёл ушами, явно показывая, что он думает про примерно все остальные решения Веджа. Исключение лишь подтверждало правило. Может, в тот день у генерала Антиллеса случился проблеск сознания, которое затем было надежно утрачено. Траэст не представлял, как он явится пред ясны очи президента, их спокойного, миролюбивого президента, и доложит о том, что кораблей нет, Веджа нет, концов нет, и всем им хана, пора готовиться к войне. На всякий случай, который уже даже не очень «всякий» и непохож на «случай».
— Что насчет пропавших кораблей? Слышал что-то про это? — по тону ясно, что Траэст не рассчитывал на особо полезный ответ. Спрашивал скорее для проформы, чтобы иметь за душой хотя бы это: попытку сделать всё, что в его силах.

Висела тишина. Траэст терпеливо ждал ответа, но исключительно потому, что считал нецелесообразным орать на раненых. Гэвин молчал так долго, что впору было начать проверять, жив ли он там вообще. Гораздо дольше, чем умел молчать обычно, и разительный контраст сразу бросался в глаза. Очевидно, мало кого все эти события шокировали настолько сильно и фатально, как полковника Дарклайтера. Это почти вызывало сочувствие, но Траэсту сейчас было совершенно не до того.
Вопрос Гэвин задал хороший, пусть и бесполезный для расследования. О кораблях он предсказуемо ничего не знал и так об этом говорил, что давить Траэст счел бессмысленным. У него не было в кабинете изоленты, чтобы потом смотать разваливающиеся на глазах куски обратно в функционирующего полковника. А корабли — что корабли. Траэст еще не был готов смириться с поражением, но уже начинал об этом задумываться. Иногда своевременно признанное поражение становилось залогом будущих побед.
— Дальше, полковник, — подчеркнул Траэст, — ты поправишь свое здоровье и вернешься в строй, как только тебе дадут допуск к полетам. В каком качестве — вопрос пока открытый и зависит от многих факторов. Если ты думаешь, что я планирую наказать тебя за саботаж бессрочным отстранением от командования и полетов, то я пока еще в своем уме, да и ты не насаботировал себе на подобные дисциплинарные взыскания. Придется в следующий раз постараться получше, хотя я и надеюсь, что следующего раза не будет.
Траэст выразительно посмотрел на Гэвина, как будто это он затеял учения на границе с Осколком в столь неудачный момент. Но на деле смотрел он так потому, что в глубине души уже начинал готовиться к войне. А на войне ему потребуются толковые полковники. Много кого толкового потребуется, и нечего разбрасываться проверенными кадрами.
— По бумажкам я должен бы понизить тебя в звании, потому что скверная ситуация в них описана, но об этом я пока думаю. И после этого разговора думаю, что делать этого не буду — не надолго, во всяком случае. Профилактически всю вашу компанию не мешало бы посадить в рядовые летчики месяца на три, — Траэст фыркнул, потому что большая часть этой компании отсутствовала в известных ему местах дислокации флота. В этом-то и заключалась проблема. — Однако для этого уже поздно.

Траэст, разумеется, прекрасно знал, что разжалование до рядовых летчиков не звучало как страшная кара ни для кого из бывших и нынешних членов Разбойной, но целью этого наказания было бы не наказание само по себе. Наказание — лишь повод, а настоящая цель — сделать их всех куда более подконтрольными, чтобы к ним можно было без особых проблем и шумихи применять куда более суровые методы наказания и вразумления, не все из которых можно было задействовать в отношении, например, генерала, не доводя дело до трибунала. Еще Траэсту просто не нравилось чужое своеволие в мирное время. Во время войны оно еще могло порой играть на руку, но в мирное, как показала практика, приносило только проблемы и головную боль. Генерал или даже полковник могли приказать летчикам и экипажам кораблей выполнять нечто противоречащее новореспубликанским целям, и те будут вынуждены послушаться. Рядовой летчик такой властью не обладал — только собственной харизмой и авторитетом. Которым противостоял бы кто-то, обладающий надлежащей властью по праву лычек, и таким образом вся система приходила в некоторое равновесие.
Однако для того, чтобы кого-то разжаловать, требовалось этого кого-то для начала найти. По той же причине Траэст не стал отмахиваться от Гэвина и велеть ему поискать свое непосредственное начальство. Потому что начальством этим все еще, хотя бы формально, оставался генерал Антиллес, и если бы Гэвин знал, где тот находится, и был не против поделиться этой информацией, они бы вели сейчас совсем другой разговор.
— У нас нет коллективной ответственности — за всех не разжалую, и я уже говорил, что еще думаю над тем, кому эту ответственность нести и в какой мере. Не испытывай удачу и мое терпение, — что-то в тоне Траэста говорило о том, что и того, и другого осталось не так уж много. Тем не менее, уже в следующую секунду жесткий тон смягчился, пусть и лишь на сотую градуса: — Тренажеры — ладно, будут тебе тренажеры. Угомонишь заодно своих гавриков, чтобы не осаждали меня со своими прошениями и рапортами. Узнаешь что-то полезное — доложишь. Надеюсь, мы с тобой поняли друг друга касательно судьбы Антиллеса и твоей роли в этом всем.
Траэст тихо хмыкнул: в том, что Гэвин действительно расскажет ему, если каким-то образом умудрится узнать что-то полезное, он сильно сомневался. Но всегда лучше попросить, чем не попросить — так, по крайней мере, в голове собеседника появлялась соответствующая опция.
— Свободен.