Габриэль любит практические занятия больше, чем теорию. В Академии отличные преподаватели, но слушать про устройство космических турболазеров и огневые системы шагоходов ему скучно, и не потому, что непонятно. Хорошее домашнее образование играет с ним злую шутку. Он знает физику, и поэтому объяснения преподавателей про когерентные лучи, гальвеновую обмотку ствола и электромагнитные поля понимает с трех нот. Для непонятного есть схемы и инструкции. К сожалению, в своей группе Гаара единственный, у кого были домашние учителя, а преподаватели, хоть и не равняются по последнему курсанту, все же ориентируются на общее среднее.

На практике все интереснее. Можно, наконец, зарядить, прицелиться и шарахнуть. Шарахать можно вообще сколько угодно. Главное, попадать. Еще можно кататься на шагоходах и танках.

На этих учениях им не дают бронетехнику. Полигон слишком высоко. Кажется, он весь состоит из ущелий, обрывов, горных склонов, крутых подъемов и смертельных спусков. Артиллеристы здесь учатся выживать, использовать горное снаряжение, взаимодействовать с другими родами войск, а еще ставить тяжелые турели в максимально неудобных местах.

Двойная гравитация охотно делает турели еще тяжелее. Габриэль вкалывает как все и устает просто криффски. Искушение хоть немного использовать Силу преследует его днем, когда он карабкается по очередной горной тропе, и ночью, когда он чувствует, как здорово у него все болит.

В Академии он старается забыть о том, что он форсъюзер.

Это непросто. Это как перестать видеть и слышать – он не может этого, не может перестать ощущать живых существ, их боль, страх, гнев и вспышки других эмоций. Он никак не может перестать полагаться на интуицию и рассчитывать попадания, доверяя ей больше, чем приборам наведения.

Может, было бы легче, если бы его вовсе не учили этому. Но, единожды научившись ходить, ты уже не опустишься на четвереньки. Как не перестанешь дышать.

Наставник рассказывал, почему он должен прятаться, и Габриэль очень хорошо это запомнил. Ситхи не терпят конкуренции, не терпят тех, кто от них отличается. Гаара не был ситхом, следовательно, ему нужно было скрываться. Старый дженсаарай показывал ему следы от пыток и отметины, оставшиеся после схваток с теми, кто звал себя инквизиторами – залечить их не могла ни бакта, ни Сила. А то, что инквизиторы могли сделать с разумом, не поддавалось даже описанию. Наставник показал однажды…

Вспоминая об этом, Габриэль все еще прикладывает руку к виску.

Весь этот полигон не упрощает ему задачу. Курсанты испытывают по отношению к занятиям очень темные чувства, все время напоминая, как близка Сила – даже руку можно не протягивать, просто сосредоточься, и идти станет легче.

Снег бьет в визор шлема, делает камни скользкими, но Гаара упрямо выполняет свою задачу. Все, что ему нужно – влезть на площадку там, где скала образовывает естественный балкон, и развернуть позицию. Это значит поставить турель, убедиться, что она раскрылась и включилась, что батарея и блок питания в порядке, что телеметрия без сбоев идет на командный пункт, а сама турель хорошо укрыта в камнях.

Если бы он шел без напарника, он бы добрался в два раза быстрее. Но при напарнике хулиганить с Силой нельзя вдвойне, и они честно страхуют друг друга, провешивая альпинистскую трассу. Потом, когда позиция готова, напарник остается на ней, а Габриэль не без удовольствия съезжает по тросу вниз, туда, где отвесная скала приобретает какие-то признаки пологости.

Земля сильно бьет в ботинки.

Ситхова гравитация. Зато задача почти выполнена. Теперь ему надо вернуться на командный пункт и проверить телеметрию еще раз. На КП есть горячий каф. Эта мысль заставляет Гаару тихо насвистывать популярный мотивчик, хотя спускаться не легче, чем идти вверх.

Можно случайно спуститься слишком быстро.

Он идет, осторожно выбирая, куда поставить ногу, и следит за местностью – врагов сегодня изображает другой отряд курсантов, но для их появления слишком рано. Еще часа два-три, не меньше, а потом они появятся прямо под турелью, потому что другой дороги здесь нет. Разве что кто-то научится летать.

Снизу слышатся голоса, и Габриэль замедляет и без того неторопливый шаг. Ему не хочется, чтобы его заметили. Он крадется вниз, пока не замечает, что на броне у курсантов метки союзников. Можно уже не красться, но это по-своему весело.

Внизу кто-то травит летчика.

Это не удивительно – бедолагам здесь достается больше всего. Привыкли к своим крыльям и удобным креслам, а тут их вырвали из тепличных условий кокпитов и бросили прямо в жизнь.

Габриэлю пилоты скорее нравятся. Он их понимает, он бы и сам летал – это так же увлекательно, как гонять. Но если речь идет о войне, артиллерия ему нравится больше. Это удивительное чувство, когда по мановению твоей руки выплескивается море огня или вылетает заряд огромной силы.

Внизу обсуждают ботанику. Травят, похоже, Фела. Это же он там выразительно возвышается у обрыва? Это он чуть ли не единственный на своем курсе одного роста с Габриэлем.

Вообще-то с ним весело ругаться. Он весь словно состоит из мест, в которые можно ткнуть. Но драться в скалах – самая идиотская идея, какую можно себе представить. И пусть на этих учениях смерти курсантов предусмотрены и включены в прогноз, это еще не означает, что можно вести себя по-дурацки.

Гаара вспоминает, что собирался подраться с Фелом и сам – просто так, потому что они до сих пор как-то и не дрались по-настоящему – и озадаченно чешет затылок, только спустя секунду осознав, что на руке перчатка, а на голове шлем.

Нет, ну не здесь же?..

— Эй, — говорит он и спускается еще немного по тропе, чтобы появиться из-за камней, которые так удачно его скрыли. Он устал, у него сбито дыхание и ноют руки, но не настолько, чтобы пройти мимо. Драка чужая, но… Вообще-то они ему тут еще и засаду портят.

В ладони Габриэль подбрасывает тяжелый камень, подобранный по дороге.

— А и правда, отвалите.

— Иди отсюда, – оборачивается один из курсантов. Гаара не сразу опознает его, а читать надпись на нагруднике ему лень. Ощущение в Силе какое-то знакомое. Явик?..

В любом случае, ответ ему не нравится. В эмоциональном фоне тоже что-то висит. Тяжелое, тягучее. От этого Тьма сама оживает в сердце. Обычно она спит, он очень старается, чтобы она спала, хотя ему криффски трудно. Но здесь происходит что-то очень плохое.

Его интуиция почему-то считает, что ситуация хуже, чем он видит.

Фела тут что, и вправду убивать собрались? Или это просто сила нелюбви двух этих придурков так велика, что от нее звенит даже воздух?

Наверное, второе. Ладно. Это неважно.

— Ты что, бессмертный? – ласково спрашивает Габриэль.

Они все вооружены, но не шмалять же боевыми. Да и бластеры выставлены на минимальную, учебную мощность. Пока сменишь настройки…

Ему уже случалось убивать, от того и мысли такие, сугубо прагматичные. По-настоящему он зла не хочет.

Не совсем.

Поэтому и камень бросает сильно, но не в визор.

Иногда Габриэлю кажется, что разделение на джедаев и не-джедаев, светлых и темных, подходит вообще для всех, не только для форсов. Вот и Фел такой типичный светлячок – из тех, кто не противится злу насилием, занимается глупостями вроде попыток всех понять, и не связывается с дураками.

Часто в этом месте добавляют еще «надо быть выше этого».

Гааре родители не говорили ничего подобного. Отец о своих врагах говорил коротко: «я не хочу больше ничего о нем слышать». Начальник его охраны кивал, улыбался Габриэлю, которого тогда называли просто Ги, и молча уходил.

Пожелание отца неизменно сбывалось. Он называл это хорошей работой.

Мама тоже никогда не призывала Габриэля быть выше. Если ей случалось застать его с подбитым глазом, она нежно трогала синяк и восхищенно предполагала, в каком же виде его противник пришел к своей маме, если ее сыну так досталось!

Это хорошо научило Ги не стесняться пропущенных ударов, но на каждый отвечать десятью.

С детства он не видит ничего плохого в драках и ввязывается в них охотно. И сейчас, когда Явик бросается на него с кулаками, его сильнее беспокоит скользкий склон. Они дерутся коротко и зло, как только и получается в броне. Габриэль здорово получает поддых, отвечает жестоким ударом лбом в лицевую пластину шлема и пробует повалить врага. В ушах звенит у обоих, и падают тоже оба, но после короткой возни Гаара перехватывает бронированную руку Явика и, выкрутив ее, оказывается на нем верхом.

Он злится.

Рейк и Сунтир возятся в скользкой грязи у самого края обрыва. Рейк поскальзывается, опасно тянет Фела к краю, и еще ближе к краю, и еще…

Габриэль хочет быстро встать, но Явик цепляется за него, бьет и пытается не то сбросить его с себя, не то уронить снова. Тогда Гаара перехватывает его руку и коротким движением ломает ему запястье. Он еще держится на грани настоящей злобы, но эта грань подводит его опасно близко к тому краю, за которым Сила вплетается в каждое намерение. И сейчас он сам не уверен, применил он Силу или нет. Движение резкое, злое, хруст костей отдается в его собственном запястье.

Явик орет.

Габриэль поднимается одним движением. Он ждет, что Явик попробует ударить его ногой, но нет, он только держится за руку и кричит.

Так хорошо.

Гаара бросает его и идет к Фелу. Он не хочет иметь дела с Силой, все еще нет, но интуиция кричит таким криком, что холодеет сердце. Тьма сама тычется под руки, ложится на плечи невидимым, но прохладным шелковым плащом. Контакт с Силой после долгой паузы так же приятен, как глоток воды в татуинской пустыне. Она ощущается в каждой мышце, стирает усталость. Напоминает, что он такое.

Как будто опустевшие вены заново наполняются кровью.

Габриэль не хочет рисковать. Это может стоить ему будущего. Жизни даже.

Криффовы дураки.

С замиранием сердца Гаара смотрит – свалятся или нет? Фел с Рейком возятся у самого края, и Габриэлю откровенно страшно. Такая случайность – самая глупая смерть из возможных, она же бесполезна. Она ни о чем. Это даже не бой. Это не смерть за Империю, это тупой естественный отбор, и если на Рейка ему плевать, то Сунтир, вообще-то, нормальный летчик. У него мухи в голове, но Империя здорово вложилась в его подготовку.

Габриэль идет к ним с твердым намерением если не навешать обоим, то точно оттащить от края, и задерживает его только истошный рев над ухом, который перекрывает даже скулеж Явика.

Ладно. Не над ухом. Просто очень громко.

— Парни… — предупреждающе кричит Гаара вместо того, что собирался.

Снизу по тропе, по которой пришли эти трое, поднимается огромный клыкастый ранкор.

Второй за ним почти не виден. Он меньше. Всего лишь в два раза выше Габриэля. То ли самка, то ли подросток.

— ПАРНИ!

Рейк не слышит его. Он дерется с Фелом так, словно пилот его смертельный враг, и всеми силами пытается столкнуть его вниз.

Приближающаяся угроза кажется такой страшной, что Гаара больше не может выбирать – Тьма просто оживает в нем, делает его движения плавными, почти невозможными для планеты с такой гравитацией. По склону идет не имперский курсант, а ученик дженсаарай в имперской броне.

Они все не умеют летать. Они не сбегут вверх, потому что любой ранкор бежит быстрее. Они не прыгнут вниз, потому что проще уж прыгнуть прямо зверю в пасть.

Но он – он мог бы уйти. Потому что он не такой, как эти трое. Он мог бы.

Габриэль невероятным усилием воли затыкает голос чистой Тьмы, которая слишком хорошо знает, что именно он должен делать.

У тебя нет власти надо мной…
Это я обретаю Силу…
…во Тьме…

Этого нельзя делать, он не должен, и что-то внутри него дрожит от ужаса. Какая-то тонкая струна, едва слышная во всепоглощающей уверенности Темного в своем праве драться и победить.

Рейк не слышит его. Это точно. Он слишком увлечен, сражаясь с Сунтиром за край пропасти.

Габриэль протягивает к ним руку. Он еще не уверен. Но он давно не практиковался. Он не успеет подхватить никого из них, если не ощутит их в Силе уже сейчас, не будет готов. А сам жест безобидный. Жест и жест.

Только мурашки бегут даже по пальцам от невидимого напряжения.

Только ранкоры все ближе и ближе. Они даже не спешат. Умные твари тоже понимают, что им никуда не деться.

Они не падают, и Габриэль опускает руку и переводит дух. Вот, молодцы. Значит, ему придется использовать Силу еще не сейчас.

Он сглатывает вязкую слюну, дышит глубже. Не сейчас. Может, и с ранкорами все обойдется. Надо как-то пропетлять.

Сунтир стаскивает шлем и чем-то напоминает взмокшего кота. По крайней мере, смотрит он с тем же недоумением – чего, мол, хаос наводишь, двуногий? Подумаешь, вазу скинул, велика беда. В качестве вазы, видимо, выступает сильно пнутый Рейк. Габриэль не преминул бы высмеять обоих, но сейчас ему сильно не до этого.

— Ранкор, — поясняет он тише и тяжело дышит в микрофон. – Два.

В боевой обстановке Гаара традиционно немногословен, хотя в обычной жизни то еще трепло. Но сейчас он слишком хорошо понимает, что все они безоружны. Что у них есть против ранкоров? Ножи? Учебные бластеры? Не смешно.

— У меня наверху турель, — говорит он быстро. – Тяжелая. Если успеем немного подняться, Дюран прикроет нас с плато.

Плато там крохотное, размером с балкон в его домашнем особняке. Но Габриэль не уточняет. Главное, что там помещаются его напарник и турель, а ее можно быстро перенастроить. Там даже делать нечего, один верньер крутнуть, и она выйдет на боевую мощность. Это шанс. Размер этого шанса не больше, чем явиково достоинство, но что им еще остается?

Рев слышится снова и на этот раз он точно слышен всем. Габриэль даже не оборачивается. Он чувствует в Силе два огромных живых объекта, и ему не нужно оценивать расстояние. Близко. Наверняка уже видно даже тем, кто лежит.

Если Фел начнет медлить… Может, все-таки зашвырнуть их с Рейком как можно выше? Истинкт самосохранения подскажет им как-нибудь затормозить себя на склоне. Уж придумают что-то, чтобы не скатиться обратно. Их проблемы.

А вот Явик… нет. Явик нужен здесь. Он слишком хорошо скулит. Ранкорам понравится, они отвлекутся.

Тактически полезно. Трое выживших лучше чем ноль.

Гаара переходит на канал напарника.

— Дюран, мы в заднице.

— Вижу. 

— Бьем как шагоход?

— Давай. Я сделаю. Только вы не в зоне огня, Ги. Шевелитесь. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы вас сожрали у меня на глазах.

— Я тоже. Сколько метров?

— Хотя бы пятьдесят.

Полсотни метров вверх наперегонки с двумя ранкорами. При двойной гравитации. По крутому горному склону.

Об этом Габриэль и говорит всем сразу, уже через динамик шлема. Возможно, слишком экспрессивно говорит, но огромная ранкорья тень очень его мотивирует.

Очень.

Габриэль не сразу понимает, почему Сунтир так реагирует. Он ведет себя как самоубийца, или нет, даже хуже, как увлеченный ботаник. Как будто его сюда привели на увлекательную экскурсию, ранкоров посмотреть.

С опозданием Гаара понимает, что они все просто не чувствуют того, что чувствует он. Вся эта жажда крови и смерти проходит мимо них, не прошивает их насквозь разрядами, бегущими по позвоночнику. Они не чувствуют намерения. А намерение у ранкоров настолько мощное, что Габриэлю холодно даже под броней. Такое кондиционирование он не заказывал.

— Если будешь тормозить, он тебя увидит завтраком! – рявкает он на упрямца. – Эта хрень разбирает AT-ST за две минуты!

Ранкоры плавно, изящно даже переходят на бег, игнорируя повышенную гравитацию планеты.

— А мы для него консервы с открывашками… — уже тише добавляет Габриэль, наблюдая эту невероятную картину. Когда на тебя несется десятиметровый хищник, это всегда впечатляет.

Сунтир точно светлячок. Держится за Явика как за свое, родное. А ведь эти двое собирались его отделать. Откуда только Фел такой взялся?

Гаара бросил бы Явика, чтобы остальные успели уйти. Не задумался бы даже.

— Ты что, хочешь проверить, будут тебя жрать или нет? Будут!

Габриэль убежден, потому что на месте ранкора он бы не отказывался. И ощущение от ранкора идет очень характерное, безошибочное.

Бросить их? Свалить одному?

Эта мысль кажется очень правильной.

Ранкорам не мешает ветер. Ранкорам плевать на снег, и на то, что тропы местами обледеневшие и бежать по ним сложно.

Запястья ноют. Сила не просто кажется доступной. Она в руках, в крови Габриэля, везде. Она смотрит самоубийственным спокойствием Фела. Этот летун действительно не боится. Не понимает. Рейк понимает, от него несет ужасом. От Явика – болью и страхом. Ну хоть эти понимают...

В их эмоциях есть что-то еще. Тонкое и странное. Они не хотят стоять рядом с Фелом. И это не презрение или отвращение, это все тот же страх. Некогда разбираться. Слишком призрачный оттенок. Ранкоры чувствуются лучше.

Явик и Рейк отступают от Фела, отходят подальше, вверх. Рейк поскальзывается, хватается за камни.

Габриэль поворачивается к ним спиной. К Сунтиру тоже. Это неважно для него сейчас, он знает, где кто находится, по коротким всполохам эмоций. Если бы он хотел следить за этим, он бы мог. Но первый ранкор выбирается на плато и, увидев их, торжествующе ревет. Даже в шлеме закладывает уши.

К криффу, к долбаному хатту всех Светлых на свете, зло думает Габриэль. Со всеми их добрыми намерениями. С их долбаным желанием всем помочь.

Он стоит так, словно не собирается никуда идти, и вообще-то это уже правда. И со стороны это, наверное, выглядит хаттски странно. Как будто он сам собрался покончить с собой.

Но следующее, что внезапно понимает Габриэль, обескураживает его донельзя. Это висит в Силе, невозможно не заметить, когда смотришь. Он ранкорам, конечно, гастрономически интересен, но Фел — ооо, Фел для них вишенка на торте, взбитые сливки на кексе, лотальское суфле и самая сладкая конфетка на этом склоне. Нет. Скорее тефтелька.

— Думаю, что у нас паршиво с оружием, — отвечает Габриэль и тащит с головы шлем. Шлем невыразимо мешает и уже ничего не значит. Но ему кажется, что эта жестянка, полная электроники, ограничивает ему обзор. Это неправда. Обзор в Силе шлемом не ограничишь. Но эта иллюзия давления на виски раздражает.

Гаара бросает шлем под ноги и улыбается пилоту с невыразимым, неуместным, но кристально искренним озорством.

— Я им немного побуду, — говорит он и поднимает руку в перчатке.

Он так давно не обращался к Силе по-настоящему. В этом столько удовольствия. Это как стащить с горла удавку и начать дышать. Хватануть ртом воздух и захлебнуться им – и ощущением, что жив.

Размер не имеет значения, говорил учитель.

Воздух уплотняется вокруг троицы курсантов, и, повинуясь воле Темного, отрывает их от земли и тугим порывом ветра швыряет вверх по склону. Невысоко, не выше, чем нужно, чтобы они не разбились об валуны и выступы, но далеко. Далеко.

Пятьдесят метров просил Дюран. Габриэль думает об этом и, конечно, с отвычки не рассчитывает силы.

То, что вышло дальше – это хорошо. То, что сильно – не очень. Но они там в броне. Разберутся.

Земля под ногами дрожит от прыжков хищника и Гаара прыгает в сторону и прокатывается по земле, уходя из-под огромных лап. Потом встает. Ранкоры орут, повернув морды в сторону шевелящихся на склоне курсантов.

Плохие, неправильные люди им не нравятся. Хорошие вкусные люди не улетают так быстро. Но Сунтир пахнет так привлекательно.

Габриэль ловит простенькие чувства зверей и подавляет мимолетное желание тоже облизнуться. Сам он жалеет, что при нем нет меча.

Хранить такие вещи в Академии невозможно. Это как подписать себе смертный приговор. Но как было бы хорошо сейчас иметь что-то, чуть более мощное, чем учебный бластер.

Но он сейчас и так выдал себя с головой. Остается только получить от этого максимум... ну, допустим, удовольствия.

Тьма улыбается его губами.

Фел продолжает вести себя как типичный светлячок и летчик, но Габриэлю временно не до того. Ранкоры, словно сговорившись, решают пробежать мимо. Их стремление к Сунтиру прямо-таки неостановимо, примерно так же, как и стремление Сунтира непременно попасть сегодня на тот свет. Вместо того, чтобы драпать, он пытается вернуться и прикрыть сокурсника.

— Loco… — бормочет Габриэль и дергает пробегающего мимо ранкора Силой за заднюю ногу.

Зверь, набравший разгон, с размаху зарывается мордой в землю и злобно ревет.

С вершины горы, с того самого балкончика, где они с Дюраном устроили засаду, бьет очередь из турели. Дюран, похоже, пытается прикрыть их обоих, и Габриэля, и Сунтира, и в результате беспощадно мажет, едва царапая шкуру второго ранкора.

Первый меж тем отплевывается от земли. Гаара думает, не повторить ли шутку. Ему не смешно, но это уже нюансы. Звериная жажда чужой смерти пробуждает точно такую же жажду где-то в глубинах его души, и если он поддастся этому желанию, для него мишенью станут не только ранкоры.

Этого допускать нельзя, но Габриэль больше себя не сдерживает. Его внутренняя Тьма грозит сорваться с цепи, но работать с Силой после долгого перерыва невероятно приятно.

Если он не сорвется, он ничего не сможет сделать.

Сила – это целый мир, вложенный прямо в ладонь. Делай что хочешь, он твой.

Она очень легко ускоряет все рефлексы. Только это и спасает Гаару, когда обиженный ранкор с размаху бьет его лапой. Когти срывают наплечник брони и глубоко пропахивают плечо, но удар приходится не в голову, потому что он все же успевает увернуться. Он все равно падает, и спасают его только выстрелы Сунтира, потому что ранкор явно опасается вспышек, но не настолько, чтобы не кинуться вверх по склону вновь.

Гаара приподнимается на одно колено. Жгучая боль и бегущая по руке кровь не отвлекают его. Он так зол, что едва их замечает. Тьма переплавляет боль в Силу, привычно и почти сладко.

Габриэль стоит на одном колене, исподлобья глядя на издевательски удаляющийся хвост ранкора, и делает глубокий вдох. От напряжения болит каждая клетка тела. Это что-то большее даже, чем гнев. Тьма? Сила? Гнев тоже становится Силой. Ее столько, что эту волну можно только выплеснуть или сгореть.

Габриэль не знает, что будет, если он промедлит. Он никогда не проверял, что будет, если внезапно выпасть из такой концентрации ярости, когда Сила дрожит даже на кончиках пальцев. Инсульт? Инфаркт? Он просто рассыплется в пепел?

Ранкор ощущается в Силе как очень большой и очень живой объект. Он смертельно опасен, но сейчас он только цель. И это ему должно быть очень больно и очень страшно. Потому что ты можешь ударить Темного, если тебе повезет. Но игнорировать разъяренного Темного… Повернуться к нему куцым хвостом…

— Куда пошел, щ-щенок… — бормочет Габриэль, но на самом деле не он. Это что-то древнее, глубокое и страшное, для чего он временно стал проводником. Что-то большее.

Он поднимается на ноги – медленно, мучительно медленно. Его ладони, запястья и предплечья напряжены так, словно в руках у него штанга, а тело – словно штанга эта совершенно неподъемна. Кровь из плеча не течет, а струится, заляпывая весь бок до левого ботинка.

Ранкор поднимается тоже. Он вдруг отрывается от земли и принимается махать лапами. Он извивается, пытаясь заглянуть себе за спину. Бессильно кричит. В исполнении такой громадины это выглядит жутко.

Учитель когда-то говорил, что размер не имеет значения, но до такой степени владения Силой Габриэль не дошел. Ему тяжело. Поднять ранкора – это половина дела, но держать его… Кажется, что от напряжения лопнут не только все жилы, но и позвоночник.

Красивого броска не получается. Ранкор летит к пропасти как попало, словно живой вертящийся мяч, который то и дело пинают. Он то теряет высоту, то поднимается снова, и в конце концов даже пытается уцепиться лапой за край.

— Ле…ти…на… хрен! – орет на него Габриэль, и этого крика хватает на последний, очень нужный толчок.

Невероятная концентрация Силы разбивается, лопается и бессильно растекается вокруг, оставляя его невыносимо опустошенным, и Гаара сгибается пополам и упирается руками в бедра. Перед глазами темно, и ему временно не до второго ранкора, и не до Сунтира, и вообще ни до чего. Он только слышит выстрелы – бластерные и турельные – и думает, что, может, им еще немного повезет.

Голос Фела прилетает из какого-то немыслимого далека, прорывается сквозь темноту и неприятно тащит Габриэля в реальность. К ранкорам.

— Ох ты боги, — выпаливает он, пытаясь разогнуться. Пальцы дрожат, ноги дрожат, все дрожит, а поджилки вообще трясутся, потому что Сунтир все-таки спустился, и к нему, конечно же, тут же снова ломанулось зверье.

От вспышек под ногами Гаара тоже слегка трезвеет.

— Пошли, пошли, — торопливо соглашается он и даже тянет Фела за собой. Прочь. Куда именно прочь, он пока не понимает. Чудовищный выплеск Силы как будто отобрал у него не только все силы – самые обыкновенные – но и сильно замутил сознание. Так бывает, если ударить разумного по голове. Или разбудить посреди ночи.

Вверх, вниз, в обрыв?.. Нет, в обрыв не…

Его мысленные метания обрывает звук двигателя. Из-за обрыва плавно всплывают бронированные спидеры Академии и все становится как-то громко и слишком светло.

Куда-то исчезают ранкоры. Густо пахнет кровью, паленым мясом и еще почему-то Фелом.

Потом становится тихо.

Габриэль приходит в себя сидящим на пороге тяжелого медицинского спидера. На него набросили одеяло и что-то сделали с плечом, но он не помнит, что, только кутается в тонкую накидку, пытаясь избавиться от дрожи. Смертельно хочется сладкого. Чего угодно. Конфету. Банку меда. Шоколад из пайка. Кусок сахару. Земля под ногами взрыта и обожжена, но в ней следы медиков, офицеров, еще кого-то.

За ними, оказывается, наблюдали. Оказывается, в планы Академии не входило дать им умереть. Это хорошо.

Только что теперь будет? Командиры все видели. И эти, трое… тоже все видели. Надо встать и попробовать уйти, пока это еще возможно. Пока на него не смотрят. Он отлежится где-нибудь… в тихом месте. Если все решат, что он погиб, его не будут искать. Надо только уйти с полигона. Как-нибудь потихоньку.

Мысли путаются. Кажется, что он вот-вот проснется на своей койке в казарме, а все это было сном. Но внутри холодно, потому что даже в таком состоянии он помнит, что его видели, а угроза настоящая. Не ранкоры, а эти… имперские очень специальные люди.

Габриэль пробует встать и что-то у него получается. Сегодня все очень тяжело. Он опирается здоровым плечом о борт спидера, поднимает глаза и натыкается прямо на взгляд Фела. Ну чего ему надо?

— Они хотели тебя убить, — говорит Гаара непослушными губами. Он себя не видит, но ему кажется, что он белый как снег. В спидере, на носилках, те двое. Им куда хуже, и его это, наверное, радует.

— Может, дурная шутка. А может, всерьез.

Ему почему-то не хочется, чтобы в Академии после него осталась память как о человеке, который глупо выдал себя из-за желания покрасоваться.

Интересно, его просто арестуют, если он сейчас не сможет сбежать? Или все будет как-то по-другому?

— Спасибо, что вернулся.

Это какие-то странные слова, они оставляют очень непривычный привкус на языке и смутное недовольство внутри. Вот зачем Фел вернулся с этим своим учебным бластером? Чего он хотел добиться, чтобы сожрали обоих?

Но слова звучат, и Габриэль только бросает на Сунтира хмурый взгляд исподлобья.

На самом деле, Сунтир последний объект, который мешает ему уйти прямо сейчас. Не считая смертельной слабости.

Габриэль пытается было ответить, но вовремя понимает, какие это будут слова. Честные. Поэтому он только облизывает губы и сглатывает сухую слюну. Куда собрался, куда собрался… Подальше.

Светлячок не поймет. Нет. Сунтир. Его зовут Сунтир, он стоит того, чтобы называть его по имени.

Гаара улыбается одной стороной лица и опирается на пилота. Стоять сразу становится легче.

— Да не ранкоры, — говорит он и все еще улыбается. Выходит через силу, но ему и вправду немного смешно. Фел такой Светлый, что непонятно даже, что он в армии-то забыл.

— Эти двое. Трое… Короче. Если ты не ранкориха в течке… Ну вдруг?... То… тебе что-то подложили, наверное. Манок. Эти ранкоры, они хотели тебя больше всех. Не то, чтобы съесть, но так как тебя можно только съесть, тогда съесть… Такое чувство. Сложное.

Габриэль не очень хочет продолжать, но поздно перезаряжать бластер, когда ствол расплавился. Сунтир все видел, и скрывать больше нечего.

Даже того, как успокаивают его слова о расчете. Уравновешивают. Помогают уснуть растревоженной Тьме на дне души.

Они в расчете.

— Я умею чувствовать такие штуки. А ты… Ты меня отпустишь? Мне надо уйти. Куда-нибудь.

Габриэль оглядывается, но вокруг все те же спидеры Академии. Ходят военные.

С ранкорами вышло, конечно, неловко. Это ЧП.

Гаара снова пытается сглотнуть, но слюны не хватает. Во рту сухо. Сила ему сейчас не помощник. Наверное, он все же надорвался, и теперь лучшее, что может ему помочь, это несколько часов полного отдыха.

— Я скрыл, кто я такой. Когда поступал. Меня… накажут теперь. Если останусь.

По правилам теперь и Сунтиру стоило бы его задержать. Он ведь правильный курсант. Светлые — ну, по натуре своей Светлые, а не по стороне Силы — стремятся соблюдать законы. Интересно, Фел тоже?

Он сам сказал, что они теперь друг другу ничего не должны.

Габриэль только не уверен, что действительно сможет уйти. Он и стоит-то благодаря Сунтиру, и было бы невероятно глупо это игнорировать. И если Сунтир захочет ему помешать, противопоставить нечего, кроме слов.

Ну правда, не пробовать же его убить теперь, когда столько усилий вложено ради того, чтобы он жил. Это был бы поступок не Темного, а полного идиота.

Сунтира беспокоит справедливость.

Совершенно неожиданно с ним оказывается так интересно, что в потухших глазах Габриэля появляется огонек.

Он раньше не встречал таких разумных. Или не знал, что встречал.

Сунтир как раз такой, какими учитель описывал джедаев — Светлых, давно уничтоженных Империей. А этот, поди ж ты, служит здесь, форму носит. Но это потому, что не одаренный.

Но настоящий. С этим его благородством и добротой.

Габриэль слушается, и не только потому, что без Сунтира не сможет стоять. Он понимает, что на самом деле идти ему некуда. Карида принадлежит Империи, у Академии достаточно сил и средств, чтобы найти беглеца в считанные часы. Пока он в таком состоянии, в побеге нет смысла.

Выйдет жалко и глупо. Эта мысль заставляет его стиснуть зубы. Потом он опускается в кресло и устраивает голову на подголовнике, и мир на миг становится лучше.

— С десяти?..

Ладно, это еще интереснее. Если бы в голове не крутились всевозможные сценарии самого плохого будущего, Габриэль спросил бы, не участвовал ли Сунтир в гонках. Но мысли пока заняты другим.

Жалко, что Сунтир не согласится улететь с ним куда-нибудь в космопорт. Выбросить его у складов. Соврать, что Габриэль его заставил.

Нет, такую ложь легко раскроют.

За окном спидера горы.

Странно ощущать, что жизни, какой ты ее знал и хотел, осталось всего-ничего, на короткий отрезок пути, после которого ты уже не будешь свободен, а может, и жив.

Габриэль слушает Сунтира, потом поворачивает голову и тихо смеется.

— Светлячок…Ты и вправду…

Он хочет сказать «ты и вправду не знаешь», но это не вина Фела. Тайные знания на то и тайные, чтобы ими не владел кто попало.

— Меня не отправят на кухню. За мной придут… такие же как я. Только сильнее. Взрослые. И… Я не знаю, что дальше. Меня убьют, наверное. Казнят или закроют где-то. В Империи нельзя быть таким как я. То есть… нельзя быть таким как я и свободным. Учитель рассказывал… Он говорил, что если кто-то узнает, кто я, они захотят меня убить. Они убили когда-то очень много таких. Всех, кто принадлежал к орденам. Я не из ордена, я просто умею… Только до этого они вывернут меня наизнанку, потому что захотят узнать, кто меня учил. А я, наверное, не захочу говорить.

Габриэль не уверен. Джесаарай всегда был способен позаботиться о себе, да и отец, наверное, мог его спрятать даже от Империи. Если бы захотел и успел.

— Я не хотел ничего плохого. Мне здесь нравится. Я… Не виноват, что я таким родился. Я думал, что смогу скрывать, пока не выучусь, а дальше будет просто. Но нет.

Габриэль слишком много говорит, потому что ему страшно, а показывать страх он не хочет. И в кресле удобно. Даже чувствуешь себя человеком, а не созданием из киселя.

Габриэль пытается отвлекаться. В первую очередь от тоскливого тянущего чувства, что казарма все ближе. Он думает, как это – вырасти на агрокомплексе. Работать на ферме. Интересно, наверное.

В одном Сунтир точно прав – никто не знает, что будет дальше.

— Империя так делает иногда, — шепотом говорит Габриэль. Страха в этом шепоте нет, хотя ему все еще страшно. Он закладывает руки за голову. Так удобнее, хотя повязка больно давит в плечо.

Показывать страх он не любит. Это слабость, недостойная настоящего Темного.

— Почему ты такой добрый, Сунтир?

Это внезапный вопрос, но если это последний разговор в жизни Габриэля, пусть он будет хотя бы интересным.

— В смысле… Как ты таким стал? Тебя… учили так? Это какая-то религия или…

Гаара вот сам по себе абсолютно не религиозен, если не считать веры в существование Силы, но тут попробуй не поверь, когда она живет буквально в твоей крови. И еще есть Темный путь. Но это не религия. Это образ жизни, и может, немного ее смысл. Но точно не религия.

Кто-то рождается флегматиком, кто-то холериком. Кто-то… Темным.

Так говорил учитель.

Мама, по обыкновению, говорила какую-то ерунду. Про то, что дети не бывают ни темными, ни светлыми, и что выбор есть всегда.

Габриэль не думал, что тут есть какой-то выбор. Просто он вот такой. Все.

Интересный был у Сунтира дом. Он жил в таком месте, где его отца могли уволить из-за какой-то болезни, и поэтому мальчишкам приходилось работать на ферме за него, но Сунтир все равно считал, что правильно – помогать другим.

Габриэль улыбается одной стороной лица. Так бывает, когда человеку хочется улыбнуться, но вместе с тем он в замешательстве.

— У меня дома, — говорит он, — совсем не так. У нас принято…

В эту секунду Габриэль понимает, что его отец, наверное, мог бы быть владельцем такой огромной фермы, на которой работали разумные вроде семьи Фелов. Потенциально мог бы, если бы не был дипломатом. И пусть их семейное состояние держалось на других вещах, достаточно далеких от земледелия, у отца были подчиненные. Работники. Слуги, наконец.

— Если кто-то не может себе помочь, это естественный отбор. Поэтому лучше не быть слабым. Прощать глупо. Надо запомнить, что разумный хотел тебе зла, и избавиться от него. Это всегда хорошо работает. Забота…

Габриэль думает. В том смысле, который вкладывает в слова Сунтир, о нем заботилась мама и кто-то из слуг. Слугам за это платили. Мама… Она всегда была немного не от мира сего.

— Мой отец хотел, чтобы я работал с ним. В дипкорпусе. Его адъютантом, но на самом деле его форсом.

Гаара, забавляясь, заставляет подняться в воздух лежащий на приборной панели брелок, и опускает его обратно.

— Ну так, знаешь. Делать разные вещи, которых никто не видит и не понимает. Внушать какие-то мысли. Может, убивать иногда. Но всегда только то, что он скажет. Он говорил, что вот так у меня будет большое будущее. Это забота? Если да, то я из-за этого из дома ушел. Интересно, как мы с тобой живем в одном и том же мире, видим одни и те же вещи, а ты не понимаешь даже, что твои взгляды для тебя опасны. И мир совсем не так работает. Ты даже обо мне сейчас заботишься. Однажды кто-то использует все это против тебя. Всю доброту твою.

В этот раз Габриэль не просто повернул к Сунтиру голову. Он отстегнул ремни и повернулся всем телом.

Тут каждое слово можно было разобрать по буковке. Размазать, как чужую голову по стенке. Бесчестно? Несправедливо? Неправильно?

Устранить угрозу – честно.

Не помогать тому, кто может и должен помочь себе сам – справедливо.

Неправильно… Что же здесь неправильно? То, что Светлые априори воспринимают мир иначе?

Если ты видишь в одном спектре, а собеседник в другом, вы сойдетесь только на том, что некоторые оттенки мира зеленые.

Мы не звери.

Но это неправда. Именно звери. В самом буквальном смысле. Их обоих можно описать двумя словами: плацентарные млекопитающие. А монстры или нет… Ну, это кому как.

Сунтир продолжал говорить, и только поэтому Габриэль его не перебил. Слишком уж интересная выходила история.

— Ты говоришь как моя мама, — качает он головой. – Как Светлый ты совершенно безнадежен. Но!

Палец юного аристократа выразительно уперся в форму на груди Фела.

— Если меня не убьют, — Габриэль задорно улыбается, — или не арестуют там, или что. Я тебя вызываю. На гонку. Я гонял на Маластаре. Винта Харвест Классик, слышал?

Сунтир оказался чем-то ему симпатичен, и он все никак не мог взять в толк, чем. Обычно разумные, утверждающие, что быть таким как он – нехорошо, ему не нравились.

— Выиграешь у меня – позову в отпуск на Сарт. У нас хорошее поместье. Парк, фонтанчики, девчонки в городе красивые. Продуешь – набьешь морду кому-то из этой тройки. Явику. Или Рейку. Любому. Это чтобы ты понял, что тебе от этого тут только лучше станет. Увидишь, с тобой сразу дружить начнут. Идет?

Использовать нужно было не совсем это слово, но происхождение давало о себе знать. На самом деле, Габриэль хотел уточнить, не боится ли Сунтир с ним гонять после того, что сегодня увидел.