Он не потерял сознание на этот раз – оказался лишён этой роскоши. Нить, связывающая с реальностью, была тонкой, призрачной, как натяжение паутины, и такой же прочной. Звенела, ввинчиваясь куда-то в голову, держала перед почти закрытыми глазами смутные образы, размытые очертания, едва проступающие через пелену исчезающего сознания. Отдаленно почувствовал, как кровать спружинила под чужим отстранившимся весом, руки по обеим сторонам головы исчезли. Видел силуэт Рена, вновь превратившийся в смазанное, неясное пятно, которое, казалось, можно смахнуть рукой, как незастывшую краску. Как пролившуюся на мрамор чёрную кровь. Смахнуть, но отнюдь не убрать окончательно. Останется след. Грязь. Погрешность в системе, должной функционировать идеально. У Кайло всегда это было – он всегда был тем, кого невозможно не учитывать. Кого невозможно просто вычеркнуть или убрать в угоду планам и расцвету Первого Ордена. Лежа на жесткой медицинской койке, чувствуя под затылком холодную поверхность подушки и неподвижным взглядом смотря на тёмную, едва угадываемую фигуру форсюзера, Хакс против воли думал об этом. Его мысли, потеряв всякий ориентир и контроль, зациклились вокруг того, что, собственно, и было первопричиной встречи с Реном: долгая, мучительная, но превосходно контролируемая тяга его уничтожить. Убрать, наконец, из всевозможных расчетов и убрать с максимальной пользой. Хакс был стратегом, помешенным на далеко идущих, амбициозных планах, и прекрасно осознавал, что значат фигуры подобного Рену уровня на галактическом шахматном поле политической игры, на которое совсем недавно вышел Первый Доминион. Он во что бы то ни стало должен свести с ним счеты. И эта мысль не отпускала его даже сейчас, на грани потери сознания, а наоборот стала гротескной.
Генерал не слышал удалившиеся шаги, не слышал, как с механическим шипением сдвинулись за бывшим магистром створки дверей медотсека. Кайло принял его условия в этот раз, выторгованные в диалоге, буквально вырванные насильно, но это напоминало лишь шаг назад перед смертоносным броском хищника. Не могло считаться победой. Борьба – эта беспощадная схватка за собственные взгляды, за стремления и интересы – ещё только предстояла. И Хакс понимал, что отнюдь не будет тем, кто диктует условия. Теперь он тот, кому надо выжить, а это переворачивало ситуацию с ног на голову, делая её почти неразрешимой. Превращая её в западню.
Мучимый освободившимися из-под контроля, рваными мыслями и ставшей невыносимой физической болью, что раскалёнными шипами пробилась через пелену анальгетиков, Армитаж оказался на краю бездны, но его словно удержало на грани, распяло в этих бесконечных, никак не меняющихся стандартных секундах. Время остановило свой бег, вгрызаясь в тело той чудовищной, мучительной мерзостью, которой сполна именоваться – смерть. Он глухо застонал, чувствуя, как от стиснутых зубов заболели челюсти, повернул голову лицом к стене, не в силах смотреть на уродливые силуэты устаревших хирургических дроидов, которые приблизились, выплыли из тумана перед глазами, став яснее и отчётливее. Уже теряя сознание – или проваливаясь в темноту наркоза? – слышал их бинарный язык, металлический звон хирургических инструментов. Первыми померкли и исчезли образы, затем растворились мысли и только потом, словно до последнего не желая отпускать свою жертву, отступила боль. Когда машины приступили к работе, Хакс уже не чувствовал.
Никто не станет тратить на него бесценный ресурс, бакту, – следовало догадаться. Даже в малом количестве, чтобы это было не ощутимо для Ордена. Это, помимо прочего, хорошо демонстрировало тот уровень, на котором находился Армитаж: достаточно ценный для того, чтобы не быть уничтоженным лично Реном, не брошенный на растерзание налётчикам и оказавшийся в итоге здесь, на базе Ордена Дженко – да, генерал получил в своё время новейшие сведения разведки о создании бывшим магистром нового ордена – но недостаточно важный для более серьёзных трат. Выберется и так, на чистом упрямстве и гордости, не согласный сгинуть вот так. Самое законное место для пленника, ни придраться. Но было в этой стройной, однозначной картине что-то, что никак не вписывалось в общий строй. Хакс никак не мог понять – что. Раз за разом упускал. Наверное, у него просто не было времени, чтобы проанализировать до конца. И подходящих обстоятельств.
Они предоставились немногим позже.
Лишенный гуманных медицинских методов лечения, Хакс пришёл в себя не скоро. Тот факт, что у него совсем не было времени на раны и лечение, никого не волновал. Никто, наверное, даже не задавался такими вопросами. Здесь время словно стало бесконечным. Все планы и стремления – где-то во вне, за бортом. Существовало лишь стерильное, как эта не то палата, не то операционная, бездушное ничто. Армитаж возвращался в сознание несколько раз до этого, но лишь смутно, урывками, почти не помня этих эпизодов и того, что происходило с ним. Потом, в какой-то момент вынырнув из небытия, понял, что не провалится туда вновь. Что сознание, будто зацепив необходимый ресурс и найдя опору, пытается функционировать в привычном ритме. Хотя привычным его можно было назвать лишь отчасти.
Генерал осознал себя на той же жёсткой, прямой койке. Она словно плыла на мягких, плавных волнах, где-то в полумраке. Прежде чем открыть глаза, позволил себе свыкнуться с ощущением себя в пространстве. Ничего не чувствовал: ни головокружения, ни тошноты, ни выворачивающей наизнанку слабости. Красивая иллюзия, в которую хотелось поверить. Смешно. Когда его жизнь стала зависеть от таких мелочей? Движимый каким-то не понятным самому упрямством, Хакс открыл глаза. Взгляд с трудом сфокусировался и упёрся в светлый потолок, с приглушенным светом потолочных ламп где-то сбоку. Строгость линий, однообразие цветов. Ничего лишнего. Кто-то назвал бы это бездушным, Хакс бы – имперским. И как он раньше не догадался. Старая имперская база – вот куда уползли эти предатели Доминиона. Или, по крайней мере, часть такой базы.
Эта мысль придала сил. К решительности, которую Армитаж ошибочно принял за упрямство, добавился слабый, но очень хорошо отличимый азарт. Потом – презрение и злоба, неизменные спутники, когда он думал о Рене. Сформировало прочный фундамент, чтобы вернуться к борьбе и до последнего стоять за себя и свои интересы. Чтобы попытаться сделать хоть что-то. В помещении генерал пока находился один, но Кайло мог прийти в любой момент, время, а вместе с ним и хоть какая-то свобода, могли закончиться очень быстро. Следовало начать с малого: с оценки своего нынешнего положения. Усилием воли Хакс заставил себя повернуть голову, тело тут же отозвалось мучительным головокружением. Стараясь не обращать на него внимание, опустил взгляд вниз, вдоль тела. Успел заметить, что на запястье, видимом из-под края тонкого одеяла, отсутствуют какие-либо средства ограничения движения. На другую руку сил уже не хватило, но при попытке ею пошевелить почувствовал, что ничто не ограничивало её в движениях. Что ж, значит, Кайло не посчитал нужным его приковать к койке. Излишне самоуверен или недооценивает противника? И то, и то было похоже на Рена. Непредсказуемый сукин сын – никогда не знаешь, где он в очередной раз допускает просчет. Вместе с минимальным движением, которое Армитаж себе позволил, ожила слабость, влилась в тело тяжёлым свинцовым потоком, прижала к койке. Стало тяжело дышать, в висках забился пульс. Генерал закрыл глаза, пережидая этот приступ. Заставил себя сфокусироваться на мыслях. Они казались непомерно неповоротливыми, рваными, отказывались повиноваться и составляться в единую картину, но среди их бессвязного, тяжелого потока Хакс выцепил то, что упускал. Буквально споткнулся об это. Случайно и бесповоротно.
Это Кайло, сидящий рядом, у койки, и его холодное, выверенное, как лезвие кинжала: «Я не дал тебе умереть».
Да, не дал, не позволил, но что за этим стояло? Оказал первую помощь, довёз до базы и отдал меддроидам? Нет, нет и нет. Только сейчас, понимая, сколько попыток и усилий требовалось дроидам, чтобы спустя ситх знает сколько времени Хакс мог более-менее прийти в себя, он осознал, что скрывалось за этими, казалось, обычными словами. Генерал заставил себя медленно вдохнуть и выдохнуть, чувствуя, как к и без того плохому самочувствию добавляется самое настоящее отвращение. И отрицание. Глупое и бессмысленное. Бессмысленно отрицать очевидное и слишком явное применение Силы. Рен вылечил его своей Силой. Вылечил, и теперь часть его сосудов и его черт знает чего составлено воедино этим проклятым энергетическим полем. Именно поэтому он сейчас жив. Именно поэтому может дышать, существовать и думать. Даже в самых отчаянных и экстремальных развитиях событий, которые Хакс с одержимостью фанатика продумывал, он никогда не мог представить подобного. Сила всегда калечила. Была призвана убивать, уничтожать, в мгновение ока стирать с лица планет. Причинять боль, особенно ему, генералу Первого Доминиона, заклятому врагу Кайло Рена. Но Сила могла и лечить, и с мощью Силы Рена это было лишь вопросом желания. Хоть минимального понимания у Армитажа не было – было только четкое осознание: здесь он совершенно точно не в статусе простого пленника.
И что смертельное ранение генерала, заставшее их обоих на далёкой безызвестной планете, обнажило что-то тёмное и необъяснимое: тратить Силу даже на очень выгодную для сотрудничества кандидатуру тёмный форсюзер бы совершенно точно не стал. Здесь было что-то ещё, что Хакс отказывался понимать.
Отредактировано Armitage Hux (21-07-2025 22:22:25)