— Ты веришь в богов, Гарм?

Короткое сообщение с просьбой зайти к нему, которое он прислал через час после очередного совещания, Сену нисколько не удивило. Как не удивило и то, что сенатор сидел, откинувшись на спинку дивана, грея в ладонях тамблер с тёмным янтарём вирренского В«на четыре пальцаВ». Расслабленная поза, небрежно расстёгнутый воротник и манжеты... Это могло обмануть кого угодно, но только не Сену Миданил. Чудовищное напряжение минувших недель сегодня, очевидно, достигло апогея, и женщина кожей чувствовала, что сенатор... ну, может быть, не на грани, но близок к этому. Очень близок. Настолько, что трюизм В«нервы, натянутые струнамиВ» даже отдалённо не передаёт его состояния.

Садясь рядом, Сена не смотрела на него. Она смотрела на тамблер. Жидкость в нём казалась куском тёмного льда, неподвижного в неподвижном стакане, который сжимали неподвижные руки. Сена в который раз подумала, что женщины, как ни странно, более выносливы и живучи, чем мужчины. Возможно, за счёт более пластичной психики. А мужчины — такие, как Гарм Бел Иблис — держатся до последнего, а потом разом ломаются. Или взрываются. В данном случае особой разницы нет.

— Ты веришь в богов, Гарм? В каких-нибудь? В кого-то, кто превыше разумных и потому властен над ними?

— Да, пожалуй. На палец, не больше.

Что ж, начало положено. По крайней мере, у статуи прорезался голос. Вибрирующий от напряжения, но всё лучше, чем каменное безмолвие у черты надлома.

Сена сбрасывает строгий тёмно-зелёный пиджак и располагается на диване чуть вольготнее, устроившись в мягком углу, как в гнезде, поджав под себя ноги. Вопиюще недопустимая поза, да-да, всё так. Но если бы ему помогло общество застёгнутых на все пуговицы братьев по оружию, он не позвал бы Сену. А он позвал именно её.

Приняв из его рук низкий пузатый стакан, она обжигает напитком губы и кончик языка.

— Ивакс и Киакс... — неторопливо тянет женщина, и горькая ирония этих имён тоже обжигает губы. — Когда мы готовились улететь с Корусанта, Ворон предложил мне молиться всем богам, в которых я верю, чтобы нам удалось прорваться... А я ответила, что не верю в богов. Считаю их индульгенцией, которую разумные выдумали, чтобы спихнуть с себя ответственность за собственные поступки. Но сейчас...

Она вздыхает и снова пригубливает виски.

— Верить в обман. Тебе не кажется, что есть в этом что-то неправильное? Какой-то диссонанс. Ведь мы верим в правду — свою или чью-либо. А ложь от веры в неё не перестаёт быть ложью. Гарм, мне сегодня показалось...

Сена делает паузу — не потому что боится его реакции. За эти годы они достаточно хорошо изучили друг друга, и вряд ли он выдаст что-то непредсказуемое. Но ей не хочется причинять ему новую боль.

— ...мне сегодня показалось, что ты — усомнился. В чём или в ком, Гарм?

Сена молча слушает. Собственно, ей самой тоже нужен этот разговор — разве что она вряд ли бы отправила сообщение Иблису с просьбой зайти. Но он прав. Если оборвать кружева с его плетения словес, останется голая и неприглядная правда. Никто не ожидал случившегося. Никто не предвидел и поэтому никто не был готов. Она бы тоже не отказалась проснуться — но просыпаться некуда, и сенатор знает это как никто другой.

— Просыпаться нам некуда, — произносит она вслух. — Но понадобится некоторое время, чтобы выбрать из упомянутого тобой мешка то, что сложится в новую более-менее приемлемую картину. Может быть, даже в новую правду. А до тех пор придётся играть тем, что есть. Там, где мы есть. По крайней мере, это лучше, чем полное бездействие. Я имею в виду — окончательное признание поражения.

Как можно ненавязчивее она напоминает Иблису, что он — не один. И здесь, в полном душевном раздрае в обнимку с вирренским, и на очередном совете, перед в который раз изменившейся политической картой Галактики. И в самой этой несчастной, сотрясаемой бесконечными катаклизмами Галактике, как бы велика она ни была. Об этом он тоже знает, разумеется, но лишний раз напомнить не повредит.

Сена глубоко вздыхает и признаётся:

— Я боялась, что ты усомнился в себе. В собственных принципах и... привязанностях. Разумеется, второе не идёт ни в какое сравнение с первым по значению, но сейчас тебе — нам — нужно хоть на что-то опереться. Иначе космический корабль вдруг вспомнит, что он вообще-то башня, и обрушится, погребая под собой и хищных принцесс, и безобидных драконов, и незадачливых рыцарей.

Она тоже умеет плести кружева, она, можно сказать, дипломированная кружевница. Не хочешь ты поминать всуе некоего спасителя-Ворона — крифф с тобой, не поминай. Только не делай вид, что этой занозы нет. Да, возможно, в своём опустошении ты не вспомнишь про неё, но она всё равно никуда не денется. Уж перед Сеной-то не притворяйся.

После ещё одного глотка Сена отставляет стакан. Осторожно накрывает своей рукой руку Иблиса — не ладонь, а запястье, там, где кончиками пальцев можно ощутить биение пульса.

И невольно усмехается, вспоминая их с Вороном бег по полуразрушенному зданию гибнущей планеты. Правда, усмешка вышла кривоватая, ну и пусть её. Слишком уж экстремальный это был аттракцион, вспомнить хоть обугленную спину её спасителя.

В«Я... не совсем человекВ».

— А как ты думаешь, Гарм, — спрашивает она после долгой паузы, — что сделал бы в этом случае Ворон? Потому что я бы на твоём месте...

Генерал не изменился в лице, сидит, как сидел, — но кончики её пальцев чувствуют, как его сердце на мгновение замирает. Сена улыбается краешком рта, вспоминая своего старого куратора, который и научил её этому способу, цитируя при этом старинную балладу: В«Обманется твой слух, солгут тебе глаза, но сердце не солжёт!В»

— ...отзеркалила его реакцию, — невозмутимо заканчивает Сена. — И что-то мне подсказывает, что вряд ли он дал бы по тебе залп из всех орудий по обоим бортам. Это было бы слишком банально, а Ворон — одна из самых необычных личностей, которых я встречала в жизни.

Собственно, в том числе поэтому вы и сошлись, а, Гарм? На почве взаимного интереса, который потом перерос в симпатию. И не пытайся делать из этой симпатии удавку. Тот же Ворон первым изумился бы этому.

Этого Сена не произносит, но в обострённом восприятии генерала эти слова наверняка прозвучали громче, чем если бы она проорала их ему в лицо. Чего, кстати, не позволяла себе никогда. Почти никогда.

Сена убирает руку с его запястья. Встань, Гарм, встань и пройдись. Когда протопчешь на полу колею, я тебя из неё вытащу.

— Конечно, не знаешь, — соглашается она. — Я скажу тебе больше — и я не знаю. И думаю, что не ошибусь, если предположу, что этого не знает никто из разумных Галактики. Ну... потому что он Батта.

Она невольно улыбается. С момента их эпического знакомства на Корусанте Сене не раз доводилось общаться с господином пиратом — в том числе и организовывая их, скажем так, приватные встречи с сенатором. Не говоря уж об обмене весьма специфическими подарками. К счастью, это случалось не так часто, но всё-таки. Разумеется, у неё сложилось собственное мнение о Вороне. Разумеется, не последнюю роль в нём играла симпатия, выросшая из элементарной человеческой благодарности за спасённую жизнь. Но при этом Сена прекрасно понимала, насколько Батта может быть... непросчитываем. Непредсказуем. Как шальной мутантный ген, неведомо каким образом затесавшийся в, казалось бы, непрошибаемую хромосому. Как не имеющее определённой траектории небесное тело. Как... ну, собственно, как он сам.

— Квалия, — произносит она вслух. — Ты знаешь, что такое квалия, Гарм?

И, не дожидаясь ответа, поясняет:

— Это нечто, что нельзя описать посредством сравнения. Нечто уникальное. Вкус соли — квалия. Запах сирени — квалия. И Ран Батта — чистейшей воды квалия. Потому что многочисленные эпитеты и метафоры бессильны описать его, идейного анархиста, апологета свободы воли разумных во всех её проявлениях. И знаешь, что самое простое?

Она вновь отпивает из своего стакана, чувствуя, как щёки начинает пощипывать румянец.

— Спроси его напрямую. Хотя бы раз. Тебе совершенно не обязательно идти за ним след в след, повторяя каждый его вираж. Играть по его правилам. Но спросить ты можешь. И даже если он тебе солжёт или чего-то не договорит — это всё равно может стать некой опорной точкой. Пусть даже В«от противногоВ». Но главное — с ним можно говорить. И договориться, в отличие от многих других.

— Проект отчёта утром будет у тебя на столе, — пожимает плечами Сена, морщась при упоминании бюрократов — вот уж на кого неистовый сенатор крайне редко оглядывался. — Что же до твоего разочарования... Ты уверен, что мы говорим об одном и том же Вороне?

Усмехнувшись, она поясняет:

— Тебя разочаруют оба варианта, всё так. Но Батта...

Она делает паузу, немного удивляясь самой себе — не думала, что когда-нибудь озвучит эту свою точку зрения.

— ...Но Батта — человек ещё одного варианта. Как минимум одного. Сейчас ты мечешься между чёрным и белым, между В«выстрелит — не выстрелитВ» — но это не выбор, Гарм. Это дилемма. Выбор — это когда вариантов больше, чем два.

Она тянется к своему сброшенному пиджаку и достаёт из потайного кармашка золотистый диск — тонкий, но тяжёлый, из металлического сплава, который мог бы считаться пращуром хейзиана. В юности её сын Питер увлёкся нумизматикой и за пару лет стал обладателем небольшой, но хорошо подобранной коллекции. Потом увлечение прошло, коллекция куда-то делась, но один экземпляр из неё — самый ценный — Питер подарил матери на пятидесятилетие. Как талисман на счастье. И теперь Сена показывает золотой осколок давно исчезнувшей цивилизации Иблису. Монета переливается в тонких пальцах, на одной стороне — многолучевая звезда, на другой — полустёртая вязь древних письмен. Питер говорил, что эта денежная единица называлась В«гитрифиВ».

— Ты сейчас мыслишь вот так. — Сена подбрасывает монету в воздух, ловит на ладонь звездой вверх. — Выстрелит. — Монета падает в другую ладонь, являя письменную вязь. — Или не выстрелит. А теперь смотри.

Она встаёт и подходит к его столу. Осторожно отодвигает датапад и несколько папок, освобождая небольшой пятачок на столешнице. Снова подбрасывает гитрифи — золотой диск вспыхивает, на долю секунды повисая в воздухе, — но уже не ловит на ладонь, позволяя монете упасть на стол. Диск некоторое время крутится волчком, а потом замирает — стоя на ребре.

Сена удовлетворённо улыбается. Этому фокусу её тоже научил Питер, но она уже лет пять его не проделывала и совсем не была уверена, что получится, тем более после нескольких глотков крепкого алкоголя. Однако же всё получилось.

— А вот это — Ран. И третий вариант. И, насколько я могу судить, у него их может быть гораздо больше. Потому что он всегда изыскивает возможности сверх тех, что доступны аналитическим расчётам. Мыслит, выходя за рамки предложенного. И пока ты не истерзал себя окончательно... я бы предложила тебе встретиться с ним. Я придумаю для этой встречи повод, к которому не придерётся ни один кореллианский патриот, даже самый фанатичный, — разумеется, если фанатики о ней узнают, чего я очень постараюсь не допустить. И я более чем уверена, что вы с ним найдёте способ взаимодействия, который оба сможете принять. Не удивлюсь, если именно Батта тебе его и предложит. На правах В«человека ещё одного вариантаВ».

Она прячет монету обратно в карман пиджака, снова садится рядом с Иблисом, снова прикасается к его запястью.

— У сложившейся ситуации очень много нюансов и аспектов, Гарм. Но я вижу, что твои отношения с Вороном — один из наиболее болезненных среди них, по крайней мере для тебя. Позволь мне помочь тебе избавиться хотя бы от него.