Журналистов Янсон не любит. За редким исключением, и эта милая леди ни к одному из них не относится. Пожалуй, к счастью, потому что смотреть в глаза Дайне, например, было бы куда более неловко.
Пару секунд он даже раздумывает, не попроситься ли назад в камеру.
Но все-таки неторопливо садится, машинально трет запястье. Долго смотрит на девчонку. Она говорит быстро - то ли времени ей дали совсем немного, то ли привычка такая, профессиональная. Уэс отвечает не сразу. Ему спешить некуда. У него есть все время галактики, аж до завтрашнего приговора.
Она делает вид, словно не знает, к кому и зачем пришла говорить. Как будто ей просто нужно интервью с преступником для зачета, и она ткнула в номер камеры наугад. Прокатило бы, если бы она только что не говорила при нем с комендантом.
- О, ничего такого, - Уэс мило скалится, но расположение в этой улыбке и не ночевало. - Угнал парочку кораблей, разнес парочку чужих планет. Кажется, фелинкса еще пнул в 23м году, но это уже, кажется, гражданский криминальный кодекс. Или административный?
На термос в ее руках он смотрит с восхитительным равнодушием. Решила поиграть в последнюю сигарету, а объект не курит, какая жалость?
- Нет, благодарю. Здесь отличный каф. Такой же мерзкий, как был на Фолоре. Очень радует мою ностальгирующую душу.
Его в это тыкали то и дело. Не напрямую, нет, просто мелькало в разговорах вокруг. Старая гвардия, сборище пережитков прошлого, утопившие галактику в крови, чтобы было как в старые добрые. Говорили это, как правило, разумные пост-явинских годов рождения, видевшие эти самые старые-добрые исключительно в учебниках.
Уэс устраивается на тюремном стуле, словно в удобном кресле. Словно они не в допросной разговаривают, а в генеральском кабинете.
- И что же вам от меня надо, мисс Морван?

Каф пахнет вкусно. В самом деле хороший.
- Полковник, - поправляет ее Уэс. Не то чтобы ему действительно принципиально, просто хочется быть мерзким, и нет ни одной причины не быть. - Позорный срыв лычек еще не состоялся.
В конце концов, судит его военный трибунал за военное преступление.
Говорит девчонка красивые, правильные вещи. Наверно, любой другой на его месте ухватился бы за шанс рассказать миру свою правду.
Про то, что ни он сам, ни Ведж, никто из них войны не хотел и не планировал. Что им в самом деле жаль, и если бы дело было только в них - видит вселенная, они сдались бы сами, Ведж бы первым и сдался. Но дело не только в них, потому что был кто-то еще. Кто-то убил Йеллу. Кто-то атаковал Бастион и Эндекс. И даже самая показательная расправа над зачинщиками войну не закончит, потому что есть кто-то еще.
"Мы разберемся" - говорил Осколок и продолжал упоенно отгрызать у Республики сектора. А что такого, они же первые начали.
"Мы разберемся" - говорила НР, а потом голосом следователя убеждала Янсона взять все на себя. "Ты же все равно покойник, просто признай, что это тоже были вы, зачем все усложнять, сделай конец войны ближе."
Девчонка говорит про больше чем две стороны, знает, что он скажет, ждет услышать именно это. Хочет услышать именно это, вцепиться, раскрутить, собрать свои пятиминутные лавры каким-нибудь ярким заголовком. "Полковник Янсон рассказал, кто на самом деле начал войну". Тьфу...
В одном она не права. Итог войны определяют хорошо вооруженные и мотивированные разумные, а не большинство. Большинству плевать. Тогда, сейчас... всегда. Разве что в вонгскую, в самые темные ее дни, когда никто не знал, доживет ли до вечера, что-то неуловимо сдвинулось, как будто галактика вдруг осознала: дерись сам, потому что больше некому за тебя драться. Это быстро прошло.
Слова ничего не изменят. О них забудут на следующий день.
- Зачем вам я? - Янсон смотрит на нее, заинтересованно наклонив голову. - Вы можете вносить какое угодно разнообразие в информационное поле и без моего участия. Не то чтобы вам грозило мое выступление с опровергающим "Не так все было!".
То, как все было, мало интересовало даже тех, кого должно было по долгу службы и шкурного интереса. Что уж говорить о журналистах, или разумных, которые пролистывают новости за утренним кафом.

Идейная. Вдохновенная, упорная, очень верящая в то, что делает. В то, что может что-то изменить.
Часть его хочет грустно посмеяться над этой наивной верой. Другая часть отвечает - "Сам такой". И тридцать лет назад, и сейчас. Можно сколько угодно прикидываться старым циничным и ни во что больше не верящим воякой, но если бы все было так, он бы сидел сейчас не здесь, а на почетной пенсии. Если бы он не верил, что может что-то изменить - подписал бы уже признание во всех четырех атаках, и все остальные признания, которые от него хотели.
Просто у них с девчонкой разные методы менять.
На самом деле Янсону безумно хочется с кем-нибудь поговорить. С кем-то кроме Навары, с которого достаточно уже того, что его втащили в это дело, рвут на части противоречивыми требованиями, заставляют выбирать между друзьями и идти против самой идеи профессии. С кем-то, на кого не распространяется пресловутое "все, что вы скажете, будет использовано против вас". Просто по-человечески поговорить.
На шестом десятке лет обнаружить, что отвратительно переносишь социальную изоляцию - так себе открытие.
И с девчонкой тянет быть мерзким еще и потому, что ее приход неожиданно ярко подсвечивает эту его дурацкую слабость.
Уэс рассеянно скользит взглядом по ее ярким волосам, идеально-правильным чертам лица, разноцветной рубашке. Вызывающе живое и яркое пятно в металлически-серой коробке. В ее глазах упрямство и устремленность взявшей след гончей. Ему ничего не стоит изводить ее следующие полчаса?.. час?.. Сколько времени ей дали на его потрошение? В какой-то момент, может, она решит, что с нее достаточно, и уберется. Можно получить свою капельку грязного удовольствия от издевательств над детишками.
- Недостаток воображения - серьезный минус для представителя творческой профессии, - Янсон мило улыбается того рода улыбкой, за которую ему обычно пытаются разбить лицо. - Разумным прекрасно живется и воюется с единственно правильным мнением. Или без мнения вообще.
...маленькое грязное удовольствие почти не приносит, собственно, удовольствия. Это даже обидно.
Ладно. В конце концов, что он теряет. Скорее всего он не доживет до выхода этого интервью в публикацию.
- Напишите мне какую-нибудь симпатичную эпитафию, - просит Уэс с той же мерзковатой ухмылочкой. Расположение, вдруг появившееся в его голосе, сильно не вяжется с выражением лица. - Валяйте, мисс. Спрашивайте. О чем вы хотите знать?