– Полковник. Сэр.
Высокий, подростковый голос звучит не по-детски четко. Не допускает лишних нот. В серой кадетской форме, точно сидящей по худой мальчишеской фигуре, Хакс вытягивается в струну, когда за ним сдвигаются створки дверей. Каблук к каблуку, прямая спина, вздёрнутый подбородок. Грузный силуэт у иллюминатора не шевелится, стоя спиной к вошедшему, но Хакс чувствует, как желваки оживают на чужом лице, гнев сдвигает в сторону нижнюю челюсть. Почти что видит, как стойка воротника впивается в складки кожи под подбородком при этом движении. Новой военной форме, совсем недавно пошитой для старшего офицерского состава и выданной Брендолу, не под силу скрыть всё лишнее. Всё то, что уродует.
– Что тебе известно о Первом Ордене? – Слова падают тяжело. Глухо. Армитаж знает: в этом допросе нет верных ответов, но не отвечать нельзя.
– Первый Орден – наследник и последователь Галактической Империи, должный вернуть и преумножить её величие. Объединить галактику под единым знаменем и установить единственно верный Новый Порядок.
Чужие губы поджимаются, не то довольно, не то раздраженно, хотя мальчик не видит лица. И не хочет его видеть. Но он здесь ничего не решает.
– Порядок, – повторяет за ним полковник Хакс. – Такая, казалось бы, простая вещь. Элементарная. Но для некоторых невероятно сложная в исполнении. Не знаешь, почему так бывает?
– Никак нет, сэр.
– А я тебе расскажу, – тяжелая фигура поворачивается, демонстрируя скрещенные на груди руки и лицо, изуродованное яростью. – Первый Орден – это структура. Четкая, вымуштрованная и правильная. Здесь всё на своем месте, каждый на положенной ему роли. Каждый винтик механизма выполняет то, что должен. Порядок – в деталях, Армитаж. Дисциплина. Субординация. Выполнение приказов.
Последнее он выделяет особенно четко. Интонации заполняют весь кабинет, отталкиваются от стен, дрожат во внутренностях и костях. Хакс уже знает, чем это всё закончится. Всегда заканчивается. Но в этот раз он провинился особенно сильно. Отошёл от шаблонного мышления, которое годами вбивает армейская муштра.
– Беспрекословное выполнение приказов, жалкое ты отродье, – цедит Хакс-старший. Ответный взгляд мальчишки он находит слишком дерзким для того, кто должен понести наказание. Кто совсем недавно чертовски сильно ошибся. И это срывает стоп-краны с и без того плохой выдержки отца.
– Ты смеешь усомниться в вышестоящем командовании? – Ревёт Брендол, и комната, кажется, сужается до невообразимых размеров. Становится нечем дышать. – Мощь Первого Ордена незыблема. Власть его офицеров непререкаема. Приказы – вне обсуждения. Мы – единственные, кто может восстановить могущество Галактической Империи. Вернуть гордость, которую у нас отобрали. Которую попрали, забрав всё, что у Империи было. Разбив её на жалкие осколки.
– Так точно, полковник, – отвечает Армитаж, надеясь, что его голос продолжает звучать также четко, как и звучал. На свою беду, взгляда от бешеных отцовских глаз он не отводит. И это становится последней каплей. Ему прилетает куда-то в ухо, взрывается звенящим вакуумом. Второй удар кидает на холодный, жесткий пол. Он падает на руки. От третьего в глазах монотонно заливает красным. Слова Брендола протискиваются в голову с трудом, через слои мути, отвращения и чудовищной ненависти. Самоненависти. Армитаж задыхается в этом.
– Генерал Прайд считает, что твой паршивый характер уже ничем не исправить. Ты меня позоришь, Армитаж, перед высшим командованием, – он приближается, нависает сверху всей своей уродливой грудой, бесформенной, едва сдерживаемой строгостью военной формы. Презрительно отряхивает руку от крови. Тяжело надсадно дышит. – Никогда не смей перечить. Не смей сомневаться в приказах офицеров. В самих офицерах. Ты – лишь бесполезный выродок, которому я пытаюсь придать смысл. Чтобы ты хоть чем-то был полезен. Но ты не годишься даже для элементарных вещей.
Полусидя на полу, Армитаж не пытается закрыться. Знает, насколько это бесполезно. Насколько это лишь усилит напор и слепое насилие. Перед глазами видит не кадетскую светлую форму, охватывающую руки, а черноту своей генеральской шинели. Тонкие серебристые полосы нарукавной нашивки. Чертовы, залитые кровью, перчатки.
– Тебя надо было оставить на той, хатт её дери, планете, тебе там самое место, – от удара во рту становится солёно, металлически. К горлу подкатывает дурнота.
– Что ты можешь дать Первому Ордену? – Кричит Брендол. Сжав в кулаке волосы, он вздергивает за них Хакса наверх. Армитаж инстинктивно хватает его за руку, чтобы было не так, до одури, больно, другой вслепую безошибочно находит рукоять бластера у своего пояса. Видит лишь обезображенное злобой, ненавистное лицо. Рычит в ответ, по-звериному яростно, скаля кромку окровавленных зубов. Выхватывает пистолет. Почти.
Брендол бьёт прямым, проламывающим ударом в лицо. Закрыться нечем. В голове что-то горячо и мучительно лопается. Армитажу кажется, что это его мозг. Собственный стон боли он уже не слышит. Тяжело, металлически что-то падает на дюрасталевый пол. Это пистолет? Он сам?
– Что. Ты. Можешь. Дать. Первому Доминиону, мать твою!?
«Галактическое господство, – он уже не может вдохнуть. Не чувствует ударов. Всё кипенно-белое. Всё взрывается калейдоскопом. – Я дам Первому Доминиону – это».
Ослепительно-белое перевернулось, превращаясь в статический свет. Замерло. Лампы висели где-то над головой, от их кажущейся излишней яркости было невозможно открыть глаза. Хакс медленно вдохнул, загоняя в лёгкие пропахший лекарствами и удушливой медью воздух, почувствовал, как грудную клетку что-то плотно стискивает. В голове висел тяжёлый дурман. Пустота. Последнее, что он помнил: дышать он не мог. И сопротивляться – тоже. Дальше детали терялись, исчезали, как призраки в тумане. Было что-то важное, что-то, стоящее на кону, на стыке интересов, но он не мог вспомнить, что именно. Ещё был кто-то, кого он чудовищно, до онемения, ненавидел и презирал. Кого собирался уничтожить. И не смог.
Не в силах пошевелиться или открыть глаза, Хакс дал себе время. Позволил сознанию прийти в себя, вернуть четкость и ясность, насколько это возможно. Если верить ощущениям, он находился под ударными дозами лекарств. Разум не заставил себя ждать: спустя время реальность будто перекроилась заново, составилась в единую цепь событий, выныривая из небытия. Осколок Империи. Первый Доминион. Спризен. Пленение генерал-адепта. Ложащийся на это собственный, долго рассчитываемый план. Каменная, укрытая полотном леса планета с непроглядным туманом вокруг. Переговоры. Кайло, мать его, Рен. А потом вероломный налёт, кабина «Глушителя», ранение осколком навылет и собственные чертовы, залитые кровью перчатки.
Значит, он остался жив. А точнее: кто-то не позволил ему умереть. Осознавать, кто именно, было до тошнотворного неприятно.
Усилий стоило открыть глаза. Собственное тело генерал по-прежнему чувствовал очень плохо. Но его разум прояснился до той степени, чтобы полностью давать отчет в происходящем. Чтобы с лишенной иллюзий точностью понимать, где именно он находится. Не место нахождения, нет. Статус.
Увиденное, впрочем, тоже вызвало целый ряд вопросов. Хакс почувствовал, что находится не один, ещё когда очнулся, но убедиться в этом смог только сейчас. Он, даже не пытаясь бороться со страшным, мучительным головокружением и дурнотой, слегка повернул голову набок. Поверхность, на которой он лежал, поплыла, будто на огромных волнах, комната закружилась бесконечной каруселью. Невыносимо хотелось спать, но генерал заставил себя встретиться взглядом с тем, кто здесь находился.
Кайло Рен.
Близко. На стуле рядом с койкой, в одной простой майке. Генерал смотрел на него прямым, взвешенно-спокойным взглядом человека, которому уже нечего терять. Который пойдет до конца. Мыслей в голове у Хакса не было, кроме одной-единственной, облёкшейся в слова.
– Что произошло после? – Он постарался спросить без пауз и запинок, но сухость в горле и тошнотворный вкус крови лишили его этой гордости. Стиснул зубы, пересиливая новый приступ головокружения и дурноты. Потом, пытаясь не демонстрировать своего состояния, продолжил. – Сколько сейчас по стандартному времени? Дата?
Кайло мог – и имел полное право – не отвечать ни на что из этого. Мог – ответить на всё. Смысл сказанного был не так важен. Был важен факт: есть ли у Хакса ещё какое-то право на свободу. Осталось ли право решать и ставить свои условия. Почти не чувствуя своё тело, генерал не мог проверить, привязаны ли его руки, обезоружен ли он. Всё, что он мог – это начать диалог. Но уже безошибочно догадывался: здесь он в статусе пленного.