— Извини.
Слово звучит едва ли не раньше, чем комм проецирует лицо Уэса.
«Стрела» принимает Разбойную без каких-либо проблем. Хобби хватило одного утра, чтобы договориться, и оглядываясь назад, он не слишком жалеет о своем решении, хотя изнутри оно, конечно, вспарывает и неприятно тянет. Не нужно было долго торчать на «Сюрпризе», чтобы понять, что Ведж и Уэс что-то задумали, что-то такое, последовать за чем Хобби не сможет. Да дело и не в нем — дело в Разбойной. Разве эти молодые ребята заслужили того, чтобы умереть, потому что их самому старшему командиру горечь в голову ударила? Хобби достаточно раз валялся в медблоке, чтобы знать, как это неприятно. Тем более если дело не правое — а так. Сомнительное. О правых делах Ведж Антиллес рассказывал старым друзьям, не таясь по углам. Уэс рассказывал.
Бывают такие вещи, которые делаешь и потом сам толком не знаешь, откуда это в тебе. Если бы кто-то однажды сказал Хобби, что он вот так уведет целую эскадрилью — он бы не поверил. Тем более не поверил бы в это стоически вежливое сообщение, которое сам записал вчера с пятой попытки. Конечно, Ведж поделился им с Уэсом. Конечно, Уэс позвонил. Не то чтобы Хобби не думал об этом развитии событий, пока сажал крестокрыл в ангаре «Стрелы».
И все равно теперь, когда лицо Уэса торчит перед ним в воздухе, Хобби неловко смотрит чуть в сторону. Извинения ничего не меняют, но перед другом ему правда неловко. Вокруг никого, каюта пустая, но Хобби говорит негромко:
— Я не знаю, что вы задумали, но скорее всего это какое-то паршивое самоубийство. Отговорить вас я не смогу, раз уж даже Тик, судя по всему, не смог. Это единственное, о чем я жалею. Но с Гэвином вы оба поступаете неправильно. Он бы скорее застрелился сам, чем напал на Веджа, — Хобби все же смотрит на Уэса, печальный, как будто тот уже умер. Или находится в процессе. — И я уверен, ты это знаешь, Уэс. Как знает и Ведж, как знает и вся Разбойная. Я не могу делать вид, что это не так. Даже если тем самым подвожу вас.
Порыв извиниться еще раз Хобби сдерживает. Никто из Разбойной не медлил ни секунды, соглашаясь, что их вылет закончится на «Стреле» вместо «Сюрприза». Никто ни на секунду не поверил в официальное объяснение. Если бы Хобби не увел их с «Сюрприза», скорее всего, они бы просто полезли в медблок и силой унесли Гэвина оттуда. Да, может, бластеры были бы в парализующем режиме, и да, может, этого бы от них и ожидали. А может, нет. Хобби не уверен, чего именно Ведж сейчас ожидает от окружающих, только знает, что Уэс — хороший друг. Иногда это означает, что ему приходится делать паршивые вещи.
Хобби тоже хороший друг. Он делает необходимые вещи. Хватит «Сюрпризу» пальбы по Гэвину. Разбойную нужно было увести — и он увел. Всех, кроме Гэвина.

Уэс так понятно и явно злится, так понятно и явно фильтрует каждое слово, что Хобби только вздыхает. Вот что ты будешь с ним делать? Правда думает, что не видно? Да нет, чушь, наверняка понимает, что все эти недомолвки белыми нитками шиты, и все равно продолжает. Это так по-уэсовски, и в любой другой ситуации Хобби был бы там, рядом, и вздыхал бы не через комм. Но уж что есть.
— Знаю, — соглашается Хобби. — Но только потому, что я Веджа знаю дольше, чем существует Разбойная. И тебя знаю. Так и не расскажешь, да? Прочитаю потом в твоем некрологе, а сейчас про Гэвина важнее поговорить? — он фыркает и качает головой. — Ну давай поговорим про Гэвина, раз ты настаиваешь.
В голосе Хобби не звучит ни грамма обиды, больше беспокойства — но оно там всегда есть, это у него врожденное. Когда звёзды распределяли безбашенность среди пилотов Разбойной, его доля ушла Уэсу. Потом в Уэса не влезла способность беспокоиться о грядущем, зато Хобби вот досталось две порции.
Исходя из этого, разговор выглядит как, вполне вероятно, их последний разговор в жизни. Они висят на криффовой границе с Осколком, на территории которого убили жену Веджа. Не так уж сложно догадаться, куда эти двое направятся и как тяжко им придется. Может, это мелочно — то, как он увел Разбойную и улетел сам. Может, надо было остаться. Но ведь ребятам без Гэвина все равно кто-то нужен, и пусть лучше это будет он, чем кто-то с более горячей головой.
— Как он там? Если вы отправили твою гениальную «официальную» выдумку за пределы «Сюрприза», его карьера окончена, а это еще ничьим мозгам не помогало встать на место. А где поехавший комэск, там и вся эскадрилья. Ведж, ты, Гэвин, а потом еще и такую эскадрилью потерять — флот бы не пережил. Зато у пиратов праздник: республиканские военные посходили с ума. Наверняка теперь совсем берега попутают.
Осознав, что неминуемо возвращается к повисшей в воздухе задумке-которую-нельзя-называть, Хобби неловко замолкает и еще раз неодобрительно качает головой. Ничего из этого ему с самого начала не нравилось, и чем больше он об этом думает — тем больше не нравится.

С карьерой Гэвина все в порядке будет — «а с твоей?» — хочется спросить у Уэса, но Хобби только смотрит на него в ответ. Может, туда, куда Уэс идет следом за Веджем, карьера уже и не важна, иначе оба бы чуток получше подумали об этом. Не то чтобы им военные лычки так важны в жизни, но есть же какие-то границы, за которые нельзя переступать. Даже если у тебя кровь бурлит в жилах и рука на гашетке, на спусковом крючке.
Хобби не самый большой игрок в гляделки, но эту партию все же выигрывает: Уэс не рассказывает ему, но хотя бы говорит. По-человечески. Нормально. Как они обычно говорят, а не вот это — бе, ме, согласно указаниям генерала Антиллеса мы посходили все с ума, но делаем вид, что все в порядке. Только вот легче от этого если и становится, то лишь на краткое мгновение между «прости» и «честно ответить, что ничего не знал». Хобби складывает руки на груди быстрее, чем Уэс успевает договорить, и хмурится так, что лоб становится похож на скомканную бумажку.
— И то, что ты полетишь подыхать в Осколок, а я не приложил тебя парализатором и не запер к криффовой матери — это я тоже правильно сейчас делаю? — мрачно спрашивает он. Надоело играть в недосказанность.
Какая разница, что отвечать следователю, когда твой друг мёртв.
Два твоих друга. Два отличных, прекрасных человека. Долбанутых на всю голову, но уж такова его доля.
Хобби массирует веки кончиками пальцев, голову вдруг как обручем сдавливает. Наверное, стоило бы поговорить с Тиком. Может, вместе они бы что-то придумали, да только Хобби боится, что поздно уже придумывать. Острие волны чувствуется иначе, а это — так, уже самый кончик прибоя, и волна уже разбилась о песок, осталось только дождаться, когда все капли опадут. Тупое чувство того, что всё потеряно, жует его изнутри с самого вчерашнего дня.
— Думаешь, мне есть какое-то дело до того, что говорить следователю? Да никакой следователь, хотя бы одним глазом заглянувший в наши личные дела, мне не поверит, что я ничего не знал и потому не вмешался. Всё одно подумают, что я тебя покрываю. Брось, Уэс, — Хобби вздыхает, проводит рукой по лицу. — Ничего я не сделал правильно. Вы погибнете там, а мне потом про вас речи сочинять. Про тебя. Всю дорогу сюда об этом думал и до сих пор перестать не могу.
«Знаешь, как паршиво?» — проглатывает Хобби и растирает себе плечи сквозь рукава летного костюма, словно они на Хоте, словно тут мертвецки холодно. На Уэса он не смотрит. Будто примеряет на себя реальность, в которой того и нет уже.

«Мы не погибнем», — говорит Уэс, и больше всего на свете Хобби хочет ему поверить. Проблема в том, что если в жизни слишком часто полагаться на «мы не погибнем», то однажды вся удача выйдет. На всех найдется своя Звезда Смерти, свой юужань-вонг, свой счастливчик с той стороны с метким глазом и твердыми руками.
«Я не могу иначе», — говорит Уэс, и в это Хобби как раз верит. Почему-то только легче не становится.
Они правда не видят, что делают? К чему это всё может привести?
Хобби поднимается с места и отходит, так что в комме его больше не видно. Только слышно шуршание: звук чашки, наливающейся в нее воды, потом тишина. Горло сухое, и Хобби пьет жадно, пока ненужные вопросы висят в воздухе. Понимают они все. Долбанутый — не значит тупой. Нечего их об этом спрашивать. Просто Веджу уже все равно, жить или умереть, а если уж умирать — то с огоньком. А Уэс, как он сам сказал, ему будто дружеский долг выплачивает, и ничего ты в его дурную голову не вдолбишь. Потому что «мы не погибнем», потому что «мы справимся», потому что «ничего такого».
Да только дело не только в них двоих. Мир осиротеет без Уэса Янсона, без Веджа Антиллеса, но выстоит. Если утопить этот мир в крови — каковы шансы, что порушится вообще всё? Столько лет они строили Новую Республику, пытались сделать ее лучше, прочнее, чем была Старая. Противостояли имперцам, пока те не одумались, не осели на краешке галактики. А теперь что, всё фелинксу под хвост? Горечь на языке никуда не уходит, даже когда в чашке заканчивается вода.
Смысла в обещании не умирать, когда вся галактика съедет в пекло, ничуть не больше, чем в желании сберечь его от неведомых следователей, держа в неизвестности.
Хобби возвращается на место, падает на стул перед столом, где стоит комм, и выглядит бесчеловечно старым.
— Зачем они вообще летали к Даале? Это же Даала. Она что угодно могла вам дать, если у нее кровь врагов для ванн закончилась. Почему вы не говорили с РУНР, с Кре’феем, с президентом, наконец? Не верю, что Республике плевать, верю, что вы и не спрашивали. Сейчас вы пуститесь туда, потому что конечно же вы пуститесь туда после такой-то записи, а Даала вас и встретит, и всё будет как в старые времена, которые она наверняка так любила. Новая Республика это на тормозах уже не спустит, Пеллеон тоже не сможет, а дальше это просто снежный ком — и знаешь, с флотом у нас и так неважно, так что я уже не очень уверен, кто кому тогда будет некролог придумывать, — Хобби секунду медлит, словно пытается сдержаться, но потом всё же продолжает: — Вы летите либо умирать сами, либо обрекать на смерть своих товарищей, и я даже не знаю, что я должен по этому поводу чувствовать или тем более делать. Быть там, рядом с тобой, с Веджем? Трусливо бежать прочь, выигрывая несколько недель жизни молодым ребятам? Донести на вас, чтобы вмешалась какая-то более жёсткая сила, чтобы вам влетело по мозгам и похоронило вас за решеткой? Это мы оба знаем, что я не способен. Паршивая у тебя гуманность, ты уж извини.
Хобби тяжко вздыхает.
— Не думай, что я тебя виню. Вся ситуация не восторг. Но вы оба не делаете ее лучше. Съезжаете в бездну и еще улюлюкаете. Дружба — она не всегда про то, чтобы поддерживать все безумные затеи, знаешь, — последние слова даются ему особенно тяжело.
Сложно перестать думать, в какой момент Уэс решит, что наслушался, и эти слова — действительно станут последними. В его обещание Хобби, может, поверит, если не увидит труп в новостных сводках через пару суток или даже неделю. А вот насчет собственной удачи во всей этой ситуации у него сомнений нет: как была паршивая — так и останется.

— Жаль будет, если стрелять придется мне. Я не смогу, а это, вроде как, неисполнение обязанностей и прямого приказа начальства — трибунал, бумажная волокита, и всё такое прочее, что ты так не любишь. И я не люблю. А всё же выдернулся сюда.
Хобби звучит бесконечно устало, но он видит, что Уэсу едва ли лучше, чем ему. А скорее всего, хуже. Только Уэс — он такой человек: ему пока не покажешь, что у него дыра в боку, он ее даже не заметит. Подумаешь, красное. Подумаешь, течет. Криффня.
Хобби вновь складывает руки на груди, смотрит вниз. Молчит. Будто ищет слова, но на самом деле — храбрость. В бою ему не страшно, там это просто работа, а тут, в тишине каюты на тонкой ниточке связи между «Стрелой» и «Сюрпризом», такой ужас берет — сложно описать. Словно пока не прозвучали эти слова, еще есть путь назад. Да только нет его, этого пути. Был бы — Хобби бы уже его нашел. Уэс уперся рогом. Знает, что неправ, а все равно продолжает. И будет продолжать.
В таких ситуациях есть только один метод: не можешь помочь — хотя бы не мешай.
— Ты терпеть не можешь, когда я так делаю, и ты обещал, но я все равно скажу. Иначе я себе не прощу, что не сказал, хотя у меня был шанс, — дикция у Хобби вдруг становится очень четкой, как у диктора на радио. Знак того, как сложно ему говорить. — Я не одобряю это всё страшно, но даже если так — я все равно на твоей стороне. Даже если ты творишь полную дичь, я знаю, это не потому, что ты плохой человек и хочешь чужих смертей. Просто ты думаешь, что так правильно, и что так поступают хорошие друзья, и я не понаслышке знаю, что ты отличный друг — лучше не бывает. Я считаю себя исключительным счастливчиком, что оказался на той дурацкой койке в том дурацком медблоке, и мы с тобой зацепились языками. Больше всего на свете я бы хотел, чтобы мне довелось увидеть тебя старым ворчливым пердуном, но если не судьба, значит, не судьба.
Хобби вдыхает и несколько секунд молчит, медленно выдыхает.
— Просто подумал, что если это последний наш разговор, то тебе полезно будет услышать. Есть вещи, которые я делаю, и вещи, которые я чувствую, и это разные вещи. Не всегда, но иногда. Сейчас. Веджу тоже передай, — Хобби дергает уголком губ. Не улыбка, а так. Горечь. — И я знаю, знаю, ты сейчас скажешь, что это не последний разговор. И вы не убьетесь об какого-нибудь шального имперца или хитрый маневр Даалы, это ведь ниже вашего коллективного достоинства. Только ты меня знаешь: я не поверю. Так что пусть тебя там бесит мысль о том, что я буду думать, что это был последний разговор, и ты на волне этой взбешенности как-нибудь выживешь. Это, вообще-то, было бы вовсе не паршиво. Очень даже хорошо. Выживи там, ладно, Уэс? — Хобби все же находит силы поднять взгляд. — Пусть даже если только ради того, чтобы сказать мне, что я был неправ.