Так надо.

Это Эмилин повторяет себе всё утро. Утро знаменательного дня аудиенции у Императора.

«Император», «Дворец», «аудиенция»... Хатт, как это всё для неё необычно звучит... Если бы это ей предложили раньше, то та Эмилин, которой она была до девятнадцатого числа месяца Келоны, отказалась бы наотрез.

На что той Эмилин там пялиться? Это же не Голографический зоопарк вымерших животных?

Но той её больше нет. Она подверглась трансформированию вместе со своей родиной.

И незнакомое отражение в зеркалах такое спокойное и аккуратное, словно прозекторская. Светлые, затянутые в узел волосы, пара украшений с гаталентскими символами, белое платье, алый плащ, бледные губы… И каменная пустыня внутри. Как и там, на её Гаталенте.

Но так надо, чтобы сжечь все мосты, связывавшие её с теми, кто погубил её родной мир.

И она пойдет и падет ниц перед этим страшным человеком, потому, что это её наказание. За то, что нравилось дружить с террористами, за собственную слепоту, за то, что так рвалась со своей родины в другую жизнь. Яркую, интересную, полную опасных приключений. Хотела испытать всё, вплоть до смертного опыта? Ну, вот. Та Эмилин Холдо с Гаталенты умерла вместе со своей планетой.

Так надо, потому что она виновата не меньше Восстания.

Но она это исправит.

….В окнах аэробуса всё тот же искусственный свет и металлический блеск транспаристиловых шпилей небоскрёбов. И никогда она больше не увидит, как встают гаталентские солнца над зелёными волнами чайных плантаций. Никогда…

В горле дико сохнет, и Эмилин то и дело прикладывается к бутылочке Аквилля. Во Дворце с бутылочкой не походишь. А он уже виден у подножия Гор Манараи. И там же площадь Монументов, где они бродили с Леей.

Лея.

Да, Лея, которую она отдала в руки ИББ. И теперь ей жить с этим.

Но Лея предала её первая.  Она знала, не могла не знать. Знала и не предупредила — ни терракта, ни её! Такая вот цена  дружбы принцессы… А она-то считала альдераанку почти сестрой.

Поэтому, где бы та сейчас ни была — она это заслуживает. Даже муки, даже пытки. Физическая боль Леи кончится, а то, что чувствует она и другие — никогда. Никогда у неё не будет дома, как и у Яссена, как и у других гаталентцев. Вечные чужаки и беженцы, год за годом растворяясь в населении принявших их разных планет, они постепенно потеряют свою культуру, свои особенности и принципы. Они перестанут быть народом. Не сразу, нет. Поначалу они везде будут придерживаться традиций, хранить воспоминания о Гаталенте. Но потом, через поколение? Через два?

Она обязана была сделать так, как сделала. Для себя, для Гаталенты, для остальных миров, чтобы Восстание в своем рвении свалить Императора больше никому не смогло причинить таких страданий. Да чем они лучше того, кого считают чудовищем?! Нет, ей даже не придётся подстёгивать свою ненависть, чтобы пойти до конца.

Да, да, ей не нравится Империя, как государственное устройство, и, тем более, их Император! Но он не убивал её мир. А третьего не дано.

Посадка прерывает течение  её мыслей. Платформа, бледный свет, ветер колышет плащ, к ней спешит офицер, каким-то известным ему способом вычисляя её среди прибывших.

— Приветствую. Мисс Холдо? Мне поручено вас проводить.

О, она очень признательна. И это без преувеличений. Дворец — такой лабиринт, что там можно пропасть навсегда. Ещё одна степень защиты от штурма? Любые мятежники сгинут без следа, блуждая в этих галереях. Она раньше посещала только Великий Коридор. И тогда он её потряс.  И даже не столько деревьями, которые меняют окраску, в зависимости от звуков, не своей величиной, не роскошью, скорее — ощущением, что это не дворец, а храм культа властелина обитающего в нем. А все остальное и все остальные — просто часть некоего обряда. Но сейчас ей всё равно и это.

Офицер вежлив и предупредителен, он долго ведёт Эмилин по сверкающему мраморному полу вдоль стен, представляющих собой изысканные картины из золотистой смальты, и она почему-то начинает ощущать, как сердце пытается выпрыгнуть из грудной клетки, но не вперед...

К счастью, её оставляют одну в зале ожидания на несколько минут. Самое время, чтобы припомнить совет дня, выпавший ей сегодня  по  звездным  картам. “Если не в силах остановить бурю за окном — останови её в своей душе”. И она старается.

Так надо, твердит она себе, поднимаясь на лифте на высоту трёх километров, в башню, где находится тронный зал.

Она идёт сквозь строй штурмовиков, почти не замечая их, и стараясь не рухнуть на колени прямо сейчас, не доходя до лестницы. Потому что ощущение давящей тяжести и какой-то беспричинной тревоги в каждой клеточке тела растет с каждым её шагом к тронной башне.

Перед глазами только чёрное пятно Императора и красные пятна алых гвардейцев, но небрежный жест руки Императора не проходит незамеченным.

Глубоко вдохнуть не получается, но она поднимается вверх, прямая, с высоко поднятой головой, или так кажется из-за её длинной шеи, чтобы потом преклонить колени, и чтобы красный плащ живописно раскинулся вокруг неё.

— Ваше Императорское Величество, — произносит она своим напевным голосом и смиренно склоняет голову.

...Так надо.

Никогда еще вейландский мрамор не находился так близко перед её глазами, чтобы различить до мельчайших деталей золотую вязь вкраплений и паутинок, расчерчивающих дворцовый пол.

Эта мысль скользит в сознании где-то далеко, словно через парсеки отсюда. Неудачная попытка отстраниться, закрыться от значения этого момента? Не выйдет.

Всё уже случилось. И узлы завязаны насмерть, и концы обрублены, как руки. Чтобы не было соблазна когда-нибудь протянуть их – «я здесь, я помню нас…»

Всё уже случилось, их с Леей — нет. И больше не будет никогда. И доверие, и их долгие разговоры, и их общее горе из-за потери Кира, их общие радости и приключения, их совместная работа – всё в прошлом. Между ними каменная пустыня Гаталенты, между ними  встреча у театра, на которую вместо неё к Лее пришли агенты ИББ, и, конечно, то, что она, Эмилин — здесь. Случившееся с ними  — необратимо, как сама смерть. После этого всё остальное  — это как в теплой ванне вскрыть вены – почти безболезненно и местами приятно…

…Негромкий, голос человека на троне проникает, кажется, прямо внутрь её рассудка помимо слуха, потому что она слышит его, несмотря на оглушительное биение крови. Слышит очень ясно.

Император говорит, что из неё получится политик… « Со временем…»

Она представляет себе каким должно быть это время. Временем служения, конечно. Что ж, Император забросил крючок. А она с радостью поймается на него, потому что для народа убитой планеты не имеет значение, кто тиран, а кто герой. У них всех отняли их жизнь. Какая им, к хаттам, разница, какую цель – благую или нет — преследовали те, кто совершили эту трагедию?!

Но дело даже не в ее разочаровании и ненависти. Это эмоции. Об этом пусть гаталентские поэты свои слезливые вирши складывают. На Гаталенте это хороший тон. Был… Но не для неё.

—  О, Ваше Императорское Величество, — Эмилин чуть приподнимает свой взгляд. Да пусть она хоть вообще не дышит, но вот говорить нужно спокойно и уверенно. И желательно, чтобы никого не стошнило от приторности. – Благодарю Вас за такую милостивую оценку моих способностей. И простите, но я могу принять её только в качестве щедрого аванса на будущее. Будущее, в котором я надеюсь заслужить её в полной мере...

…В слезах есть своя эстетика, но пользы нет. Польза только в действиях. А гаталентцам нужна своя планета. Но Император просто так планетами не разбрасывается. Просто так – нет. И даже в награду. И не сейчас. Но работать на это нужно уже прямо с этой минуты. У них есть время длиной в жизнь лишь одного поколения. Потом народ Гаталенты перестанет существовать.

— ... и какую мне ещё желать награду, Ваше Императорское Величество? Аудиенция у Вас— и есть награда. Да и в моём понимании, награда настоящего патриота — быть полезной Вам и Империи, где бы такая необходимость ни возникла. Ведь после теракта на Гаталенте,только благодаря Вам и эффективности имперских служб, судьба моих соотечественников не так плачевна и горька, как могла бы быть. Их срочно эвакуировали, их приняли, им предоставили всевозможную помощь! Это бесценно, Ваше Величество…

Голос окреп и стал ещё напевнее. И ресницы чуть приподняты, и в поле зрения теперь попадает не только чёрнота одеяния, но и скоба рта над раздвоенным дрябловатым подбородком правителя.

Впрочем, Эмилин тут же склоняет белесую голову ещё ниже, в знак благодарности и благоговения, и слышит, как в тишине  где-то под потолком мирно шелестят имперские знамена.

Мрамор под тонкой тканью платья кажется ей холодным. Но ей теперь всегда холодно. Даже обычный легкий ветерок ощущается ледяным, от него обжигает щеки. Словно родная планета была для нее невидимым солнышком в душе, как мама, тепло которой так незаметно в потоке бурной жизни Галактики, среди друзей, среди великих дел, новизны, развлечений. Но когда оно исчезает, гаснет — не согреться вовек. И если бы она не была человеком, а ворнскром — зашлась бы в истошном тоскливом вое от одиночества, холода и темноты.

Но она человек, увы... И у этого человека больше нет спины, ему невозможно обернуться назад. Только вперед. И главное — произвести впечатление на Императора, а  для этого годится всё.

Пусть до конца не понятно, кивает он ее словам, или своим мыслям о ней, и пусть этот его смешок заползает прямо под кожу холодными пленчатыми змейками, и хочется передернуть плечами, и пусть его слова о том, что он ей даст возможность заслужить эту его оценку, вместе со смехом звучат почти угрожающе, пусть. Её сейчас всё устраивает. И ей нечего бояться. Самое страшное уже случилось.С Гаталентой, с ней, с её  душой.

И пусть она знает многое про это государство возможностей...  Да, только эти возможности у всех очень разные. У кого-то есть возможность наслаждаться жизнью на верхних уровнях Империал-Сити — у кого-то на страшных нижних, у кого-то есть возможность дышать свежим воздухом, слушать птиц, а чьи-то планеты разрабатывают самыми хищническими способами, убивая их экологию.  А кому-то Империя дала возможность быть рабом, кому-то — населением оккупированной планеты, кому-то возможность стать штурмовиком и умереть во благо Императора. О, да Ваше Величество, она знает о возможностях…

Но если оглянуться назад,  в то время, когда она это всё воочию увидела — то застынешь столбом в жестокой борьбе с самой собой.  А ей нужна планета!

Император к ней даже как-то  — благожелательно, и, как будто, приблизился… Ну, что ж…

Эмилин поднимает бледное и спокойное лицо. Это не должно выглядеть откровением маленькой дурочки. Это должно быть выверенным и понятным ему.

— Я мечтаю о быстрой карьере, Ваше Величество, —  говорит она. Но ее напевный голос смягчает эту негибкость слов, придавая им какую-то вдумчивость,  — Там, где это будет заслуженно и результативно — в исполнительных органах власти. Сенат мне не кажется эффективным инструментом управления. Столько сенаторов на шее Империи — расходы для их охраны, проживания… А всё делается слишком медленно и долго, с перетягиванием одеяла в разные стороны… Ну, как у машины с лишними деталями — когда что-то за что-то цепляется, задевает, и ничего в итоге не крутится.

…А главное — они ничего не решают. Они только утверждают решения, спущенные из Имперского правящего Совета. Если сказать вернее — от самого Императора.

— Ох, простите, Ваше Императорское Величество, — словно спохватывается Эмилин, — наверное, я сужу несколько категорично и опрометчиво, о, простите… Но я мечтаю действовать во имя Империи, а не утопить всё только в словах. Хотя говорить я умею.

… Ей очень хочется пить. Жажда и холод  — единственные ощущения, которые она испытывает постоянно…

Она проглатывает сухой  комок в горле. А вот сейчас— главное...

— Мне интересно работать — когда-нибудь — в аппарате Великого Визиря. Но я благодарно последую Вашей воле, если Вы мне укажете то дело, которое даст возможность отдать все мои знания и таланты для Вашего Величества и Нового Порядка,  —  дерзость первой фразы немного смягчается второй и смирением в напевности ее голоса.

И тем, что вейландский мрамор опять чересчур близок к ее глазам…