Сообщение от Генриетты приходит как неожиданно, так и парадоксально вовремя. Габриэль некоторое время крутит в руках комлинк, глядя из окна спальни на парк, медленно темнеющий в лучах заходящего солнца, и с каждой секундой утверждается в этом чувстве. Вовремя.

Ну, скажем так, пора уже.

Поэтому вместо того, чтобы лечь, он одевается в дорогу, и выглядит обычно и ничем не примечательно.

Для этой поездки Габриэль берет из ангара «Скипрей». Обстановка в Галактике и немногословность Генриетты очень располагает к тому, чтобы лететь на тяжелом истребителе. Компанию Гонщику составляет только черный имперский астромех. Делиться с ним шепотом интуиции – только зря время терять, но Габриэль, против обыкновения, охотно бы с кем-нибудь поделился.

Хорошо тем форсам, кто целенаправленно воспитывает у себя дар предвидения, кто хоть сколько-нибудь к нему предрасположен. Габриэлю в жизни повезло иначе, и в большинстве случаев ему приходится довольствоваться вот такими вот смутными предчувствиями. А они уже много дней говорят о том, что в Галактике что-то вот-вот пойдет по звезде. Причем еще хуже, чем до этого.

Гонщик еще не дошел до такой кондиции, чтобы искать встречи с Люком, чтоб его, Скайуокером, и просить что-то расшифровать, но почти сошелся на том, что ему нужен разговор с более сильным одаренным. Причем таким, кто согласился бы с ним говорить, да еще на такие щекотливые темы.

С этим были сложности.

К Стилу идти было бесполезно. Не тот случай. Оставался… пожалуй, Кам. Вот кто знатно бы удивился, но… Габриэль, бывало, отмачивал выходки и покруче, чем просто появиться на пороге у старого знакомого с невинным вопросом. Пусть даже это Светлый знакомый и вот, джедай – теперь и снова.

На подлете к Вортексу Гонщик выбрасывает из головы всех одаренных, вместе взятых, и даже часть своих тревог. Внезапное письмо Геты после многих дней тотального молчания интересует его значительно сильней. К тому же, у него тоже есть тема для разговора.

Животрепещущая.

К счастью.

На подходах к отельному комплексу не обнаруживается никакой, даже самой завалящей засады, и Габриэль с легким вопросом приподнимает бровь. Так можно и форму потерять, ну право же.

За дверью его встречает запах его любимого чая и Генриетта. Она что-то говорит, но он едва ли слушает. Не задержавшись на пороге и на шаг, он идет к ней, обнимает ее и целует, словно они расстались вчера. Ему нравится так, и ему не нужны ее извинения – чтобы принимать их всерьез, нужно обижаться всерьез, а он этого не делал.

Вопросов, не против ли она, он тоже не задает.

Гонщик слушает тишину, подается головой навстречу гладящей его руке. Эти вольности ему нравятся. Другое дело, что у него есть серьезная тема для разговора. Надо бы приступить к делу, но вместо этого он целует Гету еще раз, потому что дела вечны, а встречи нет.

— Конечно, вляпался, — потом честно говорит он и принимается заглядывать в чайники, чтобы выяснить, где какой. Судя по имбирю и апельсину, Гета перестала на него сердиться, это хорошо.

— Нет, не так. Меня вляпали, и сейчас я с этим разбираюсь, потому что участвовать в этом бардаке я не намерен. Не больше, чем вынужден.

Возможно, в его речи много лишних слов, но это, по крайней мере, не ложь. Другое дело, что в Галактике не очень много разумных, способных его к чему-нибудь принудить, а тем более заставить. Куда лучше с этим справлялись его собственные принципы, пусть и принято считать, глубоко ошибочно, что у Темных принципов нет.

— Я собирался тебе позвонить, но ты очень вовремя написала.

Определившись с чайниками, Гонщик наливает чай им обоим, и осторожно делает глоток из чашки Геты – небольшой, ему просто интересно.

Напиток ощущается так, словно место ему во фляге патрульного на ночной смене. Бодрит.

Габриэль приподнимает бровь, глядя на хозяйку чашки.

— Если бы я уже не догадывался, что у тебя сложности, сейчас бы понял.

По его лицу совсем незаметно, что в этот раз его очередь сердиться.

Детективные ситские загадки в последний раз представляли для него трудности тогда, когда их задавали непосредственно ситы. То есть покойный Император с не менее покойным Вейдером.

Генриетта традиционно предпочитает более древних ситов.

И более подробные рассказы. 

Габриэль возвращает ей кружку, берет свою, присаживается с ней на край стола и говорит:

— Это… сложный разговор. Не так я хотел бы его начать.

В его понимании этот разговор должен был состояться лет восемнадцать назад. Но прошлого не вернешь, никому еще не удавалось. А вот что делать с настоящим, надо выяснить.

Гета заботливо спрашивает о работе. Только она умеет так на него смотреть, и да, если бы эта потрясающая новость, с которой он сюда прилетел, не стала бы действительно частью работы, он бы выбрал какие-нибудь другие слова и выражения.

Нет. Опять не так. Тогда он бы вообще их выбрал.

Пока выбирать не получается.

Гонщик смотрит в чай.

«Как в детском стишочке про гробик».

Да, именно так.

Нет, про это нужно поговорить. Он все решения на свете может принять самостоятельно, просто конкретно про это он точно знает – этого Гета ему не простит, если он даже не попробует с ней посоветоваться. Пусть даже ему совершенно не хочется этого делать, потому что она когда-то не посоветовалась с ним. Не сказала. Скрыла, на самом деле.

— Но лучше так, чем никак, — не без труда продолжает он, слегка опустив голову, чтобы не так заметно было, как золото заливает синь его зрачков. – В конце концов, мы оба взрослые люди, и однажды это должно было случиться, и ты меня поймешь. Понимаешь, у меня… У меня родился сын.

Он поднимает голову и смотрит ей прямо в глаза.

— От тебя. Примерно двадцать лет назад.

Чашка в его ладони не выдерживает давления и осколки в каплях чая весело прыгают по полу.

Гонщик очень внимательно смотрит на протянутую ему ладонь. Генриетта даже не представляет, в какой опасности она сейчас находится.

В его глазах не остается и капли синевы, только темное, тягучее золото. В нем остается все меньше него, и то, что осталось, тает с каждой секундой. Он давно не был в такой ярости, и он точно знает, что если сейчас прикоснется к этой руке, он вскроет память Генриетты, как консервную банку. Он узнает все, что она когда-либо видела, знала, скрывала от него, от кого угодно, и даже от себя. От ее сознания останутся распотрошенные, истекающие вечной болью обрывки.

Предлагать что-либо посмотреть Темному, находящемуся на таком градусе накала, это самоубийство.

Воздух неуловимо сгущается вокруг них двоих. Что-то звенит на грани слышимости.

Он вскроет ее, и это будет настоящий форс-допрос, которого знающие разумные боятся как огня, а потом он свернет ей шею – из милосердия, чтобы не оставлять ее жить слюнявой идиоткой.

Как она могла, как она рискнула.

Как она посмела.

Он ведет головой, как хищник, не то пойманный в ловушку, не то примеривающийся, и его челюсти сжаты так, что на скулах играют желваки.

Молчание тянется, пауза тянется, воздух звенит – неслышимо, неощутимо, смертельно. Потом Гонщик резко сжимает руку в кулак, и со стола срываются обе десертные вилки и нож, и с синхронным стуком втыкаются в стену напротив.

— Ты покажешь мне двадцать лет его жизни? – рычит он, всем телом подавшись к Генриетте. – Или всех, кто его воспитывал? Или то, как он оказался на новом Йинчорре? Это я тебе сам покажу!

Он практически кидает в нее обрывком воспоминания, не слишком интересуясь, хочет ли она, чтобы образы всплыли прямо в ее сознании. Если у Генриетты до сих пор не было опыта насчет того, как именно Темные проламывают чужие ментальные защиты, он мог появиться теперь.

Она и так хотела ему что-то показать, но показать и получить ментальный удар, пусть и легкий, это очень разные вещи.

…Это короткий строй, пополнение привезли внепланово, их всего пятеро. В конце строя стоит темноволосый пацан, и взгляд невольно цепляется за него и больше не отлипает.
Гонщик идет вдоль строя, не делая пока никаких выводов, и останавливается напротив Кейда.
Тот бледен, под глазами синие круги, на губах корки засохшей крови. Он едва стоит, но пытается держать спину ровно и смотреть бесстрашно. Ему идет.
К этому лицу, знает Гонщик, много чего идет.
— Что ты здесь делаешь? – спрашивает он ровно, глядя на мальчишку. – Я тебя не вызывал.
Их сопровождающий коротко, четко делает шаг к нему и подает ему деку с информацией о прибывших.
Действительно, не вызывал. Его привезло ИСБ, и отправить его обратно нет никакой возможности. Потому что Кейд теперь проходит по делу и с его мозгами еще предстоит разбираться местным медикам.
Если бы он остался в разведке, где Габриэль его оставил, было бы лучше. Намного лучше.
Гонщик возвращает деку офицеру.
— Разместите их. Всех. 
Кейд смотрит на него и это очень странный взгляд.

От нее неожиданно веет Тьмой, и сильно, и Гонщик невольно подается еще ближе, как овчарка, почуявшая кровь. Ну! Ну же!

Генриетта отступает – успокаивается – так и не рискнув, не сделав еще одного шага, а может, двух шагов. Это же такая малость, два шага, чуть дальше ко Тьме, чуть ближе.

Среди ее гнева он совершенно неожиданно чувствует ревность. Или досаду? Или все вместе? Коктейль сложный, темный, но так и не становящийся Темным, это жаль.

Она пинает его в происхождение. Этого Габриэль не ждет.

Он даже не может вспомнить, навскидку, кто и когда в последний раз пытался задеть его этим или поставить ему это в вину. В его случае это так же справедливо, как винить вуки за то, что он вуки.

Генриетта неожиданно, на Ускорении Силы, отвешивает ему пощечину. Гонщик успевает отдернуть голову в самый последний момент, так, что ее пальцы только слегка проходятся по его щеке. Если бы он не следил за ней, считывая ее эмоции, бушующие вокруг, не успел бы – но он следит, читает их, чтобы понимать лучше.

То, что она говорит и что она чувствует, возводит его злость на какие-то новые высоты, но лишает его ярости.

Она не знает, точно. Она не знает.

Да как она может не знать.

Он ловит ее запястье тем же движением, и сжимает его, возможно, слишком сильно, не позволяя ей отдернуть руку.

— Светлые всегда Светлые, — шипит он, акцентируя «с» так, словно это не буква, а ругательство. – Лгать ребенку об его отце. Скрывать ребенка от отца.

Если сейчас он непроизвольно вспоминает горечь Вейдера, это не его вина, это невозможно не вспомнить.

— И всегда, всегда из высших побуждений! Да, я имперец. Чем ты думала, когда связывалась с имперцем, с аристократом? С Темным? Я тебя заставлял? Я брал тебя силой? Я для тебя монстр?

Он выпускает ее так же внезапно, как и поймал.

— Так ты обо мне думаешь на самом деле?

Он зол и взвинчен так, что смотрит на Генриетту исподлобья, в упор, как смотрят хищники, уже нацелившиеся для броска.

— Твоего милого мальчика, — говорит он чуть тише, но тон его звучит страшно, — в первый раз привели ко мне в наручниках. И видит Сила, это не моя вина.

Не лгала, конечно.

Габриэль тоже умеет так говорить правду, не сказав ни капли лжи, но предложив какой-то кусочек истины, или даже другую истину, а не ту, о которой спрашивали, но так, чтобы она казалась той.

Когда ты всю жизнь имеешь дело с одаренными, особенно с более сильными одаренными (а видит Сила, их в его жизни было много), и ты вынужден уметь не просто скрывать свои мысли, а делать вид, что ничего не скрываешь… Ооо, ты прекрасно учишься говорить правду. 

Императору он тоже не лгал, скрывая все секреты Вейдера в таких глубинах своего сознания и за таким слоем правды, что никому в голову не приходило их искать.

А теперь…

«Имперский аристократ».

У него было имя. У него было прошлое, настоящее и какое-то будущее, враги и друзья, и у него была личность, и все это невозможно было запихнуть в короткое сухое определение «имперский аристократ», даже если попрыгать сверху.

Самое смешное, что Генриетта, рассказывая о нем сыну, использовала именно те слова, которые он практически никогда не использовал о себе сам.

Он был офицером, он был Темным, он был Тенью, много кем был, но о своем происхождении вспоминал чуть ли не в последнюю очередь, если вообще вспоминал. Да и не имперский, тогда уже. Он был с Сарта, его семья была аристократией задолго до появления Империи, а свой статус во дворце он заработал сам – и… ну, наверное, определение было правомерно.

Только никак его не характеризовало.

Ничего о нем не говорило.

Что думал о нем Кейд, услышав это?..

Что думала о нем сама Мари Амитест? Чем чаще кто-то повторяет, что ему плевать на что-то, тем яснее становится, что это неправда.

Для джедайки, проданной родителями в Храм в самом раннем возрасте, лишенной семьи и настоящих близких, это может быть чем-то важным. Может, поэтому она и выходила замуж так часто.

Мари продолжает говорить, и так Габриэль еще лучше понимает, где и в чем она говорит неправду. Может даже – самой себе. «Я ревную тебя» — «Мне неважно». «Мне наплевать, если ты не поймешь, но я плачу об этом».

Говорить про Кейда ему легче, чем говорить о любви. Он мог бы сказать, что в кодексе Темных нет ни слова о любви, что это исключительно светлое чувство, а таким как он остается только страсть, и что он даже ничего не знает о любви, потому что Темным был всегда, но в этом не будет ни слова правды, а так банально врать он отучился еще в раннем детстве.

Правда в том, что во время таких разговоров он чувствует себя зверем со слишком тонкой кожей, и поэтому уходит от них.

Вместо ответа он наклоняется к Генриетте и снимает поцелуем остатки влаги с ее скулы. Слезы на вкус как морская вода.

— Я устроил его в разведку, — говорит он, вернувшись на свое место. Такой ответ позволяет ему не называть точных дат. – Это позволяло мне присматривать за ним, но недавно произошел один инцидент. Он был на Орд-Траси, когда попал в плен… к кому-то. Это случилось примерно два месяца назад.

Он уже знает о результатах одного небезыинтересного допроса, но это слишком служебная информация, чтобы делиться ею даже в таком разговоре.

— Кто бы это ни был, они заставили его делать то, чего он делать не хотел. При нем было что-то вроде устройства, контролирующего разум. Его задержали на нашем военном объекте. Он пытался влезть в крайне засекреченное место, не имея даже намека на доступ. Сначала никто ничего не понял, но когда устройство сломали, тут-то и выяснилось, что он… не в порядке. Его реабилитировали с помощью врачей и направили в один специфический тренировочный центр, где он и останется.

Кажется, она ненавидела Йинчорр. Гонщик в этом не уверен — это скорее впечатление, оставшееся у него после всех их разговоров в совокупности. Она считала, что с ним там сделали что-то не то. Габриэль обычно пожимал плечами в ответ.

Он не знает, что было  бы — то.

Габриэль ничего не говорит про упомянутые Генриеттой пытки.

Кейд получил свое во время захвата, и получил достаточно хорошо – и, на самом деле, мало. Его пытались взять живым, а он, находясь во власти чужого прибора, ни с кем не церемонился. И боец из него вышел хороший.

Мальчишке крупно, крупно повезло.

Еще крупнее ему повезло, что Габриэль все-таки про него знал и нет, ему не было все равно.

Многие обманывались хладнокровием Гонщика и его умением сохранять бесстрастность в самых разных ситуациях, но мало кто понимал, что за этим скрывается. Темным неведом настоящий покой, но они, в какой-то момент обучения, очень хорошо начинают понимать, что такое контроль. Или сходят с ума. Или погибают. Или идут в поводу своих страстей, и с этого момента Тьма правит ими, прекращая быть стороной Силы и становясь ошейником и поводком.

Но то, что скрывается за холодной стеной этого контроля, может быть чем угодно, кроме безразличия. В случае Габриэля там скрывался вихрь. Ураган из тех, что, вырываясь на свободу, навсегда меняют положение вещей там, где прошли.

Он всегда был очень эмоционален. Когда-то эту его черту сглаживало воспитание, потом – вышколенность офицера имперской гвардии. Сейчас к этому добавился возраст и опыт.

Может, поэтому он так и не отвечает на вопрос. Только смотрит в ответ.

Есть вещи, которые не делаются в одиночку. С такими центрами дела обстоят точно так же.

Зато ностальгическим воспоминаниям он улыбается. И правда, отличный был отдых, всего пять трупов, зато ни одного бездыханного тела мисс Антиллес, и башня эта не такая уж и красивая была.

— Если с Кейдом что-нибудь случится, — отвечает Гонщик, глядя снизу вверх в это прекрасное лицо, — это будет его путь и судьба. Моя задача – научить его по этому пути идти.

…Раз уж никто раньше не озаботился просветить мальчишку о Силе.

Он приобнимает Генриетту и пересаживает ее к себе на колени. Так удобнее говорить о врагах.

— Когда ты хочешь свой коктейль? – мирно спрашивает Габриэль, словно не было здесь никаких угроз мгновение назад.

— Я же сказал, я устроил его в разведку, — Габриэль гладит Генриетту по щеке и осторожным бережным нажатием пробует вернуть ее голову на свое плечо, мол, ну чего ты тут нервничаешь, давай посидим спокойно. – Уж прости, но он имперский разведчик. Так что по службе он бывает в самых разных местах. В том числе на Орд-Траси. Но у любых допусков есть уровни. Его заставили пойти туда, где он не должен был находиться, и делать то, чего он не должен был делать… И вел он себя при этом, прямо скажем, очень странно. Я видел записи. Видела когда-нибудь, как человек зависает, словно дроид, будто борется с чем-то в своем мозгу, а потом проигрывает и продолжает делать то, что хочет невидимый оператор?

Лучшего слова не нашлось. Не «пользователь» же. Но выглядело это и вправду отвратительно. Как плохой, то есть хороший, майндконтроль.

Но для форс-майндконтроля приборы, помнится, не нужны. То есть, кто бы ни сидел с другой стороны, он мог и не быть одаренным.

Но покушался при этом на волю одаренного.

Скотина.

Рука Гонщика, неторопливо гладящая Генриетту по скуле, щеке и подбородку, не останавливалась.

Одаренные в рядах, что ж…

— Я уже думал об этом. У нас не так много форсов, Гета. Особенно обученных. Если искать среди них тех, кто скучает по государству ситхов, я буду первым в списке. Ты же знаешь, будь Вейдер жив, вся история Империи была бы совсем другой.

Он беззвучно смеется.

Известные ему имперские одаренные, особенно из ветеранов, да и он сам, ностальгировали отнюдь не по ситхам. Но есть вещи, которые так просто не объяснишь, и говорить про них не начнешь, для этого нужен особый задушевный разговор, это как броню снять. Габриэль был Темным, и открывать душу нараспашку после недавней вспышки Геты не хотел. Может, когда-нибудь потом. А сейчас можно и пошутить. Но тоже всерьез.

Тема вообще была серьезной до зубовного скрежета.

— А к союзничкам приглядимся, даже не сомневайся. Слишком много причин не ждать от них ничего хорошего.

Он замолчал и чуть повернул голову, чтобы целовать Гету было удобнее, но в Силе висел отзвук его настроения. Гонщик всю жизнь терпеть не мог, когда кто-то трогал его разумных, и отрывал за это руки с максимальной жестокостью, и где-то уже ждал своего часа ряд зияющих могил. Он действительно собирался выяснить, кто посмел наложить лапу на разум Кейда, и не испытывал по отношению к ним никаких человеческих чувств.

Про форс-контроль Генриетта абсолютно права, и Гонщик молча хмурится, пока она говорит. Форсов такого уровня он больше не знает.

Может, Люк Скайуокер. Но тот, помнится, такой ерундой не занимался…

Может, кое-как дотянет Марек Стил. Но не в такой форме, не в таком виде, не на таком расстоянии. Может… Корран Хорн?.. У того, помнится, было великолепно со всеми видами майндконтроля. Но расстояние… И еще этот странный прибор.

Нет, это должно быть что-то техническое.

А про Вейдера он и вовсе не спорит. Этому разговору слишком много лет, слишком много раз, и точки зрения друг друга они знают слишком хорошо.

Габриэль ждет, когда Гета возьмет датапад, потом помогает ей снова устроиться поудобнее. Про ситхский свиток ему интересно. Его интересует все, связанное с такого рода информацией. Джедайские каракули его бы тоже заинтересовали.

— Что бы ты ни думала об этом, — расслабленно говорит он, читая данные с деки, — Империя, особенно в текущем ее виде, так не работает… Я не думаю, что это сделали наши.

Что-то во всей этой ситуации привлекает его внимание, хотя ничего определенного Габриэль пока сказать не может. Но интуиция, если не прямой голос Силы, требует, чтобы он узнал побольше.

Это и странно, и объяснимо. История слишком напоминает события времен старой Империи. Тогда за такими свитками шла горячая охота, кто знает.

— Наши ребята просто попросили бы его сдать свиток. Даже под расписку. Что бы ни было в этом свитке, у них не было причин зачищать весь лагерь. Разве что в случае вооруженного сопротивления. Но и тогда остались бы трупы, какие-то слухи, новости… Нет, что-то здесь не так. Я спрошу своих, конечно. Но что-то здесь не так, уж поверь моему чутью…

Гонщик не может пока сформулировать мысль, только смотрит в деку, собранный, словно на службе.

Только рука его приобнимает Гету совсем не служебно.

— Ты знаешь, что было в свитке? Одно дело, если речь о техниках Силы или местах, где спрятаны сокровища, и совсем другое, если это рецепт лепешек…

Только иногда? Гонщик не переспрашивает. Чужой страх так или иначе сопровождает его всю жизнь. Иногда он бывает непонятным, иногда – и это нехарактерно для Темного – способен задеть. Но в целом Габриэль привык.

— Иная радость… — тихо повторяет он, не перебивая Генриетту. Слушает.

Радость после Астигона он помнит. Не то, чтобы он действительно понимал тогда важность этого открытия, но ему и не нужно было. Генриетта светилась так, что он молча заказал на целый день один из самых блестящих ресторанов, и отдал ей карту резервации в красивом конверте, выразив только осторожные надежды, что она пригласит не только всю свою экспедицию, но и одного вредного имперца.

Что ж, ее рассуждения насчет свитка выглядели очень разумно. Только одно место в этой речи заставило Гонщика слегка зависнуть. Он сидел, внимательно слушая, но на самом деле крутил в голове только два слова.

Вишас Туван.

— Знаю, — шепчет он, выйдя из этой своей легкой прострации. – Я наглый, вредный… И как там дальше. Душа моя, вы потрясающе вляпались.

Его голос мягкий и протяжный, и совсем не подходит смыслу сказанного. Габриэль прижимает Генриетту крепче и вдыхает запах ее кожи с ее шеи. Потом целует, и тоже в шею. Возле губ оказывается ухо.

— Вишас Туван, — шепчет он. – Это огромная, огромная библиотека… была. Значит, на Орд-Тессебок… Древние ситхи очень хорошо умели охранять свои сокровища. Плохой сон, головная боль… Темная сторона там очень сильна. Твоего Зура мог утащить любой древний хранитель. Сказки про нечисть не всегда сказки, особенно если мы говорим про Вишас Туван. Знать бы, кому еще растрепал этот Зур… Может, я мог бы помочь. Съездить на место с парой курсантов, поискать нашими методами. Если, конечно, свиток и вправду не у нас… Я узнаю.