Вообще-то, увольнительные должны были быть отдушиной, приятной передышкой, но как оказывается весьма неочевидно — в том, чтобы проторчать сутки дома в гордом одиночестве, нет ничего отдушающего и приятного. Даже как-то наоборот. Постель, вдобавок к тому, что слишком большая для одного, ещё и холодная, пить каф и пялиться в стену как-то совершенно невесело, как и таскать перекус из холодильника.

Так, например, можно обнаружить, что два целых сэндвича ты и не съешь в одиночку — привычка отломить половину и поделиться с кем-то мимоходом совершенно незаметна, а вот так вот просто режет глаза, когда эта половина так и остаётся лежать на тарелке.

Но увольнительная, тем не менее, оставалась увольнительной, обмену и возврату не подлежала, так что убить целый день созерцанием хронометра было бы совершенно глупым поступком. Этот самый день, конечно, терял своё очарование, однако всё ещё имел какие-то шансы на оценку «неплохо».

В конце концов, сколько их у них, этих дней.

Фел выбрался в сад неприлично рано — солнце едва-едва прогревало воздух, а через зелёные своды раскинувшихся над головой старых пальм и вовсе местами забывало пробиться, сохраняя прохладу. Спустя пару часов, вооружившись небольшой лопатой, он подровнял разросшиеся за его долгое отсутствие цветущие кусты вдоль дорожки и тем самым обзавёлся практически полным ящиком молодых отростков-саженцев. Дорожка, которой не хватало живого фиолетового-розового бордюра, нашлась буквально по соседству — Сунтир, воткнув лопату у самых плоских камней, только отвлёкся на полив пары молодых деревьев рядом с ней, прежде чем взяться за посадку, подставляя лицо полуденным лучам и жмурясь от слепящего света.

Какое-то движение даже так он не пропустил — скорее рефлекторно, и рефлекс этот вечно нависшей над головой угрозой внезапной смерти был только обострён. Барон обернулся, и сделал это вместе со шлангом, из которого крупным дождём лилась вода.

— О, — «движение» оказалось Гаарой, так что удивления в голосе не было ни на йоту. Самый обыденный визитёр после мелкой садовой живности и неумолкающих птиц. — Извини.

Нет, шланг он отвёл в сторону быстро, вернув воду дереву — Гааре просто оно не слишком помогло с тем, чтобы обтекать как-то поменьше, равно как и акробатические навыки.

Никакого раскаяния, впрочем, Сунтир по этому поводу не ощутил — в конце концов, на Габриэле и намокать было особо нечему. Да и тот выглядел ничем не отличающимся от Габриэля почти годичной давности, когда они виделись в последний раз — и будто бы вообще ничего не было.

— Меня уже пытались, так что ты не успел, — ёрничает он в ответ, хоть и не без внушительной толики серьёзности вместо шутки, которая обычно придаёт послевкусию слов холодок. — Сэндвич будешь? — полотенце, как Фел рассудил, предлагать было уже запоздало, да и то ещё пришлось бы искать в доме.

А сэндвич — точнее, аккуратно отрезанная его половинка — лежала и ждала на расстоянии вытянутой руки, когда ею кто-нибудь заинтересуется.

Фел меланхолично щурится от солнца, ярко играющего в брызгах воды вокруг дерева. Вопрос, конечно, кто ещё чего больше пропустил...

— Зависит от того, что ты не пропустил. То, что кому-то очень хочется — или хотелось — обнаружить меня мёртвым? То, что я теперь вроде как несостоявшийся террорист? — он хмыкает с улыбкой, мол, ага, как же, в новинку. Такое разнообразие ролей в жизни ещё надо поискать — от адмирала до дезертира и обратно. Кого тут уже удивишь простеньким, даже банальным терроризмом. — Как, не захотелось ещё ничего взорвать или взять в заложники? Не знаю, может, это передаётся воздушно-... — Сунтир косится на шланг, — ...капельным путём.

Сунтир глубоко, но коротко вздыхает. С Гаары станется и впрямь сделать всё сказанное, и он будет завывать от преследующего восторга тоже вполне буквально, так что смотреть на это, как на чистую шутку, явно не стоит — отмолчаться не выйдет. Правда, что именно рассказывать, он так и не разобрался, причём не столько в формулировке вопроса, сколько в том, что он вообще может сказать. С чего Габриэль вообще взял, что там было что-то особенное? Бывает ли что-то такое восхитительное и невероятное в аресте? Как на его вкус в целом опытного арестанта, всё постоянно плюс-минус одинаково.

— Ну, меня арестовали, а потом мы поговорили с Пеллеоном и меня выпустили, — Фел с размытым взглядом продолжал обливать деревья, будто ничего в галактике не могло интересовать его больше молодых посадок и того, не погрызут ли какие-нибудь гусеницы молодые яркие листочки. — Просто увольнительная на день. Тебе не кажется, что у убийц сейчас куда больше удобных способов, чем ввалиться сюда посреди бела дня? — он пожимает плечами, думая в какой-то степени с совершенно прямой точки зрения и, отчасти, собственных идей, если бы он вдруг замыслил убийство. Когда идет война, для этого не нужно и много прилагать усилий — она сама всё сделает, надо лишь чуть перенаправить.

Вода по насыщенно-зелёной листве стекает весёлыми ручьями, разбиваясь крупными каплями о травинки. Это как-то даже слишком беззаботно, если посмотреть немного вокруг себя, подальше от Бастиона, но именно этого он и ищет — чириканье птиц, нестриженный газон (надо бы, кстати, сегодня его постричь), потому что иначе космос точно его доканает. Ментально, по крайней мере, и он будет как зелёный лейтенант, а не адмирал в почтенных годах, инкогнито сбегать на каждый из обитаемых миров, около которого «Немезида» задержится дольше стандартных суток, от обостряющейся неизбывной тоски по земле.

Сунтир слушает спиной шаги прислуги, шорох льда в ведёрке и шелест корзинки по траве вместе с тонким звоном через полотенце винных бокалов. Он много полагался на слух, с тех пор как мир чуть сузился до  поля зрения одного глаза, но даже когда возможности, казалось бы, вернулись в прежние рамки, он всё ещё остро следил за звуками.

И ещё — умел не показывать спиной, каким интересом его цепляли некоторые темы. Вместо этого Фел преспокойно, стоило им снова остаться с Гаарой без чужих ушей, обдал руки водой из шланга и положил его у края дорожки.

Лицом он не показывал немного хуже.

— Тебе не кажется, что «тайный» и «допрос» как-то... не сочетаются, что ли? Хотя, конечно, это объясняет, почему Янсон ещё благополучно здравствует, а не морозится в виде фарша по холодильникам Химеры, — протягивает он. Не без иронии, но её там много меньше, чем могло бы быть, если бы они говорили о других военачальниках. Он мог вообразить себе и фарш, и печень, и прочий ливер, в том числе и в составе каких-то коронных блюдах корабельных столовых. Был бы он расстроен, если бы не смог заняться спасением своих плоскостей от торпед Уэса ввиду отсутствия последнего по такой уважительной причине? Нет. Хотел бы он попробовать пирожок с начинкой из полковника? Тоже нет.

Барон с прищуром наклоняется над корзинкой и подцепляет пальцами горсть орехов, пробуя их на зуб, пока пристально разглядывает Габриэля.

— Дай-ка посмотрю... Надо же, у тебя даже уши с него не завяли... — он, конечно, шутит, но в каждой шутке только доля шутки. Ему очень хотелось продолжения, даже больше, чем подстричь этот газон. — Допустим, что Даала не вырвет тебе печень, потому что не узнает, что ты мне рассказал.

Суть допросов, как ему казалось, была как раз в том, чтобы получить информацию и смочь с ней что-то делать. Ну, что-нибудь полезное, кроме как что-нибудь знать. Адмирал Даала, конечно, не разочаровывала его некоторой... горячечной непоследовательностью. В целом, конечно, его вполне устроит даже «просто знать», лучше и так, чем отсутствие вообще любой информации, даже оформленной в самые законные рамочки — для всего остального к нему были дописаны титулы и регалии, позволявшие делать крайне загадочный вид и отсылать к криффовой матери всех, кто собирался узнать, а откуда-де барон знает то, чего ему знать не положено. Возможно, даже Натаси Даалу. Возможно, даже ИСБ, но они должны были знать и не спрашивая, иначе это уже профнепригодность.

Как раз на последний случай он тактично опускает ремарку, что мир явно процессе переворачивания с ног на голову, если адмирал захотела информацию, а не какое-нибудь качественно препарированное тело. Судебных процедур в таком контексте не могло существовать.

Фел без особого доверия смеривает взглядом тающий в ладонях кубик льда, Гаару и подозрительные альтернативы. Молчит лишнюю секунду.

— Предположим, честный, — всё же определяется он, не слишком и колебаясь, а затягивая, наверное, больше из-за упрямства. Даже если бы на голубом глазу он вдруг захотел выбрать что-то нечестное, то всё равно не выбрал бы, он для этого, как ни парадоксально, слишком честный.

Фел смотрит, не моргая. По глазам (точнее глазу, единственному способному не только выполнять простейшую задачу — смотреть, но и что-то там показывать), наверное, видно, что он где-то в миллиметре от того, чтобы заржать. Так, знаете, качественно, минуты две, задыхаясь в какой-то момент от нехватки воздуха, потому что мышцы уже будет сводить спазмом, в конце концов плюхнувшись на траву и катаясь по ней, пока или не перемажешься в зелёный сок, или травинки не налипнут везде.

Наверное, какая-то необычная для условия из шарлотки серьёзность в глазах Гаары только его удерживает, хотя на языке вертится подколоть, что теперь военные тайны продаются за яблочные пироги, а Теней настолько не кормят, что им приходится переходить на лёд.

— Моя часть истории? — он приподнимает бровь, не совсем понимая, какой именно, а то повествование с совсем древних времён потребует времени приготовления не на одну шарлотку. Впрочем, он вполне согласен и не вдаваться в подробности заранее, а разобраться в процессе — уж очень ему хочется знать, что там тайного и незаконного, но очень полезного случилось в даальских застенках. — Ладно, пошли в дом, неси яблоки. Четыре штуки. И вино тоже — вино не в пирог, вино в меня, — пока Гонщик шуршит ведёрком (продолжает жевать льдинки, что ли?), сам он забирает с травы поднос, придирчиво рассматривает насыпанные орехи — их он сгребает в кучку, как раз хватит на выпечку и парочку незапланированных потерь. Сыра в рецепте не было, так что его можно было и на ходу жевать.

Сунтир всаживает нож в сочное яблоко — оно аппетитно хрустит, брызгает мелкими каплями сладкого сока на разделочную доску, мякоть переливается на свету. Тонкие, почти что как листочки флимсипласта, дольки были едва ли не половиной успеха пирога, так что ответственность он делит честно, каждому по два. Второй половиной, конечно, были орехи и специи, а никак не тесто, как мог бы думать кто-то, не знакомый с рецептам и секретами покойной мистрисс Гаары, выдававшей их шёпотом, даже когда прониклась к нему каким-никаким доверием.

Он слушает — под мерный стук ножей, вытирая ладони полотенцем, прежде чем пригубить вино из бокала, повыше закатывая рукава рубашки. В целом, Габриэль не говорил ничего такого, что расходилось бы с его взглядами, но которые столь же очевидно никуда не вписывались. Никуда — в смысле в официальную криффню, которыми Империя и Новая Республика регулярно обменивались в печатном формате.

— Не знаю, что там у Республики... но я, во-первых, был удивлён, что полковник в показаниях никого не оскорбил и никого заочно не пнул, будто это была какая-то очень специально выведенная версия Янсона, — он хрустит обсыпкой орешков (он постоянно кусочничает на кухне, когда оказывается на кухне), и звучит, может, тоже несколько беззаботно, с такими рассуждениями, но продолжает, чуть меняя тон: — А во-вторых — да и не могли они напасть на Бастион и Эндекс. Я убил пару дней на расчёты, но ни в одном из вариантов нет такого, чтобы им хватило топлива, времени и эффекта неожиданности, даже если они записались в картографов Неизведанных регионов, каким-то чудом нашли правильную дорогу и имели втрое больше кораблей, чем у них есть сейчас. Это если ещё мы мне берём в расчёт тот факт, что Ведж, когда ему что-то надо — смертельная эффективность... Максимум результата при минимальных рисках. В это укладывается всё, кроме Эндекса и Бастиона — один бесполезен, второй не по зубам с наскоку. Что он ещё говорил? — Фел подцепляет кожистый уголок яблока, явно непригодный для шарлотки, и задумчиво жуёт. Яблоко хорошее, сладкое, а всё остальное как-то кислит.

Фел всё слушает очень, очень внимательно. Практически вот, впитывает звуки не просто ушами, но и всей поверхностью кожи, не перебивая, пока превращает яблоки в полупрозрачные лепестки.

А потом тихо начинает ржать. Проблема всех обладателей Силы, как ему кажется, сколько он их видел — слишком сильно на неё полагаться и напрочь игнорировать все прочие чувства, иногда вместе со здравым смыслом. Иначе бы, например, гвардия Пеллеона не лишилась бы Маарека (совершенно глупым образом на его искушённый вкус), и Уэса не пришлось бы разменивать, и ещё что-нибудь, что было закручено в клубок.

— А ты себе эту лапшу и навесил, — смеётся он как-то по-доброму, беззлобно, пока аккуратно разбирает ломтик от ломтика в глубокой миске, — Антиллес мог и не приказывать. Мог просто попросить, ну... как шарлотку. Даже не попросить, а, так. Поделиться концепцией, что хочет что-нибудь сладкое к утреннему кафу, а вот под тем деревом насыпало яблок. Ни при каком варианте он бы и не солгал, что приказов никаких не получал, потому что он их и не получал. Что, конечно, не отменяет того факта, что всё это куда хуже, чем можно было ожидать, — пока он оглядывается в поисках баночек с корицей и ванилью, покачивает вино в бокале, позволяя ему побольше насытиться воздухом, поиграть на солнечных лучах радужными бликами. — Жаль, что Пеллеон не хочет слушать про бездарных утырков, а ещё это совершенно не бьётся с тем, что Янсон наболтал под присягой.

Дальше была очередь насупиться уже Сунтира. Тоже, ну, так, не самым серьёзным лицом, и вообще не поймёшь, с чего это он — потому что мелкая коричная пыль поднялась, когда он сыпанул, растирая между пальцами, корицу, или дело всё же в тёмных стручках ванили с пьяняще-сладким, настоянным ароматом, когда они нагревались в ладонях.

Или в методах Пеллеона.

— Знаешь, я всё никак не могу понять одного... Неужели обязательно использовать кого-то втёмную? — ему кажется весьма логичным такой вопрос для Тени, даже если он в конце концов окажется риторическим. Он бы положил нож на разделочную доску в каких-то чувствах, громче, хоть бы и воткнув его наточенный нос в дерево, но кладёт его, как ни в чём ни бывало, в чём-то даже красивым движением. — С двойным усердием можно копать и зная, что и зачем. Потому что если меня что-то дразнит, мне хочется в это выстрелить, и иногда я иду на поводу у своих желаний, — на его лице, наверное, весьма явно отразилось, что он думает о всех этих ужимках, многослойных днах, двусмысленностях, особенном пошуршивании одеждами вместо ответов и прочих вещах, которые просачивались из политического поля и неизменно начинали привносить в, казалось бы, нормальные вещи тонкий запах гнили. Далеко не ваниль.

Он разбивает яйца в миску, будто именно этим он занимался всю свою жизнь, а не как эту скорлупу пробивал обшивки космических кораблей. Дело Янсона было гнилым со всех сторон, и да, вообще-то не исключено, что гнило оно не с головы полковника, а с какой-то другой. Изнутри, от косточки, как это бывает в переспелых фруктах.

— А я бы вскрыл. Поспособствовал бы, по крайней мере, — у Фела на лице какая-то странная, не очень добрая улыбка откуда-то из затерянных в истории времён, какая могла возникнуть на лице тогдашнего имперца, вдруг собравшего воедино и сформулировавшего идею, как бы так получше примериться к слабой шее Восстания ли, Республики, чтобы надломить хрупкие косточки. Сейчас ему нравилась не концепция как таковая, а конкретная справедливость и, может, ещё немного ему было жаль Уэса. Так, по-человечески, вне вообще какого-то контекста, потому что если та самая психотехника и химия вызывала едва ли не шевеление волос у Гаары, там должно быть что-то исключительно кошмарное, о чём он лично предпочёл бы и не знать, и не пробовать на себе. — Это сделает ничтожным не только его показания, но и любое слово Республики. Не только для нас, но и для собственных миров... — кореллианин облизнул палец, пробуя на языке сахарную пудру, — для собственной армии.