Квермия была дырой, и это ее несомненное преимущество нравилось Габриэлю больше всего. Целую неделю нравилось, пока он не выяснил, что идущая по его следу подозрительная группа нашла его и здесь. К счастью, он успел закончить все свои дела на планете, и мог немного поиграть в кошки-мышки.
Правильным было бы, пожалуй, попробовать убить их всех. Они охотились на него уже больше трех месяцев, и иногда становились назойливыми, иногда – опасными. Надо было отдать им должное, это были профессионалы, и тот, кто учил их делать свою работу, наверняка был талантливым засранцем. Может даже, джедаем или каким-нибудь выкидышем Инквизитория. Тот, в свое время, наплодил форсов-недоучек с лихвой, и убил, к сожалению, не всех.
И не сказать, что у Габриэля не было настроения устраивать ответную охоту. Единственное, чего ему не хватало сейчас – это времени. И, пожалуй, осмысленности. Убей этих – появятся следующие, которых ты еще не знаешь. Республиканцы не бросят свою увлекательную игру, у них солдатиков много. Всех в песочнице не закопаешь.
Исходя из этого, Гаара уже планировал подбросить этим ребятам свой труп или как-нибудь красиво «погибнуть» у них на глазах, просто чтобы отвязались, но на Квермии не было для этого никаких условий. И людей у него на Квермии не было. И агентурной сети. И ресурсов. И организовать все это на скорую руку он не мог. Оставалось только уносить ноги.
Так что он просто приехал в порт и заплатил за проезд на ничем не примечательном корабле, договорившись, что явится к отлету, запланированному на вечер. Вещей у него не было, кроме небольшого штурмового рюкзака, который он и бросил в кают-компании, и подозрений он особых не вызывал, оставаясь гражданской версией самого себя – приятным, чуточку насмешливым уроженцем Сарта, которому просто хотелось вернуться домой.
Договорившись с капитаном и его помощницей, он ушел – просто ради того, чтобы не отказывать себе в удовольствии поставить ловушку на охотников. Чтобы не забывались и не теряли форму.
Все, конечно, пошло не так.
Что было намного, намного хуже – он не помнил, как именно.
Знал только, что не планировал приходить в себя неизвестно где и долго пялиться в корабельную переборку заплывшими от побоев глазами.
Он был скован.
Его тяжело мутило.
Ему было холодно.
Перед глазами все плыло.
У него болело все тело. Что бы с ним не случилось, он то ли упал с большой высоты, то ли его просто долго били. Характерное онемение губ и пальцев намекало на большой заряд стана.
Что ж, по крайней мере, он мог дышать.
Сила… Ее не было. Он знал это чувство – о, он идеально знал это чувство. Ему приходилось брать в руки ящериц и загонять себе под кожу иглы, когда спрятать свою одаренность нужно было идеально. Просто это было так давно, что он уже забыл, каким глухим, слепым и беспомощным ты становишься. Как это страшно, когда не ты сам решаешь, когда вернуть себе себя.
С ним что-то случилось. Он не хотел ждать, смотреть и слушать, по крупицам собирая данные. Нет, он бы их собрал. Это всегда работало. Просто вышло бы долго. Кто бы ни сделал это с ним, они и так знали, что он жив и в какой-то момент придет в себя. Они все равно придут с ним говорить… Наверное. Так почему бы не ускорить процесс.
Придя к такому выводу, Гонщик подтягивает непослушные ноги к груди и с силой бьет ими в переборку, пытаясь привлечь к себе внимание.
Неосторожный ход, но он понятия не имеет, куда они летят и сколько у него времени. А если ты скован, противника нужно подманить к себе очень, очень близко, чтобы иметь возможность его убить.

Сработало.
Пока кто-то возится с дверью, Гонщик размеренно дышит, прикрыв глаза и собираясь с силами, и вот, этот кто-то входит. У него легкие, почти бесшумные шаги. Он закрывает дверь.
Интересно.
Габриэль открывает глаза и обнаруживает рядом девушку. У нее тонкие черты лица, и смотрит она беззлобно, так что он рискует открыть глаза пошире. Все равно не получается, криффов отек превращает их в щели.
Кажется, девушка к нему расположена. Если это не хитрый прием, чтобы заставить его поверить в каких-то союзников на этом корабле. Так бывает. Но если даже так, пусть – это не пытка, не избиение, это почти приятная вражеская хитрость, не приносящая вреда. Главное, не болтать лишнего, а это привычный пункт в дневном расписании.
- Привет, - шепчет он и пытается улыбнуться. Подсохшие корки на разбитых губах создают неприятное, тянущее ощущение. Но он все равно улыбается. Лицо девушки кажется смутно знакомым. Но с ним ровным счетом ничего не связано. Ничто не крутится в памяти, силясь выйти на свет. Он просто где-то ее видел.
- Где я? – тишайшим шепотом спрашивает он. Говорить трудно, а еще ему хочется, чтобы она нагнулась поближе.
Во-первых, ему нужен ее запах. Так он узнает ее даже в том случае, если ему завяжут глаза. Во-вторых, если она знает, кто он, она не нагнется.

Отредактировано Gabriel Gaara (10-09-2023 20:22:55)

Вот как, он куда-то собирался лететь. А откуда? И куда? В голове полная каша. Единственное, в чем Гонщик точно уверен – это в том, что он вряд ли рассчитывал улетать в таком виде. Это на корабле его так отделали?
«Мы» — это экипаж?
Картинка, прямо скажем, не слишком прояснилась.
- Да, - выдыхает он и снова пробует смотреть на девушку прямо. Взгляд то и дело расфокусируется.
В воде может быть химия, растормаживающая сознание, но Габриэль уверен, что его сознание и без того не в порядке. К тому же они и так могли ввести ему любой препарат, если уже не ввели. Если честно, они могли сделать с ним что угодно. В таком состоянии он мог справиться с кем-то одним, но двух уже было бы много. А их… Нет, их должно было быть больше.
К тому же пусть ей будет приятно, что она смогла немного помочь. Ему тоже будет – после стана сушит невероятно. Или это после наркоты? Ему вводили наркоту?
Мысли тяжелые и медленные. Шевелятся, как огромные камни на дне слабого потока.
- Кто я?
Это единственное, пожалуй, что он помнит хорошо. И это проблема. Потому что сказать им правду он не мог. Он сказал что-то другое. Что? Кем они его считают?
Что здесь произошло?

Габриэль слабо улыбается.
- Домой. Я летел домой.
Это странно, как слабая радость пробивается сквозь душную апатию. Она нелогична от начала и до конца, потому что куда бы он ни собирался, он туда уже не летит. Но все равно хорошо, потому что на Сарте он появляется, только если в жизни у него все в порядке. После успешной миссии, например. Или в отпуске.
Это значит, что до встречи с неизвестными захватчиками у него все было нормально.
Смешно радоваться этому сейчас, но он все равно тихо смеется. Крифф его знает, почему. Сарт как точка назначения делает его счастливым.
А вот страха нет. Это плохо. Еще один признак того, что в крови побывал наркотик.
Ладно. Надо собраться. Он – Раэль. Если она не врет, для экипажа он просто путешественник. Может быть, это открывает массу возможностей. Пока непонятно.
Девушка просит не дергаться. Габриэль слушается. В Галактике существует считанное количество разумных, которым он позволяет прикасаться к своей голове, но сейчас у него нет выбора. Он только вздрагивает, когда чуткие пальцы незнакомки находят особенно болезненные места.
Таких хватает.
В награду она дает ему попить, и Гонщик жадно этим пользуется. Жажда мучает его сильнее всего, и он пьет, пока вода в бутылке не заканчивается. От этого с тошнотой все становится хуже, и он замирает в полной неподвижности.
Ничего. Вода – это настолько важно, что теперь надо только потерпеть. Если его будут бить снова, его вывернет и он добавит им уборки. Если не будут – скоро станет легче.
Интересно, как девчонка заботится о нем. Словно это важно.
- Я не знаю.
Он отвечает на вопрос из чистой благодарности. А еще ему не хочется, чтобы она быстро ушла. Если она помогает сейчас, совершенно его не зная, есть некоторый шанс, что она захочет помочь еще. Но для этого нужно говорить.
- А кто они? Можно предположить, если знать… В голове все путается. Я… Раэль. Ты?..

Ситуация начинает немного проясняться, чего не скажешь о мути в голове. Гонщик ненадолго закрывает глаза.
Республиканская полиция. Если он не придумает что-то прямо сейчас, он мертв. Ему еще повезло, что его не убили сразу. Наверное, хотят сделать красивый суд и показательную казнь. Это все, что с него можно взять – не считая старых имперских секретов, чего нельзя исключать, и как бы ему в точке прибытия не позавидовать мертвым. Возможно, казнь еще не худший вариант.
Он все равно слабо улыбается. У него приятная улыбка, она сейчас хорошо отражает его беспомощность и беззащитность.
Амара, наверное, в детстве любила подбирать бездомных щенков и котят, и ему сейчас лучше побыть таким… котом. Иногда светлые порывы в разумных не пусты и не бесполезны, иногда их можно беречь и поливать, как хрупкие зеленые ростки.
- Я бы сказал, - шепчет Габриэль сквозь улыбку. – Какая теперь разница?
Он приподнимает скованные руки, смотрит на магнитные наручники. Мощность явно выставлена так, словно он был по меньшей мере ранкором. Вот же предусмотрительные засранцы.
- Я… плохо помню, - выдыхает он с совершенно искренним отчаянием.
Интересно, хоть кто-то из его друзей, подчиненных, соратников знает о том, что случилось? Лучше на это не рассчитывать…
Левый нагрудный карман куртки вырван почти с мясом. Что в нем лежало? Это его так обыскивали? Значит, документы должны быть у них. По документам он Раэль. Чем занимается Раэль? Ладно. Звезды с ним, с Раэлем.
- Кажется, я служил, - бормочет он, пробуя поудобнее устроить отбитые места на твердом холодном полу. – Но я… не помню себя каким-то особенным.
Он снова пытается улыбнуться, но выходит больше горько, чем как-то еще.
Особенным был Вейдер. Особенными были Инквизиторы. Много кто был… лучше. Так скажем. А если он так глупо вляпался и позволил везти себя, как заботливо перемотанную шнурком копченую грудинку, хорошо отбитую притом, он точно не заслуживал звания «особо опасного».
В таких случаях лучше осадить свое самолюбие и понизить планку до просто «опасного». Чтобы не забываться.
А она, значит, не верит республиканцам. Ему повезло и с ней, и с этим ее неверием.
Гонщик снова смотрит на разбитые руки. Для этого ему приходится приподняться. Интересно, у кого ключи от наручников, где? Сможет ли она их достать и не попасться?
Со вздохом он кладет голову обратно на пол. Поворачивает ее к Амаре. Лицо девушки немедленно плывет перед глазами.
На «очень опасного» претендовать нечего.
- Я помню спорт, - шепчет он и снова улыбается, потому что, ну правда, спорт он помнит очень хорошо. – Друзей… Соревнования. Может, я выступал за сборную. Я помню… Большие залы. Медали. Кажется, я… даже учил кого-то. Может, я был их тренером? Таким, знаешь… суровым. Из тех, кого… терпеть не могут. Ведь куча… добропорядочных республиканцев… жила в Империи… Работала в Империи… Так что… не знаю. Может, у них просто план? Сдать начальству… раз в месяц… десяток бывших имперцев. А если они не помнят, что делали… так это же еще лучше. Так можно кого угодно имперцем назвать. Очень легко… выполнять план.
Это чудовищно длинная речь для него, но она ведет куда нужно.
- У меня все плывет перед глазами, Амара… Как будто… Как спайс, который никак не отпускает. На мне… их медпак? Или… во мне?

Габриэль лежит с закрытыми глазами и снова позволяет себя ощупывать, и от этого все его защитные инстинкты немедленно поднимают крик, но он терпеливо глушит их. Раньше переживать надо было. Когда кто-то оказался так хорош, что вырубил его и… сделал все это с ним. Амара же, надо отдать ей должное, прикасается неизменно аккуратно. Это почти не больно.
- Ничего, - он успокаивающе улыбается. Губы снова лопаются, но это к лучшему. Она должна видеть его кровь, она должна видеть, что с ним сделали. – Я не могу просить тебя помочь… Они… могут убить тебя. Спасибо за воду. Тебе… опасно быть здесь.
Он цепляется за это «здесь» даже сквозь мутное отупение. У них должен быть медотсек. Добраться до него было бы большой удачей.
- Уходи. Может… я плохой человек… не знаю. Не настолько. Уходи.

Хорошо. Она остается и тем самым делает первый шаг.
Старый как мир прием всегда работает как на Светлых, так и на добросердечных разумных без особых признаков одаренности.
Чем больше кто-то делает тебе добра по мелочи, тем легче он согласится на что-то серьезное. И если Амара в эту камеру пришла из чистого любопытства, то решение остаться – это следующая ступень.
Габриэль едва заметно улыбается в потолок.
Лестница причинения добра может оказаться длинной, и если Амаре немного повезет, она никогда не узнает, вела она вверх или вниз. Падать будет больно, а страховочные ремни… Габриэль как раз подносил зажигалку к одному из них.
- Если бы ты только смогла достать ключи, - шепчет он. – Мои руки… Я почти ничего не чувствую. Связали как нерфа на бойне. Но это… опасно. Посмотри на меня. Они могут сделать с тобой то же самое, если поймут…
Ему ситски интересно, что она собирается придумать против четверых республиканцев. У нее была причина прийти сюда, и по той же причине она не станет их убивать (а жаль). Что оставалось? Стан? Снотворное в каф?
У него было бы больше вариантов. Нет, надо узнать, что она собирается делать. Если она нарвется или, хуже того, погибнет, он потеряет последний шанс.
Руки, кстати, и вправду болят. Голова словно колокол, гудит после каждого слова. Надо как-то собраться, думает Гонщик, и пробует сесть по-настоящему. Его немедленно ведет вбок.

- Если ты достанешь ключи, нас будет трое против четверых, - добродушно бормочет Гонщик, которому все труднее интонировать правильно. Нет, девчонка вызывает у него самые одобрительные чувства, но ему слишком плохо. Кроме того, приходится следить за тем, чтобы версия «республиканской полиции», и без того честная, не стала вдруг достоверной. Он не должен выглядеть опасным. Он не должен быть жестоким. Для отдельно взятой девушки Амары он должен быть… каким-то другим.
Беда в том, что Габриэль не очень хорошо представляет себе, каким. Будь он в норме, он бы соображал лучше, и играл бы роль лучше, но в этом случае он и был бы не здесь.
Ладно.
Он облизывает губы. Пить хочется снова, но эта жажда ненастоящая. В него не влезет больше ни капли, просто сильно сохнут губы. Это из-за того, что кровь на них превращается в корочки. И нудная, тянущая боль не придает силы, а отбирает их. Непривычно.
Должно быть не так.
Он медленно поднимает руки. Опухшими пальцами пробует трогать свою разбитую голову. Амаре можно верить на слово, череп цел. Просто надо понять, где эта чертова игла. Или что они использовали для того, чтобы отрезать его от Силы?
Может быть что угодно… Даже что-то новое.
- Химия хорошая, - шепчет он и ненадолго прячет лицо в собранные горстью ладони.
Слишком хорошая.
То, что предлагает Амара, можно сделать без всякой химии. Но для этого здесь должен быть Габриэль Гаара, Тень, а не колбаса «императорская», хорошо отбитая, с этикеткой «Раэль» на боку.
Если он все еще Тень, он должен сейчас хорошо поработать головой. Можно даже чужой. Как говорится, нет своего снаряжения – найди, где одолжить. «Одолжить».
- Ты сможешь продлить этот полет? – спрашивает он, отняв руки от лица и неожиданно прямо глядя на девушку сквозь заплывшие веки. – Сделать так, чтобы мы подольше оставались в гипере, чтобы вышли не там, где они хотят? Ненадолго. Хотя бы на сутки… двое… Это бы сильно помогло. У нас было бы больше времени, чтобы что-то придумать. Это легко замаскировать под сбой в системах.

- Там разберемся, - реагирует Габриэль на «злых и нервных». Душевное состояние республиканцев его не интересует. Если у них с Амарой все получится, нервничать похитителям недолго. Если нет… Тогда тем более все это будет неважным.
Он ерзает на холодном полу, пробует сесть лучше. Кажется, за время, проведенное без сознания, он отлежал себе все, что мог.
Услышав последнюю фразу, он поворачивает голову к Амаре и уже не отворачивается, как делал раньше, чтобы просто смотреть перед собой.
Ему так неудобно, но Гонщик терпит. Ему нужно видеть лицо, пусть даже обзор у него сейчас аховый.
- Зачем? Чем… что… чего ты хочешь этим добиться? Первое, что они сделают со мной в медотсеке – по горло зальют спайсом. Так иногда делают республиканцы. Превращают пленника в наркомана, чтобы потом допрашивать… Давать дозу за ответы… Ты не знала?
Ему не нравится слово «умирать».
До сих пор гостья не сделала ему ничего плохого и даже собиралась помочь, но он слишком беспомощен, чтобы позволить себе что-то большее, чем капельку тщательно рассчитанного доверия. Хорошая инсценировка потребует… многого. Достоверно умирать не сложно. Выжить после этого – другое дело.
- Слушай… ты не могла бы проверить мои карманы? Вытащи, пожалуйста, все, что в них лежит и сложи куда-нибудь подальше, чтобы я мог… не знаю, хоть на бок повернуться. Потом, когда ты уйдешь. Очень сложно так лежать. Все… впивается в тело и… так хуже. Можно?

Отредактировано Gabriel Gaara (14-09-2023 01:04:17)

Амара обыскивает его быстро и хорошо. Не зацикливается на одних только карманах, проверяет, что под одеждой, но все равно ничего не находит.
Габриэль упирается затылком в стену. Холод и боль прочищают ему мозги.
Камера вокруг небольшая и она пуста. Кроме них двоих здесь ничего нет. Что бы ни отрезало его от Силы, это либо игла, которая всажена где-то под кожу, либо что-то, введенное в кровь, либо техника Силы. Не вещь, которую можно просто убрать.
Плохо.
Это главная характеристика того, что делается у него внутри.
- Здоровье пока неважно, - он улыбается одной стороной лица, косится на девушку. – Если я буду жив, мы все вылечим.
Она очень хочет помочь, это чувствуется в ее словах и действиях без всякой Силы. Габриэль не видел таких разумных лет… много. 
Светлячок.
Если честно, его сильно успокаивает то, что она не знает, что делать с ним в медотсеке. Охотники бы знали. Он бы действительно не отказался туда попасть, ему точно нужен был автодок или хотя бы доступ к лекарствам, но только не с охотниками. Если они принесут его в медотсек, они будут делать то, что нужно им.
А ему нужно встать на ноги. Он собирался домой. Республиканская тюрьма – это лишнее. Эшафот, казнь – тем паче.
Гонщик закрывает глаза и почти видит перед собой возбужденную толпу. Нет, не перед собой – наверное, там будут еще голоэкраны. Камеры, которые будут снимать его лицо до самого последнего момента. И голос диктора, называющий его имя, звание, должность и все статьи, по которым он осужден заочно.
«Нееееет».
От отвращения к этому зрелищу его почти трясет. Никогда. Не так просто.
- Амара, - зовет он. – Иди. Сломай корабль. Дальше будет видно. Мы можем придумать сейчас что угодно, но все зависит от того, сможешь ли ты… Сломать корабль. И найти ключи. Я буду в порядке, если ты найдешь ключи. Я справлюсь. Даже… Даже если они убьют меня в драке, это лучше… Это… большая помощь.

Амара пытается заглянуть ему в глаза, и Гонщик ничего не говорит в ответ. Он еще не знает, что и как случится, если его похитители решат заглянуть в это хранилище пленных имперцев. Может быть, нарваться будет лучше.
Он почему-то уверен, что даже сейчас может кого-то убить. В мозгу медленно крутятся самые примитивные схемы. Как драться в наручниках, когда ноги тоже скованы. Как бить, как пружинить всем телом, когда нужно подсечь или выбить подходящему колени, как набросить скованные руки на горло так, чтобы все получилось.
Это не те вещи, о которых он может забыть. Это неотъемлемая его составляющая. Йинчорр вплавил в него это знание, и чувствовать это сейчас… приятно. В этом ощущении почему-то много покоя. Но не в старом джедайском смысле, а такого. Хорошего.
У качественного клинка есть баланс, и Гонщик находит очень много баланса в мысли, что все еще может кого-нибудь убить.
Так он и смотрит на Амару в ответ. С необъяснимым спокойствием.
Она уходит, и он позволяет себе расслабиться и стечь по стене вниз. Его смертельно тянет в сон, только спать он… не хочет. Лучше быть настороже.
Он спорит с телом еще полчаса, а потом все-таки проваливается в забытье. Сны мутные, тяжелые, и там он еще в Центре, а иногда на Мустафаре, и окружающая реальность еле-еле прорывается в этот бред. Маячит серым потолком.
Через несколько часов его выволакивают из трюма. Сперва он не понимает, зачем, только крутит головой, пытаясь рассмотреть внутренности корабля. Он помнит его, это «Ложный след», он точно был здесь, Амара говорила правду.
Его куда-то тащат, и Габриэль не упирается, но его всего лишь ведут в санблок. Справлять нужду приходится в присутствии свидетелей, но Гонщику в высшей степени плевать. Потом его ведут обратно, в ту же комнату в трюме. Ее дверь даже снаружи кажется массивной. Кажется, это холодильник.
Габриэля вталкивают внутрь и тут же бьют по ногам, чтобы упал. Им не нравится, что он может стоять сам. Они говорят об этом в его присутствии, потом двое из них идут охранять дверь, а двое начинают расспросы.
К сожалению, спрашивают они о том, о чем он не забыл. Чем он сейчас занимается, кому теперь служит, где остальные, с кем он поддерживает связь… Габриэль ждет, появится ли в списке хоть один вопрос, на который он мог бы ответить и тем облегчить свою участь, но его похитители – ребята очень конкретные. Они знают, о чем спрашивать. Бить они тоже умеют. К счастью, его не пытают. Не по-настоящему.
Он упрямо повторяет свое «не помню», харкает кровью на пол, а сам с тупой отстраненностью пытается понять, почему. Не умеют, не хотят пачкать руки, или откладывают все это до прибытия в тюрьму? Последний вариант самый верный, это быстро становится понятно из лаконичных фраз, летающих где-то над головой.
Когда его оставляют в покое, Габриэль сворачивается в клубок как кот, стремящийся спрятать живот, и прижимается распухшей щекой к холодному полу.
Сейчас ему нравится эта температура.
Он долго лежит неподвижно, и почти не реагирует, когда его окликают по имени.
Трудно привыкнуть к тому, как долго и медленно регенерирует тело, когда нет Силы. Когда ты не можешь даже снять боль, и остается только лежать и дышать ею.
Габриэля разворачивают лицом к потолку без помощи рук, и он знает, что это. Кто это.
Над ним стоит этот их чужой одаренный, а потом его лицо становится ближе. Он садится на корточки.
Гонщик тут же пробует ударить – двумя кулаками сразу, потому что браслеты туго сводят его запястья, держат их вместе. Но можно и так. Он пробует. Конечно, ничего не получается. Воздух на пути удара мгновенно превращается в кисель – такой плотный, что не продавишь. Габриэль знает, что это. Его держат Силой, как щенка-первогодку.
- Лежи, - просит его… кто?...
С этим лицом связано какое-то имя. С этими глазами связан страх.
Когда форс наклоняется ближе и пробует заглянуть Габриэлю в лицо, он невольно отшатывается, хотя не может провалиться сквозь пол.
- Думаешь, что спрятался, - говорит этот… Светлый?.. он должен быть Светлым… - Верни себе Силу, - просит он. – И я заберу тебя. Подумай. Мы уйдем вместе. Ты станешь свободным. А если нет – что тебя ждет?
- Почему я? – хрипит Гонщик, совершенно не понимая, что происходит. Он пытается отползти, но за спиной переборка.
- Хорошее тело, - говорит этот Светлый, склонившись так близко, что его лицо заслоняет собой весь обзор. Становятся видны капли пота над его верхней губой, мелкие порезы от бритья на щеках, и даже то, как раздуваются крылья его носа. – Хороший мозг. Ты ведь очень талантливый, Гаара. Тебя ценили раньше, а теперь так не ценят, а вот для меня ты… Ты. Для меня.
Светлый берет его рукой за подбородок, силой заставляет повернуть голову. Их губы почти встречаются, но Гонщик знает – не предвидением Силы, а каким-то очень человеческим чувством, что дело здесь не в какой-то личной симпатии или извращенческих наклонностях этого засранца, дело в чем-то другом. И от этого ему впервые по-настоящему страшно – до липкого пота и дрожи в коленях. Он дергается как зверь в силке, пытаясь то ли освободить голову, то ли ударить ею же, лишь бы этот Светлый не держал его так, не дышал ему в губы.
- Что? – шепчет чужой форс, не разжимая пальцев. – Вот так тебе нужно задавать вопросы? Этого ты боишься?
Габриэль слышит смешок, но смотрит куда угодно, только не в это лицо.
- Ты же можешь, да? Верни себе Силу. Ты же хочешь уйти отсюда, я чувствую. Ты тоскуешь. Верни ее. В этом нет ничего страшного. Смотри, он жив. И с тобой ничего не случится.
- Мм… я не… м-м-м… не могу, - выговаривает Габриэль сквозь стиснутые зубы дрожащими губами. Он даже не знает, правду ли говорит, ему сейчас понятно только одно – чего бы ни хотел этот… это… нельзя ему это дать. Это жуткое нечто, говорящее губами Светлого, невидимое и неощутимое, но страшное – это Гонщик помнит, дикий страх, страх и ничего кроме страха – эта непонятная тварь не должна найти в нем то, что ей нужно.
- Сука ты, - говорит Светлый ласково. – Жалко тебе, да?..
- А что, если я им скажу… - Габриэля трясет, но он все равно говорит сквозь намертво сведенные челюсти. - … что ты такое. Что ты… н-не то…
- А ты знаешь, что я такое? – спрашивает у него Светлый и склоняет голову ниже, чтобы еще немного подышать страхом. – Ты же меня даже увидеть не можешь, Темный.
- Я…п-попробую.
- Ой, зря ты так… - форс намечает улыбку и качает головой. – Ну ладно.
Он выпускает Габриэля, но только для того, чтобы приложить к его плечу инъектор. Гонщик дергается, но запоздало – что бы ни было в ампуле, вся доза уходит в него. Мгновенно становится жарко. Это спайс. Непонятно, какой, да и не важно, потому что он мгновенно затягивает сознание в бесконечную черную дыру.
Когда – когда? Через несколько часов? – кто-то снова приходит проверить его, Габриэль может только размеренно дышать и смотреть прямо перед собой. Он помнит, что хотел сказать что-то важное, и обрывки этого даже вертятся на языке, но фразы выходят медленные, ленивые. Пустые. Он просто бредит вслух. Его больше ни о чем не спрашивают, но зато и не бьют. Кто-то проверяет его зрачки. Кто-то свистит. Кто-то уходит.
Остается тьма.
Гонщик падает в нее, как в свою постель. Во тьме всегда… правильно. Там тихо, темно и пусто.
Он лежит в ней много часов, расслабленно, неподвижно и тяжело. Где-то далеко, очень далеко, где-то в другом мире ему больно.
Где-то в другом мире слышится шорох двери.

Прикосновение ощущается как сквозь тяжелое плотное одеяло. Пустое, безликое касание. Оно должно ощущаться иначе. За ним должна стоять жизнь, индивидуальность, призрак эмоций, энергия, целый небольшой мир, но ничего этого нет. Только тепло, скользящее по спине.
- С-слышу, - аккуратно выговаривает Гонщик, заставляя губы сложиться так, чтобы из них появилось слово, а не кошачье шипение.
Выбираться из темноты не хочется, но нужно возвращаться к этому отвратительному миру. Сначала он спал из-за спайса, затем – потому что заставлял себя спать, но сейчас нужно было что-то другое.
Сначала открыть глаза. Потом попробовать встать. Потом сделать шаг. Потом убить – одного, сначала только одного. Не думать о том, сколько их там. Если нужно, разбить все это на еще более мелкие задачи. С мелкими задачами он справится даже в таком состоянии.
- Расстегни…
Руки, ноги, ему сейчас потребуется все.
Идиотская мысль, которая неожиданно заставляет его вздрогнуть от смеха и открыть глаза по-настоящему.
Так странно, так непривычно, что Амару сейчас можно видеть только глазами. Так пусто. Мир кажется набором пластиковых декораций.

Как только Амара снимает с него наручники, Гонщик пытается ответить на рукопожатие – не может – и рывком садится, переживая момент тяжелого головокружения. Но тут же принимается растирать запястья.
Пальцы жжет огнем. Габриэль разминает их, потом тянется за стимулятором. Промахивается с первого раза, со второго – берет инъектор и без тени колебаний загоняет дозу себе в бедро.
Это так удивительно, как Светлым трудно решиться на последний шаг, когда они готовы пройти все шаги до него. Пойду, вырублю… не хочу их убивать, но знаю, что ты убьешь.
Он ловит Амару за запястье. Позволяет ощутить, как слабое прикосновение, в котором силы не больше, чем у котенка, набирает жесткость. Эта жесткость – отнюдь не признак того, что он в порядке, это работа его упрямства и стимулятора, но уже первого хватило бы, чтобы дернуть ее обратно.
- Не… не спеши.
Чтобы удержать ее, ему сейчас приходится висеть на ее руке всем телом, и его радует его вес.
- Один из них не то, чем кажется. Его не возьмет стан. Но если ты слишком сильно повредишь его тело, он… возьмет тебя. Нельзя подходить. Нельзя… не убивать.
Паразиту нужен был одаренный, но это исключительно дело вкуса. Если он поймет, что у него нет выбора, сойдет кто угодно.
Габриэлю никогда не приходилось убивать этих тварей. Он даже не верил до конца, что они существуют. Все упоминания о них умещались на полях старых фолиантов, и самая большая заметка про них попалась ему вовсе не в тех архивах, куда он был допущен официально. Про этих паразитов хорошо знали Светлые. Темные же…
Это особая ирония Силы, что Темные не способны даже увидеть их по-настоящему.
- Это не бред, Амара, - на всякий случай добавляет Габриэль, потому что нет никакой надежды, что она поверит ему, зная, под какой дозой спайсов его держали. – Если ты подцепишь это… Нет силы, которая могла бы тебя спасти. Нет лекарств.
Попробуй извлеки тварь, рожденную самой Тьмой. Нематериальный сгусток энергии, умный, невидимый и способный только жрать.

Гонщик сейчас хорошо понимает только две вещи: Амара не ушла, это раз, и она задает уточняющие вопросы, это два. Его это так радует, что он даже садится ровнее, потом подтягивает под себя ноги и неуклюже поднимается на одно колено, немного используя девушку как опору.
Так их глаза оказываются ближе.
- Это паразит, - говорит «Раэль», потому что не может придумать никакой более правдоподобной лжи. Да и зачем. Это как раз тот случай, когда ей лучше бы поверить в правду. – Если ты поломаешь его носитель, он влезет в твое тело и будет жить в твоем мозгу. А ты уже не будешь.
На ноги вставать тяжело, но надо. Он пробует, борясь с тем, как вся эта камера идет кругом. Выпрямиться сложнее всего, но Гонщик делает и это, а потом бесцеремонно обнимает девушку за плечи – двумя руками сразу, потому что иначе стоять ему трудно.
От него отвратительно пахнет, на его собственный вкус. Кровью, спайсовым потом, чем-то еще. Но сразу разжать руки он не может. Мир все еще пластиковый, пустой как театральная декорация, но чувствовать что-то живое под руками хорошо.
- Извини, - говорит он без малейших признаков совести. Потом трется щекой о висок Амары, будто огромный кот.
Эта жизнь для него недоступна, и он не хочет думать о том, что было бы, если бы он мог сейчас до нее добраться, но ему все равно нравится. Может, так же коты трутся о флакончики травяных отваров, которые не могут открыть. Или об людей. Которых, все же, не едят – по крайней мере, при жизни.
- Дай мне бластер, - шепчет он. – Свой. Тогда у меня тоже будет выбор, убивать или нет. С ножом я могу только убивать.
Правда еще и в том, что с бластером ему будет легче. А с ножом… Он ничего не сможет сделать сейчас чисто. Кровь будет по всему кораблю. Разве что ему повезет, и он сможет взять оружие у первого же тюремщика.