— Самой интересно, — вполне искренне отвечает Гета новому лицу на месте действия, который спрашивает вслух именно то, что она думает.   

Незадачливый музыкант, тем не менее, отвлекся на подошедшего и с полминуты демонстрировал такие чудеса эквилибристики, что Генриетта было испугалась — ну а как реально навернется? Это было бы весьма нетривиальным финалом для столь неожиданной ситуации.

Но, видимо, неведомые высшие силы и сам лейтенантик, посовещавшись с законами физики, решили всё-таки не упрощать происходящее сверх меры, и последний решил взять свою судьбу в свои руки, устояв на парапете и прерывающимся голосом крикнув:

— Не подходите, я спрыгну!

Генриетта любезно хотела предложить прыгать уже, но вспомнила, что потащилась наверх отнюдь не из-за таких зрелищ.

Но инструмент, тем не менее, лейтенант всё же удержал, что было в некоторой степени символично и плюсом в его пользу.

М-да, музыканты в Империи явно пошли нервные. 

Впрочем, их тоже можно понять.

Генриетте вдруг почему-то стало безмерно жаль этого слишком молодого, но явно слишком замученного человека....Мммм....или не человека — у людей, обычно, не бывает голубой кожи и жёлтых глаз. С ним определенно следовало что-то сделать, даже если он, паче чаяния, был провокатором: если у тебя такое выражение лица, то это значит, что и в провокаторы то пошёл от настолько хреновой жизни, что ежели её экранизировать, то вся просвещённая Галактика слезами умоется.

Она несколько растерянно глянула на подошедшего военного — отмечая, что как-то военных на одну бедную ксеноархеологическую морду слишком много развелось за последний месяц — но вряд ли он умел в одобрительные речи.

От него, скорее, подзатыльник ждешь вместо утешительных речей и гауптвахту какую-нибудь в качестве лечебной таблетки.

И форма такая дюже интересная...

— Спокойно, ты не один, — утешающе и мягко начала Генриетта, неосознанно впуская в голос профессиональные нотки мастера Шаак Ти. — Всё хорошо. 

Интересно, если попробовать отвлечь солдата на подошедшего — чье лицо казалось ей почему-то знакомым — то получится ли у неё незаметно для их лейтенанта забраться на парапет и толкнуть его на крышу?

Гета внимательно кинула взгляд на прохожего: сможет ли он отвлекать лейтенанта вопросами — и желательно не карой гауптвахты — пока она занимается тут небольшой физкультурой?

— Не переживайте, он открыт до девяти, — автоматически заметила Гета, по-новому глянув на... полковника (Гета не разбиралась и не хотела особо разбираться в знаках различия, да и форму отличить могла разве, что пустынную от лесной)? Вот тебе и скучный «сапог»!

— Девяти тридцати, — поправил скрипач-на-крыше. — Кто вы?.. Ч-что вам от меня нужно?.. — вопрос, заданный лихорадочным, заикающимся слегка шёпотом, вышел самым что ни на есть идиотским, но скрипачу явно было всё равно. То, что этих двоих его игра сюда и привела, он и подумать не мог.

Отвлекать его на себя было нелогично, но Гета не удержалась от комментария:

— Да ничего мне от вас не нужно, кроме как попытаться не дать вам безвременно убиться, —  «об известную организацию», — хотя если вы настаиваете, я, конечно, ничего насильно делать не буду...

Насильно она бы и не смогла — музыкант всё же был серьезно её крупнее, хотя тоже не мог похвастаться внушительной комплекцией, но заманчивый вариант «оглушить, сунуть в мешок и унести» был отвергнут сходу, как нежизнеспособный.

Генриетта, хоть и ехидничала, но не спешила осуждать, и, выбирая между теми, кто получает удовольствие от убийства, называя его как-нибудь пафосно «очищением от грязи» или что-то вроде того, и хрупко-сломленными — осудила бы первых. Как не каждая женщина — мать, так и не каждый мужчина — солдат. И дело здесь даже не в патриотизме, дезертирстве или уклонении от службы, а в чём-то ином. Скрипач вполне мог записаться в Академию радостным восторженным щенком, но Гета знать не знала, что тот мог навидаться уже на настоящей службе.

И Джанго Фетт тоже не знал.

Имя на ум приходит внезапно, заставляя смотреть на полковника ещё больше по-новому. Хотя...разве Фетт не постарел бы к этому времени? Да и наёмник в имперской армии? Клон? Она даже не знала, что те ещё в строю. Если это был реально клон, а не «двойник», то... Опыт внушал.

Лейтенант, впрочем, начал говорить. Они узнали, что его зовут Баст Гриффит, ему двадцать один год, у него была невеста Эль, с детства знакомы, но ИЗР, падение, небоскрёб и нет никакой больше невесты. И семьи её, которая была против зятя-военного, и собаки — пушистая такая прелесть — тоже больше нет.   

Пока лейтенант Баст отвлекался на «Фетта», Гета успела забраться на парапет, порадоваться высоте — падать придётся долго — и, аккуратно ступая, приблизиться к лейтенанту. Посреди Корусанта использовать Силу похоже на то, как зажечь факел в тёмной пещере, но Гета понадеялась, что на скромного бывшего юнлинга-недоучку никто не обратит внимания. Не для себя старается, чай!

...слишком часто она вспоминает последнее время давно забытое прошлое, так гляди и до хорошего не доведёт. 

Конечно, у неё ничего не вышло и парень остался стоять, как и стоял. Что ж, телекинез для идиоток, которым больше всех надо, точно не работает. 

Она легонько пожала руку Баста, положила ладошку ему на грудь и улыбнулась, надеясь на то, чтобы сработал хотя бы этот способ, ибо говорят же, что такие как она — как бывшая Мари Амитест — как-то так тоже умеют. Может, если очень-очень сильно захотеть, и ощущая как за спиной находятся много-много метров пустоты...

— Тшшш, всё хорошо. Может всё-таки спустишься? Скрипку оставишь?

В глазах лейтенанта началось зарождаться робкое согласие.

Неизвестно, что послужило критической причиной: недавний дождь, прошедший не так давно и слишком намочивший парапет, отвлечение Генриетты на слова «Фетта», чьи она понимала и одобряла и даже была согласна с невысказанным и отчего отвлеклась от уговоров Баста или просто банальная неудача. Но тело лейтенанта дрогнуло, отчего левая нога уже самой Геты сделала угрожающее движение и подскользнулась на скользком крае. Неизвестно, что сработало дальше — рефлекс или чудо — но в последний момент она сильно толкнула недомузыканта на крышу (чтоб он там пребольной ударился своей задницей однако!), в безопасность, а сама Гета с тихим бессловесным воплем, но адресат по интонации вполне себе угадывался, полетела вниз. 

Пару секунд спустя снизу раздалось не самое женственное, но вполне подходящее ситуации:

— Сарлакк поганый! Тут сетка!

И наблюдая, как проржавевшая страховочная сетка потихоньку начала с шелестом осыпаться ржавыми металлическими каплями на неизвестные ей голубенькие цветы, выставленные на подоконник нижнего этажа, Гета добавила:

— Очень ненадолго.

А цветы-то красивые, жалко будет в полёте сносить.

Подниматься Генриетта, ощущая, как спасшая её жизнь небольшая сеточка с каждой минутой становится всё менее прочной, не рискнула. Впрочем, даже если и поднялась, её роста всё равно не хватило бы забраться обратно. 

— У вас там есть какой-нибудь шнур или веревка?

— Это Корусант, тут у них своя атмосфера, — на риторические вопросы не отвечают, конечно, но не когда ты висишь над пропастью — и даже посчитать высоту не можешь — и тебе очень страшно и вообще тебе надо на что-то отвлечься.

Вон на цветы внизу красивые.

Или разговоры.

— В Коронете такого бы не случилось. Или Тиде.

Продолжать, что именно не случилось — самоубийства, сетки, ржавых петель, отсутствующих копов или прохожих, которым, понимаешь ли, надо — она не стала, посчитав, что на долгие разговоры пока нет времени. И вообще, у неё просто набуанско-кореллианский патриотизм играет.

А вид-то красивый: дворец вдалеке виднеется, гора на горизонте, Храм бывший... От вида Храма настроение Генриетты окончательно упало в минусовую шкалу, но наблюдать за окрестностями ей долго не дали, а посоветовали воздушную эквилибристику.

Очень-очень серьезно посоветовали, приказали прямо таки, причём таким тоном, что не прислушаться к нему мог лишь глухой и тупой посетитель интерната для особо тупых, к которому, хотелось ей надеяться, она ещё не относилась. Генриетта послушно ухватилась за подсунутый ремень.

Спасательная сетка, видимо, только этого и ждала, попрощавшись с миром и окончательно оторвавшись от креплений, улетела вниз, в неизвестном направлении.

— Мама, — тихо пискнула Генриетта, ощущая, что от планирования за нею следом, её отделяет лишь одно не самое надёжное кожаное изделие и её умение удержаться на нём.

Интересно, ей можно тихонечко повопить или лучше не отвлекать спасателя, уже вслух мечтающего о нормальных кантиных приключениях, от спасения горе-спасительницы?

Как же она всё же не любила Корусант, вечно тут всякая криффня с ней происходила...

Добро пожаловать домой, дорогая, мы тут все по тебе очень скучали.

Формой разговора спаситель-прохожий, так похожий на Фетта, ей кого-то сильно напоминал, но Гета никак не могла припомнить кого. Кого-то давным-давно похоронного в глубинах памяти от греха подальше.

«А я что делаю?!» — хотелось завопить Генриетте, но от вопля её отвлекала отчаянная попытка удерживания на этом самом ремне. Археолог — существо отнюдь не нежное и кабинетное, но всё же физического опыта кадрового военного ему не достает, так что Гета с ужасом поняла, что потихоньку начинает соскальзывать.

Как она оказалась на твёрдом, понять уже не смогла.

— Поняла, что мне стоит заняться физкультурой, — честно заметила Генриетта, поморщилась — колено, всё-таки, рассадила — и расхохоталась. 

И в этот момент, наконец, появился патрульный спидер, а дроид-полицейский начал что-то громко и бестолково говорить, потом «прибежали санитары и зафиксировали нас», в смысле объявилась скорая, потом их, наконец, сняли с крыши. 

Генриетту потряхивало, и больше всего раздражал тот факт, что вместо того чтобы уже находиться в музейном архиве, она находилась тут и по второму кругу повторяла свою историю. 

Они их сейчас затрахают, — устало поняла Гета, чьи мысли под конец обрели формат речи её спутника. Она провела рукой по лицу, с лёгкой досадой отметив, что в этом приключении когда-то незаметно потеряла родную кепку, но спускаться на нижние уровни ради куска материи она точно не станет. 

Недопустимо. Надоело!

— Ксеноархеолог Генриетта Антиллес, — ледяным голосом заметила она. — Этот человек — спас двоих, и я уже рассказала вам всё, что знаю. Тому разумному, — ткнула она в скорую, — требуется психологическая помощь. А теперь меня ждёт работа, извините. Дайте, я всё подпишу. 

Затем она подхватила подполковника под руку — не оставлять же его полиции на съедение, ей после всего совесть не даст — и скрылась с ним за углом. Где перестала нарушать чужое личное пространство, отпустила руку и прислонилась к стене. 

— Всё. Мари всё. — Это, из далеких времен детства, «Мари» вырвалось не осознано, что даже Генриетта не заметила. — Можно я тихонечко умру? Кстати, вы же в музей шли? — спохватилась она. — Я знаю, где там отыскать классный каф.

Поняв, как это могло прозвучать, она покраснела и быстро добавила:

— В смысле, я не на свидание приглашаю, не подумайте, а реально про вкусный каф. А для приглашений куда-либо я немножечко замужем.

Нет, ну может для кого-то это не вопрос, но точно не для мистрисс Антиллес — для мистрисс Антиллес вопрос отношений стоял серьезно, и она честно считала, что прежде чем идти на свиданки, следовало закончить одни, а потом начинать другие.

— Хотя, наверное, тут уже надо приглашать на «выпить», — подумав, добавила Гета. И слабо, но вполне искренне, улыбнулась. — Спасибо вам.

Чем бы закончилось это «спасение», если бы рядом не оказалось бы мужчины, она лично представлять не рисковала.

— Приходилось общаться с журналистами? — с интересом посмотрела на спутника Гета. Уж слишком со знанием дело было это произнесено. А потом она восторженно добавила:

— Так вы клон?

Нет, может он и при полицейских представлялся, но Генриетта тогда не услышала, будучи занята держанием себя в руках и очень тщательно стараясь не тянуться к тяжёлым или острым предметам.

Офигеть! Нет, серьезно, офигеть! Он же должен сейчас на почетной пенсии быть, а нет, гляди — вполне бодрый работающий пенсионер.

В детстве Генриетте нравились клоны. Они совершенно спокойно относились к девчонке, носящейся то там, то тут и пристающей с глупыми вопросами на тему «какого самого опасного дроида им приходилось видеть» и можно ли вывести дроида из строя, просто оторвав ему голову.

После произошедшего любовь стала не такой острой, но для себя она объяснила это какой-нибудь особо вредной ситхской алхимией, после которого становишься рабом ситхов и думаешь лишь о том, как убить дрянного джедая, и по-идее, те, кто тебе хук слева показывал, вообще-вообще не виноваты. А став постарше, поняла, что клонов тут, наоборот, стоило пожалеть: у неё было детство — может не в том плане, каким его обычно считают, но было — а у них, в возрасте когда она вишневыми косточками плевалась, уже были за спиной энное количество убитых и пройденных битв.

— И можно без «госпожи», — рассмеялась она, пожимая руку. — Вы вполне спокойно мне тыкали, пока мы на верхотуре весели. Что ж, я обещала каф. Предлагаю идти, пока нас не догнали правоохранительные органы с криками, что мы не подписали какие-то бумаги. Я этого не переживу.

А она молодец. Пока она тут возвышенная и усталая собирается помирать, Нексу, между прочим, изрядно намок и, наверное, что-нибудь себе сорвал, порвал или оторвал.

— И нам надо умыться после принудительного загорания под дождиком.

— Ого! — примерно прикинула она год. От детского вопроса «Дяденька, вы Йоду видели?» удалось с трудом, но удержаться. Она, конечно, и сама его видела, но одно дело воспоминания малолетнего ребенка, а совсем другое — взрослого человека или не человека. Зато от другого — возможно, очень глупого и не менее детского — удержаться всё же не получилось.   

— А Энакина Скайуокера знаете?

Ну а вдруг.

Она поежилась от мысли, что и этот разумный, скорей всего, уже умер и она просто зря тревожит память — свою и чужую, но и не спросить не смогла. Корусант-17 ООИ просто был полон призраков, куда не плюнь — в призрака попадешь.

Генриетта огляделась по сторонам, сориентировалась на местности и махнула рукой: вперед.

— Наверху? Предпочитаете нижние уровни? А правда говорят, что там можно найти безглазых каннибалов и горящие сами собой цветы?

Нексу не сказал, что генерал — военный преступник, из-за чего Генритетта заключила, что видимо, человек, который показывал ей как правильно стрелять из рогатки и не выбить собственный глаз, был весьма хорош. Весьма и весьма хорош, раз подполковник упоминал о нём с... Симпатией? Точно не с ненавистью. 

Мало кто сейчас, при разговоре о генералах-джедаях, мог не брызгать слюной и материть тех. Генриетта поддержать разговор не могла: её воспоминания о них (о которых, конечно же, никому не стоит знать) были лишь воспоминаниями ребенка об учителях — иногда строгих, иногда несправедливых, чаще справедливых, конечно, но очень-очень строгих и очень-очень правильных, в чьем мире не оставалось места ни рогаткам, ни бегу по коридорам. 

Но преступниками она их не помнила.

Желая понять, отношение подполковника к Скайуокеру она невольно потянулась было к сознанию Нексу, но быстро осеклась, досадливо закусив губу: это неправильно. И не только потому что они были связаны неудачливым самоубийцей, но и потому что. Просто потому что. Хотя бы потому что, разумные не очень любят, когда их читают как книгу, если замечают, а Нексу ничего плохого ей не сделал. 

И явно провёл немало времени с форсюзерами, чтобы такое заметить.

Так что Гета лишь пояснила, решив, что это не самая страшная информация, а объяснить свой интерес отнюдь не самому глупому человеку, и явно заинтересовывающемуся её вопросу, всё-равно надо.

— Жаль. Мы...как-то встречались с ним. Он меня стрельбе из рогатки учил. Я подумала, вдруг вы что слышали про него...ну после.

Погиб, скорей всего, но некролог она нигде не видела, поэтому и хоронить заранее не собиралась.

Генриетта послушно глянула в небо, чуть было о что-то не запнувшись и чудом не улетев на асфальт, спасибо реакции. 

— Я часто бываю на Внешнем. Там неплохо. Лучше, чем здесь.

И призналась:

— Не люблю Корусант.

Между прочим показались стены так чаемого музея, так что Гета даже вдохновилась, желая одного: горячий каф и умыться. Что-то ей подсказывало, что выглядит она сама едва ли краше своего спутника, повалявшись на грязной мокрой крыше.

Вкусный каф — хороший способ успокоить собственные нервы. Может со стороны было не так видно, но Гету до сих пор немного трясло: а что, если бы не случилось ни сетки, ни подполковника? Скорая с лейтенантом, наверное, уже подъезжала к ближайшей больнице, и Гета надеялась, что там ему окажут необходимую помощь. У каждого есть свой придел, и что раз сломалось — даже если починить — навсегда остается хрупким.   

— Надеюсь у вас будет ещё один выходной, чтобы сходить ещё раз. Хотя мало кто может похвастаться, что был в помещениях не для посетителей, — входя в боковую дверь, засмеялась она.

***

Привет, да нет, не под дождь из побелки попала и мешок со строительной пылью на неё тоже не осыпался, просто они оба немножко побыли спасателями одного ненормального психа, а после этого она ещё чуть было сама не полетала с крыши. Ага, вечно с ней приключения происходят. Она им предлагала перестать, но почему-то вечно её ждут. А как тогда до них не ходить? Она девочка приличная. А есть горячий каф? Будет? Ура.

— Располагайтесь, — решая пропустить подполковника первым, показала Генриетта Нексу на неприметную дверцу, когда из помещения, служащего комнатой отдыха, вышла белокурая Уна — служительница музея и однокурсница по университетской парте. — Там есть туалет и можно умыться. А каф скоро будет — Уна его, по-моему, даже из дерьма банты сделает такой, что пальчики оближешь.

К счастью, Уне надо было срочно разобрать в архиве что-то свое, так что когда клон вышел, она попрощалась и ушла. К счастью — и для самой Генриетты тоже, ибо вынести расспросы любопытной корусантки сейчас, было бы выше её моральных сил.

То, что про клона Уна никому не расскажет, Гета знала. 

Ещё год назад Генриетта даже не подозревала, что эта веселая и общительная девушка, не в себе несколько большем, чем обычная «архивная крыса», как студенты называли между собой научников. Тогда, ко всеобщему счастью, ночной архив — редкий случай — пустовал, поэтому Уну, чуть ли не упавшую на руки миссис Антиллес, не увидел никто, кроме этой самой миссис Антиллес. Она поначалу не могла сообразить, что, собственно, происходит — усаженная на стул Уна смотрела мимо Геты совершенно пустыми глазами и вела пространный, сбивчивый монолог.

Потом до той дошло, что это не монолог вовсе, а диалог.

Причем не с ней.

А с невидимыми взгляду здорового разумного личностями, числом, судя по всему, тремя.

Полтора часа тогда Гета потратила на то, чтобы Уна заметила что-то ещё, кроме своих галлюцинаций. Ещё час — на погашение паники учёной, у которой мир реальный и воображаемый слился просто в невообразимую кашу. В конце концов, когда расслабившая Уна начала клевать носом, Генриетта по некоторым обмолвкам поняла, девушка не питает никаких иллюзий о своем состоянии, прекрасно осознавая в чём дело. И это было обидно — Гета понимала, что это тот самый случай, который можно скорректировать до полной вменяемости, но... Она так же, как и Уна знала, что психиатрия в их государстве была, есть и ещё долго будет связана с политикой столь плотно, что даже обратись Уна к частному специалисту, ей можно будет забыть даже о подобии научной карьеры.   

Впоследствии обе они об этом случае по негласному соглашению не вспоминали. При Гете Уну больше не накрывало, а о том, что с ней происходит, когда та остается одна, Гета даже и думать не хотела.

Нексу Генриетта — заранее отыскав в недрах служебного холодильника остатки тортика, видимо кто-то что-то праздновал — улыбнулась. Судя по виду подполковника — зря она его спросила о Скайуокере.

— Как и обещала — каф. Даже с тортиком. Ой, пошла я тоже умоюсь, а то что-то мне подсказывает, я просто неописуемая красотка.   

Туалетное зеркало подтвердило её опасения. То-то прохожие оборачивались. Быстро умывшись, Гета возвратилась в основное помещение. И, ощущая некоторую неловкость за явно не самые лучшие воспоминания (вот вечно она спросит, а у разумных клоновые флэшбеки начинаются), попыталась перевести тему с военной на более мирную. 

— А вы что в музее посмотреть хотели?

Генриетта даже слегка оторопела. По всему было видать, что подполковник — человек суровый, немногословный и вообще вряд ли шибко дружелюбный. Ко всему такому форсюзерному в том числе. Ан нет, поди ты! 

Странности и странности. И видимо за отсутствующей сейчас в увале маской штурмовика ещё пара масок скрывалось — последние годы любило население их любимой Империи различные маски, прямо таки чтили их.

— О, так этот давний ваш знакомый поди очень давний, ибо этот зал закрыли ещё несколько лет назад, я ещё в школе училась. И про джедаев тоже — чтобы наше галактическое население не сильно нервничало и вообще вместо них лучше историю Империи учить.

О том, что сама история Империи уместилась в нескольких небольших экспозициях, Генриетта решила не упоминать. В конце концов, выставка есть? Есть. А то, что на освободившемся месте сотрудники решили разместить истории планет Галактики, особо никому не интересно. Тоже в историю Империи, чай, входит.   

— Впрочем, вы на меня сегодня потратили время и нервы, так что могу провести в музейные архивы, — она отпила кафа. И весело хихикнула: — Но если случайно спутаю их с джедайскими, не взыщите — я не очень люблю про эту всякую Силу и предпочитаю более интересные времена. Хотя я очень удивлена интересом простого штурмовика к ситхам — мне казалось, что вы больше оружие всякое там чтите и чем громче — тем лучше, историю взрывчатки, например. Ой, — звучно впечатала Гета ладонь в лоб, сообразив, что у неё явно вышло не очень тактично и вежливо. — Считайте, что я этого вообще-вообще не говорила.

— Я просто удивилась, что вы интересуетесь форсами, хотя после всего все предпочитают держаться от них подальше. Интоксикация там, все дела.

Эх, дура ты, Генриетта Антиллес. Расстроила разумного на пустом месте. Язык твой — враг твой, и ещё народный враг и вообще. Кин, устававший по временам от её бесконечной болтовни, жаловался, что ей надобно рот смолой залепить, но это всё равно ничему не поможет, потому как она начнет жестикулировать, ровно мельница с окраиной планеты, и пол-города напрочь сдует. Хоук был с другом её детства согласен, а чтобы случайно ничего не сдула, предлагал наручники, возможно, даже и не полицейские — он ещё не определился. Так что Гета покраснела и уткнулась в чашку с кафом, та, к счастью, молчала и голос не подавала. Определенно стоило срочно менять тему. 

— Мне в раннем детстве нравились штурмовики. Вы мне хук слева показывали и нравоучениями, как моя... семья не доставали, только про дроидов интересное рассказывали. А потом случилась война и той семьи у меня не осталось, а несколько лет назад с другой войны, вообще никому не нужной, вернулся мужчина, с которым я могла бы быть вместе. Но Её кровавому Величеству было угодно отнять его у меня ещё до того, как мы познакомились. И мне его вручили в руки нелюбимым её ребенком, от прав на которого она так и не отказалась. И ничего я с этим поделать так и не смогла, как ни старалась.

Генриетта, мать твою, Антиллес! Ну не на эту же! Покраснеть больше Гета явно уже не могла.

— Не уверена, что чтобы передать эмоции нужна обязательно Тёмная сторона. Например, скульптору Фазано Эккенеру никакая Тёмная сторона творить прекрасное не помогала. А вот Момину, чьих творений не поняли даже ситхи, Сила скорее мешала...впрочем, психи — они у форсов психи, только масштаб побольше.

Если бы она не была так увлечена смотрением в чашку и попытками перестать краснеть, как какой-то несчастный мак — Генриетта давно бы насторожилась так, что, пожалуй, на всё махнув рукой, предприняла бы безмолвный и скорый побег куда-нибудь подальше от музея. Может она совершенно и не разбирается в разумных, но неплохо умеет по взглядам замечать, когда разумные начинают разбираться в ней. А это всегда нехороший признак. Большую часть времени она предпочитала блюсти инкогнито, а когда образы её рушились — тут и приходило время бед, напастей да лишений.

Но на свою беду Гета смотрела в чашку и ничего не заметила.

— Я про обычного не-одарённого набуанского скульптора, чьи скульптуры до сих пор можно в Тиде увидеть, — спохватилась она, вспоминая, что и среди ситхов такой однофамилец как-то был. — Но если брать ситха, то я даже удивляюсь: Эккенер — родоначальник направления, а Момин за то же самое считался еретиком. 

И она развела руками: ситхи — совершенно непредсказуемые существа. Некоторые даже душат, казалось бы, любимых и ради которых они на всё-всё пошли.

Поглядев на мучения Нексу с ложечкой, Гета улыбнулась, отхлебывая каф — её часть торта оставалась не тронутой, сладкое она всё-таки не любила:

— Можете ножом, если так удобнее. Мне не мешает — я в археологических экспедициях и руками ела.

Всегда следи за эмоциями собеседника. Когда они обсуждали ситхское прикладное искусство, интерес Нексу был не более чем простым интересом; зато когда в речи проскользнул Йода эмоции подполковника оказались...неоднозначные — и Йоду он похоже лично не любил, а не потому что ему так сказали.

— А вы знакомы с магистром Йодой?

Про Йоду было явно лишнее, очень лишнее, поэтому Генриетта решила всё-таки не развивать тему. Хватит, наговорилась и наговорила уже, пора бы и вспомнить о великом и важном чувстве меры, не топчась на чужих не зажитых мозолях. Хотя Нексу был личностью, похоже, уникальной, и Гета готова собственную археологическую лопатку прозакладывать, что больше из его круга никто такими познаниями и знакомствами похвастаться не мог. Да и здоровье у него явно было титаническое — мало кто вообще дожил из клонов тех-самых-времен до их семнадцатого года, не говоря уже о том, чтобы активно разъезжать по командировкам. Что подполковнику требовалось на Набу, Генриетта дальновидно сообразила, что совсем-совсем не хочет знать. Она вообще о многом не хотела знать.

Каф закончился, и следовало вспомнить, что она там пообещала насчет архива.

— Про музей все посетители планеты говорят, — весело хмыкнула она. — Но вообще набуанцы просто верят, что эстетика не должна быть противоположна этике, а идёт с ней рука об руку. А вы во что-то верите?