В темноте что-то капает.

Не во Тьме.

В темноте.

Ледяной холод липнет к телу, доходит до самых костей и застывает у горла, потому что дальше его не пускает жар, с редкими порывами ветра долетающий до лица.

Где-то неподалеку очень горячо.

Это… Татуин… Нет. В пустыне воздух горячий до треска, но чистый, легкий, сладковатый. Этот ветер — душный, химический, дерущий глотку.

От него хочется кашлять, и Габриэля выворачивает до рвоты. Его трясет судорогой, от этого боль вбивается сразу во все части тела. Перед глазами висит марево, сквозь которое видна каменная крошка перед глазами. На ней брызги крови.

Крови полный рот.

Каждый вдох дается с трудом. Хрипы щекочут изнутри, тяжело давят на грудь. Где-то плещет вода. Хочется закрыть глаза. Спать. Надо спать. Что-то случилось. Но он сильный. Он всегда справляется. Он регене… ри… рует во сне.

Надо лечь как-то по-другому, чтобы… чтобы спать.

Он пробует. Череп прошивает болью, и Гонщик замирает. Мир становится ближе. Он тяжело давит на ноги, на бедра и поясницу, шуршит у плечей завалами камней. Мелкие куда-то катятся. Шуршат.

Нет, это в груди. В ушах шумит. Тошнит. Резко пахнет кровью.

Вода под пальцами. Розовая. Красная. Плещет на камни, утекает сквозь них, появляется снова, бликует лужами вокруг. Щеке мокро.

Габриэль шумно тянет воздух носом, глотает кровь. Мир состоит из боли. Ничего больше нет. Гонщик дрожит и ничего не может с этим сделать. Потом роняет голову и больше не может поднять.

Вода под губами. Он тянет ее в себя, холодную, с отчетливым привкусом машинного масла и застойных водорослей. Глотать трудно. Он заставляет себя пить. Ему не нравится, что с этой водой в землю уходит его кровь. Он хочет вернуть ее. Но становится еще хуже. Его рвет водой, и он начинает чувствовать руки.

Боль везде. Везде.

Он пробует шевельнуться и вокруг осыпаются камни. Нужно выбраться. Тогда будет легче.

Пальцы не слушаются.

Ему нужна жизнь. Чужая. Своя. Любая.

Он упирается лбом в ледяной камень и бездумно тянет ее в себя, пытаясь присвоить весь окружающий мир.

Жизни рядом нет.

Он не видит, как жухнет вокруг уцелевшая в пожаре трава, как сереет мох на внешней стене здания, как плесень на потолке умирает и застывает наскальным рисунком. Этого мало. Это даже не крохи. Ему нужно еще, и он тянется дальше, последним предсмертным рывком расширяя круг убитых растений. Он даже не понимает, что делает. Ему нужно еще.

Горстка слизней – это ничто. Крыса – это ничто. Но она, по крайней мере, возвращает ему еще больше боли. Он чувствует ноги и спину. Больше ничего рядом нет, и он всхлипывает, пытаясь сжать сломанные руки в кулаки. Это не отчаяние. Ему больно.

Ему очень-очень больно.

В темноте появляется еще немного жизни, и Тьма, жадная и нерассуждающая, тянется к ней. Гонщик даже не понимает, что делает. Он смотрит на свои руки. Обломки костей торчат сквозь порванную одежду. На левом запястье экран разбитого комлинка пошел радужными разводами.

Габриэль дышит болью. Скалится сквозь слезы и прогоняет ее сквозь себя снова и снова, позволяя затапливать сознание до краев. Его тело плачет. Оно скулит, и Гонщик позволяет ему это, потому что никто не видит его, никто не примет это за слабость, и нет времени и сил обращать внимание на такие мелочи, когда все, что у него есть, это чистая боль.

Хоть что-то.

Она способна стать Силой. Это тяжело. От этого шумит в ушах, но это она запаивает сосуды, хлещущие кровью в грудную клетку. У Габриэля нет больше ничего, только боль, и он тянет себя из-под завала, опираясь на сломанную руку и пытаясь добиться того, чтобы боли стало больше. Если он не остановит кровь, он умрет сейчас.

Вторая рука не работает. Мертвый груз. Перебитая ключица прорвала кожу, но не куртку, и трется изнутри о ткань. Нормально упереться можно только левым локтем. Главное, не потерять сознание.

Боль становится Силой, но это все еще боль.

Гонщик тяжело дышит через нос.

Кусок стального штыря торчит из раны в груди и царапает камень при каждом движении. В плече засел обломок металла, похожий на кусок стальной рубашки заряда. Ниже длинный порез, это ерунда. Посекло. Но в боку тоже что-то мешает. Не видно, что. Но оно цепляется за камни и шевелится в ране.

Пластобетон тяжелый. Надо выбраться.

Кто бы ни шел сюда, если он передумает…

Очень плохо умирать в темноте, под завалом, наполовину в ледяной воде.

Он хотел выиграть гонку Бунта Ив этого года. Он хотел опробовать новую винтовку. Лимитированный выпуск Мер-Сонн. Он хотел… он хотел увидеть… сделать… быть рядом, когда…

Мысли путаются.

Жизнь подходит ближе. Еще ближе, ну!

Гонщик тянется к ней в Силе и попадает в мертвые знакомые тиски прежде, чем успевает осознать, чья это жизнь. Он сгоряча дергается в этой хватке, но его уже накрывает ощущением знакомого присутствия. Он замирает. Он чувствует... что? Радость? Что-то. Вину. Он ошибся. Не сейчас, раньше. За несколько минут до взрыва. Ему нечем оправдаться, он ошибся.

Но он не умрет один. Это может не быть спасением, но он не умрет один.

«……»

Нужно вспомнить. Как говорить. Из чего состоят слова.

Гонщик смотрит на десять дюймов, отвоеванных у завала. Под ним широкий кровяной след, все время свежий. Целая полоса.

Он не может вспомнить, как сосредоточиться настолько, чтобы что-то сказать. Только дышит. Присутствие успокаивает его. Концентрация сбивается как прицел.

Габриэль пробует сложить слово.

«Командир…»

Безграничная Тьма, приближаясь, закрывает собой все, но у ее границ Гонщик жадно чует что-то еще. Это жизнь, которая так ему нужна, но присутствие Вейдера мощно прочищает ему мозги. Это может быть кто-то, кто приехал с Лордом. Кто-то из тех, кто… кого нельзя.

Это кто-то боится взахлеб, ярко и обещающе, но… Мало ли причин. Владыку многие боятся.

Габриэль прижимается лбом к земле, вжимается в нее всем телом, чтобы боль держала его в сознании.

Он не бездумный убийца, но сегодня от желания убить его трясет.

«Я в завале».

Он видит это даже сквозь муть, которая то и дело затягивает глаза. Зал наполовину обрушен, и если тут и есть проходы, из положения мордой в пол их не видно.

Говорить тяжело. Даже мысленно. Или особенно мысленно. Габриэль отдыхает, переводя дух после каждого слога.

«Фон».

Он с трудом вспоминает об этом. Но его все время тошнит, и нет никаких сомнений в том, что его зацепило. Они знают про фон? Они знают, что взорвалась станция?

Гонщик послушно затыкается, подчиняясь неслышимому, но ощутимому приказу. От этого сразу становится легче. Несколько секунд он лежит неподвижно и дышит так же жадно, как хватает воздух пленник, которого вдруг перестали пытать.

Сравнение более чем буквальное — с той лишь разницей, что он мучает себя сам.

Грудная клетка движется неравномерными рывками.

Вейдер вновь прикасается к его сознанию и на какой-то миг он прекращает дышать.

Показать – значит, впустить Лорда к себе в голову. Вейдер увидит все, что захочет. Все желания, страхи, надежды, все просчеты и ошибки.

Убрать ментальный щит – хуже, чем остаться голым. Все инстинкты Габриэля, инстинкты прирожденного Темного, выступают против, особенно сейчас, когда он беззащитен.

Вейдер ждет. Гонщик никогда не заставляет Владыку ждать, если это зависит от него, но сейчас он — чистый клубок импульсов, едва прикрытых волей угасающего сознания.

Пауза длится секунду, но секунда растягивается в липкую вечность.

Владыка может взять у него все, что захочет. В любой момент. Всегда. Это даже не вопрос личной верности, это настолько несопоставимы их силы.

Вдох, выдох.

Габриэль часто нарушает правила, он делает то, чего не должен, он тянет руки к знаниям, владеть которыми запрещено. У него в голове то, за что Император убил бы его так же легко, как другие сметают крошки со стола. Это спрятано глубоко, но когда сознание открыто нараспашку, нет никакого «глубоко». Кроме этого, у него в голове то, что хороший солдат не всегда хотел бы показывать своему командиру, то есть известная доля бардака. И то, что не всегда достойно Темного. И много чего еще.

Секунда подходит к концу, и Габриэль опускает невидимые щиты, позволяя Вейдеру смотреть его глазами. Слышать, видеть. Чувствовать. Знать.

Все знать.

В открывшемся клубке эмоций Гонщика первой вспыхивает сосредоточенная, напряженная тревога. Нигде он не чувствует Теней, бойцов, кого-нибудь. Командир в зоне его сенсорики, и там есть кто-то еще – мгновенно полыхнувший криффской болью, то есть не свой – но…

Где?

Один?

Один?! Почему один?

Гонщик не говорит ничего этого, он вообще не способен толком говорить, но лежать и ощущать ему ничто не мешает. Он не выбирает, чем фонить в Силе. Остатки его сознания как гончий пес ищут следы запаха, которого нет, и тревожатся еще больше – от этого его отпечаток в Силе искрится и мечется как огонек пламени на ветру – где?.. Ну как нет?..

Ему больно до одури, и скрыть в своей голове он не может больше ни-че-го.

Гонщик прилагает очень много усилий, чтобы лежать расслабленно и не мешать Вейдеру читать. Новая боль вливается в поток старой, и только этот поток держит Габриэля на плаву и в сознании.

Он размеренно дышит, упираясь лбом в щебень. Пахнет водой, дымом и кровью.

Нужно оставаться в себе, по эту сторону Силы.

Рефлексы бесятся, требуют выбросить гостя из головы. Гонщик пытается сжать сломанные руки в кулаки. Пальцы едва заметно вздрагивают, но он их чувствует. Боль сейчас становится его Силой. Вейдер, причиняя ее, дарит ему немного новых сил. Он принимает их и использует себе во благо.

Еще несколько закрытых сосудов. Чуть больше крови останется внутри. Хватит ли его на что-то большее? Осторожная попытка ясно говорит – нет.

Так он думает до тех пор, пока командир не задерживается в конкретной точке его памяти. Габриэль смотрит вместе с ним. Это плохая точка. Сейчас это понятно с кристальной ясностью. Гонщик отвечает на безмолвное повеление таким же бессловесным посылом: «я понял». Это чистая игра эмоций, ощущение, а не слова.

Легкий намек на смущение там тоже присутствует. Габриэль умудрился поверить словам инквизитора о том, что тот разбирается лучше. Больше того, он сразу поверил.

Оказывается, не все инквизиторы одинаково полезны.

— Не тронь это!
Габриэль и так не трогает. Он ходит по короткому полукругу вокруг устройства мягким кошачьим шагом, не создающим даже вибрации. Устройство незнакомое, но взрывчатка – всегда взрывчатка, даже если ей невесть сколько лет. Поэтому на инквизитора Гонщик смотрит с мягкой иронией.
Сила часто отменяет законы самых разных физик, но, если древним джедаям потребовалось подкрепить ее пентексом и нергоном-14, возможно, дело было не только в Силе.
— Не собираюсь, — мурлычет Гаара, но на самом деле он чувствует только сосредоточенность. Как сами джедаи здесь ходили? Разминировали каждый раз? Или оставили взрывчатку, уходя и не планируя вернуться?
— Отойдите, капитан. Я вскрывал старые гробницы. По сравнению с иными ловушками это сущая ерунда. Конечно, если уметь.
Инквизитор то и дело переходит то на ты, то на вы. Гонщик отчаялся научиться различать, как у него это работает. Возможно, «ты» он приберегает для моментов, когда считает Тень особенно тупым.
Гонщик любит, когда его недооценивают.
— Я не понимаю… — задумчиво говорит он. Ему не нравится логика размещения заряда. С ним все хорошо. Красивая бомба. Сам бы такую сделал. Но вот ставил бы метра на три левее. Там, где хрупкая стена.
Инквизитор не слушает его, и Габриэль не успевает продолжить. 
— Тогда можете посмотреть, как это делается. Я слышал, вы небезнадежны. Убедите меня в этом, и я вспомню о вас, когда инквизиторию потребуются новые люди.
Гонщик не хочет в Инквизиторий. Его амбиции тянутся выше. Только дурак уходит к «братьям» и «сестрам», имея возможность работать с Вейдером.
— Я польщен, — говорит он коротко, и это невозможно принять за иронию. Он смертельно серьезен. Он выглядит как человек, мечтающий об Инквизитории.
На самом деле это высокопробный сарказм. Сто из ста.
Инквизитор не видит его за ментальными щитами. Да он и не смотрит.

Гонщик смотрит в воспоминание, и спина инквизитора, присевшего рядом с зарядом, ненадолго заслоняет для него живущую под веками тьму. Не ту, дарящую Силу, жизнь и смерть, но самую обычную.

Он задыхается, хватает ртом воздух. Сердце почему-то находит в себе еще немного сил и принимается биться чаще. Грязный воздух проходит в легкие, и, хотя наполняет только одно из них, все равно прочищает голову.

Ублюдок. Умеет он. Убеди его.

Ярость, появившись из ниоткуда, глухим рычанием клокочет в горле. Гонщик дышит еще.

Дышать становится легче.

Гаара отходит на несколько шагов. От инквизитора веет уверенностью. Он, кажется, ничего не боится, и на самоубийцу совсем не похож. Самопожертвование вообще сильно не в духе Инквизитория.
Ну что ж, посмотрим, если будет, на что смотреть.
Инквизитор аккуратно снимает защитную панель заряда. Что-то делает в Силе. Ага. Читает память места. Это интересно. Он делает это как-то по-своему, сам Габриэль делал бы иначе. Но это не та техника, в которой он всерьез практикуется. Он имеет о ней очень общие представления, и не ему пенять целому инквизитору…
Его накрывает жутким чувством смертельной опасности. Гонщик разворачивается к ней всем телом и видит, как та самая хрупкая стена разлетается на куски. Словно в замедленной съемке в него летят штыри арматуры, осколки заряда, камни и даже обломки пластиковой обшивки. А вот куски лампы. Решетка вентиляции.
Настоящий заряд оказался не там.
Гонщик не сразу понимает, что организм бросил себя в Ускорение, поэтому и мир такой невыносимо медленный. В таком Ускорении он еще ни разу не работал. Не бывал даже.
Железо тоже входит в тело невыносимо медленно, слепит болью сразу в нескольких местах.
Каким бы ни был выплеск Силы, разогнавший его до невероятной скорости, бежать поздно. Какая ирония. Габриэль видит это, и вдобавок чувствует, что за спиной у него инквизитор. Эта мысль задерживает его на месте на какие-то десятые доли секунды. Он не телохранитель этому человеку, но он Тень и у него есть служебный долг – это внезапное чувство, но сила этого ощущения идеально равна силе желания выжить.
Живой объект за спиной исчезает. Вот он есть. Вот его нет. Вот под ногами вдруг проваливается пол.
Взрывы идут под цепи. Они рушат зал и часть коридора. Габриэль додумывает эту мысль за секунду свободного полета. Даже не додумывает – он просто видит это, падая в пустоту.
Темнота.
Страшный хруст. Он бьется обо что-то.
И снова.
И снова.
Тьма.
Темнота.

Ярость кипит в крови. Она придает столько сил, что Габриэль открывает глаза и поднимает голову. Внутри него горит солнце из ярости. Сверхновая.

Он выживет и выпотрошит ублюдка, и дай Сила, чтобы в голове у него нашлось что-то полезное из тех гробниц, что он видел. Это не спасет его от смерти, но смерть бывает разная.

Ярость держит его – и еще незримое прикосновение Вейдера.

Он выживет.

Потому еще у него есть огромная Империя, которую он даже не видел всю, а в этой Империи есть зеленый Генерис и смешная лохматая девчонка, которая его не боится. Их не связывает ничто, кроме общих друзей, умеющих попадать в исключительные неприятности, и его обещания еще раз пойти с ней в кино в Центре. Не слово, не клятва, еще не хватало – раздавать клятвы о кино. Он просто трепался, как делал это всегда, но почему-то именно это обещание врезается в память, и Гонщик смеется над ним и над тем, какие глупости лезут в голову при смерти.

Кровь капает на щебенку.

Об этом думать безопаснее, чем о мечтах погонять против командира. Вейдер был гениальным пилотом, гениальным, и невозможно описать словами, как сильно Гонщику хочется погонять против такого соперника. Они никогда не будут равны в Силе, но Сила это еще не все.

А об этом думать безопаснее, чем о том, о чем Гаара никогда не думает словами во дворце. Только не там, где то и дело ошиваются одаренные, способные выпотрошить его память в считанные минуты.

Он уверен в себе – во многом – но не идиот. Если хоть оттенок. Хоть проблеск. Тогда он никогда не увидит этого.

А он увидит.

В той части мира, которую он еще способен видеть, становится светлей. Неожиданные порывы свежего воздуха прикасаются к лицу. Легкий ветерок холодит раны и тело под мокрой одеждой.

Гонщик чувствует проблеск чужой боли и бездну ужаса, и терпеливо ждет, как ждут хищники, которым хозяин несет обед.

На самом деле и Вейдер ему не хозяин – не в буквальном смысле, потому что как бы ни извращались на эту тему Светлые, внутренние взаимоотношения Темных несравнимо более сложны – и несет Владыка не обед, а жизнь. В буквальном смысле. Но Габриэль живет сейчас на очень простых рефлексах и даже не пытается требовать от себя большего.

Жив – уже молодец.

Это чудо, на самом деле, что он жив.

И ему невыразимо нравится, что его не бросили. Этому чувству он тоже позволяет быть. Как холодной воде вокруг, как боли, как щебенке под щекой. Когда твоя верность оправдывается, она становится крепче. Может, это не принято у ситхов. Габриэль, на самом деле, очень мало знает о том, как именно принято у ситхов. Теней учили на Йинчорре как абстрактных Темных с крохотными вкраплениями философии.

Он вот как раз Тень, и они, если вдуматься, намного свободнее того же Инквизитория в том, что считать правильным.

Мысли ленивые, еле-еле шевелящиеся.

Сам Габриэль вообще не двигается. Он лежит, распластавшись посреди ментального присутствия Вейдера, и послушно остается живым. И он почему-то впервые думает о том, что Тени – не орден Силы.

О чем еще думать, когда умираешь. Такая ерунда лезет в голову.

На фоне Вейдера в Силе почти не ощущается кто-то еще. Чем ближе Владыка, тем сильнее ощущение его присутствия заливает все вокруг, становится чистым фоном. Так бывает далеко не всегда. Гонщик сказал бы, в исключительных ситуациях. Например, когда Вейдер активно работает в Силе так, как сейчас, и как самому Габриэлю и не снилось.

Он поднимает голову только тогда, когда на грани восприятия слышит шаги. Из уха сочится кровь. Капля неприятно сбегает на шею.