Хакс смеряет её недоверчивым взглядом, потом пожимает плечами.

Значит, у одного из них всё-таки есть... медицинское обслуживание.

Одной проблемой меньше.

У обиды кисловатый привкус, и это не имеет никакого значения.

Он коротко проверяет своё состояние. Форма цела. Шея терпимо болит. В голове туманно и как-то замедленно — тоже терпимо. Хакс не уверен, вернулась ли к нему способность различать цвета: перед глазами оттенки чёрного и белого, но это может быть последствием освещения. В пещере тускло.

Удовлетворительно.

Он поднимается на ноги, отряхивает форму от собранного песка и мелких камней. Приглаживает пальцами волосы. Поправляет воротник, натягивает сильнее перчатки. Внешне это не имеет никакого смысла, но успокаивает, заставляет быть собраннее.

Это то, что ему нужно. То, что он слишком легко теряет в последнее время.

Хакс делает несколько шагов в глубь пещеры и обратно. Окидывает взглядом происходящее снаружи. Кустов отсюда не увидеть, если они ещё остались. Хаксу кажется, что это важно — как переживает такой дождь местная растительность.

Он останавливается перед Органой, смотрит на неё сверху вниз.

— Полгода мы всё равно не проживём, если ничего не сделаем. Поднимайтесь.

Нет, он не будет протягивать ей руку.

Это было бы слишком.

— Никогда не был на Нар-Шаддаа.

Зато Хакс был на Вевьете, Бадабоне, Фракце и множестве других планет, которые есть только на голокартах Первого Ордена. О существовании иных хоть сколько-нибудь подробных голокартах Неизведанных Регионов ему не известно.

Такой опыт даёт Хаксу преимущество: он привык действовать в ситуациях, в которых нет никакой информации о планете, которую требовалось исследовать.

И, как правило, подчинить.

Данную ситуацию осложняло то, что у Хакса не было никакой информации и об окружающем мире. За ним всегда стоял Первый Орден, обладающий мощнейшими ресурсами и готовый оказать поддержку. В том числе — огневую.

Но если Хакс ничего не стоит без этой поддержки, то он не нужен Первому Ордену. В своей нужности Хакс был уверен.

А значит, и в том, что чего-то стоит.

Хакс смотрит в глубь пещеры: длинный прямой коридор, конец которого теряется в темноте. Если они пойдут туда, им очень скоро придётся ориентироваться на ощупь. Передвижение сильно замедлится: коридор широкий, не менее пяти шагов от стены до стены. Хакс запрокидывает голову, поворачивается вокруг своей оси. Потолок идёт наклонно: от него до пола у входа не меньше двух метров, а там, где он исчезает во мраке коридора — три, может, три с половиной. В отличие от стен, потолок выглядит шершавой, как кора дерева.

Не глядя на Органу, Хакс говорит:

— Если у вас есть что-то, что может нам помочь, лучше сказать об этом сейчас.

Хакс идёт в полушаге позади неё. Волосы Органы — не очерченные границами ни глупой детской причёски, ни скромной взрослой — выглядят непривычно. Ни на одной из виденной им голозаписей он такого не видел.

— Вы просто невыносимы, — говорит Хакс.

У него всё ещё не получается разозлиться. Но получается думать — и он хмурится, но голос звучит спокойно и уверенно.

— У нас нет проблем с воздухом — на данный момент. Это в любой момент может измениться...

Например, если один из нас снова решит взять другого за горло, думает он и морщится. Он не знает, как обстоят дела у Органы, но его собственное горло саднит так, что Хакс испытывает желание ослабить воротник. Вряд ли это поможет.

— ...но сейчас нам не нужно об этом беспокоиться. Только учитывать такую вероятность при изменении обстоятельств. Гораздо хуже то, что мы не обладаем запасом воды. На атмосферные осадки рассчитывать не стоит. Без воды мы сможем оставаться в живых около недели или даже больше — при благоприятных обстоятельствах. Но наша эффективность окажется приближенной к нулю уже через трое стандартных суток, так что крайним сроком стоит считать именно их. Еды у нас также нет, но это проблема значительно менее актуальна. За исключением того, что из некоторых видов пищи можно добыть влагу. Ещё одна проблема: холод. Сравнительно скоро нам придётся остановиться на ночлег. Если мы не найдём топлива, мы рискуем — при условии, что температура не изменится — заболеть. Если температура снизится, мы можем замёрзнуть насмерть. Вероятность того, что температура повысится до комфортной, я не рассматриваю как слишком оптимистическую.

После такой речи горло саднит ещё больше, и Хакс откашливается. Хочется ощупать шею, но это не поможет совершенно точно. Он продолжает более глухо:

— Ещё мы можем погибнуть от пока не известных нам факторов, но эта угроза слишком абстрактна, чтобы я мог дать конкретные рекомендации. Акцентирую: у нас есть две проблемы — жажда и холод. Возможно, в этой пещере есть растительность, хотя бы занесённые ветром ветки. Если мы найдём их, это значительно упростит нам задачу. Кроме того, под землёй могут обитать животные формы жизни.

Хакс выдыхает. Сказанное физически вымотало его даже больше, чем происходящее последние... сколько? два стандартных часа? Но это было необходимо. Если он выразился понятно, дальше можно дать горлу отдохнуть.

На всякий случай он добавляет:

— И я всё ещё вам не доверяю.

Хакс думает, нужно ли дополнить эти слова какой-нибудь угрозой. Все возможные угрозы пусты.

— Имейте это в виду.

Он достаёт вибронож из-за пояса — рукоятка в ладони почему-то кажется холодной. Темнота становится гуще, будто разлили чернила. Свободной рукой Хакс ведёт по стене синусоиду: недостоверный метод, можно многое пропустить. Но это лучше, чем ничего.

Не нуждается в пояснениях.

Хакс прекрасно помнит, из-за кого они оказались здесь.

(здесь — в этой пещере)
(как насчёт здесь — на этой планете?)

Кроме того, Хакс помнит, как они оказались здесь. Идея пустить Органу вперёд оказалась выигрышной. Мотивация, вызвавшая эту идею, в перспективе будет проигрышной.

Возможно, не только в перспективе.

Хакса до сих пор подташнивает при мысли о том, насколько слабым он себя показал.

То, что контролируете не вы, превращается во что-то безликое и аморфное.

Как и вы.

Стандартную секунду Хакс изучает лицо Органы. Гордое. Демонстрирующее готовность противостоять, если он возразит. Пальцы в волосах — какие же длинные у неё волосы — как будто ей очень не хочется, чтобы Хакс возражал.

Стандартную секунду Хакс, подавшись влево, смотрит в сторону светлого коридора. Не понимает, чем он не понравился Органе. Коридор выглядит совершенно обыкновенно, как и тот, что был у входа. Посторонних звуков Хакс не слышит. Вообще ничего подозрительного.

Коротко пожав плечами, Хакс сворачивает вправо.

Темнота обхватывает почти сразу. Градус наклона увеличивается — Хакс теперь идёт ещё медленнее, проверяя ногой каждый участок пола, на который он собирается перенести вес. Рукой он не проверяет стену — опирается о неё. Спустя примерно три стандартные минуты пола под ступнёй не оказывается.

Хакс ругается сквозь стиснутые зубы, опирается плечом на стену. Кажется, что коридор стал уже, но он не уверен.

У него есть вибронож и форма. Первый слишком важен, вторая не произведёт достаточно шума при падении, чтобы оценить высоту. Разве что сапоги, но этот коридор нравится ему всё меньше и меньше. Он точно не выглядит как место, где Хакс хочет остаться без обуви.

Оглянувшись назад — темно так, что Органу невозможно увидеть — Хакс опускается на корточки, свешивает одну ногу в пустоту. Пустота остаётся пустотой.

— Обрыв, — говорит он вполголоса, поднимаясь. — Не меньше метра.

Конечно, нет.

Если бы я считал вас дурой, я бы стрелял не в локоть.

Если бы вы являлись дурой, вы бы не дожили до своих... сколько ей, семнадцать? Двадцать?

Вслух Хакс этого не говорит.

Органа возится в темноте, делает движение вперёд. Спустя считанные секунды снизу доносится звон. Если Хакс правильно отследил момент начала падения, если учитывать возможные изменения коэффициента притяжения и скорости распространения звука — он не замечает разницы с привычными ему, но это не значит, что её нет — то можно предположить глубину метров в шестьдесят. Может, в девяносто — при падении с такой высоты разница роли не сыграет.

Звук Хаксу тоже не нравится. Звон — что-то металлическое? Глухой — Органа завернула предмет в ткань? Если нет, то что с полом там внизу? Так поглощает звук промерзлая земля, или плотная резина, или ещё что-нибудь — твёрдое, но не слишком. К тому же он должен быть неровным. Битый лёд.

Кажется, Хакс хочет пить.

Отметив эту мысль, он понимает другое: в этих пещерах нет эха. Ни от голосов. Ни от шагов. Ни от звона предмета, измеряющего высоту.

На всякий случай Хакс дважды бьёт каблуком об пол: один раз на пробу, чтобы удостовериться, что место достаточно устойчиво, второй — резче и громче. Звук не приглушен. Эха нет.

Хакс тихо хмыкает.

Искать способ спуститься — при полной неизвестности, самоубийственной высоте и отсутствующем освещении — он не собирается.

Круто обернувшись, он идёт обратно. Что бы ни поджидало за левым поворотом, это он хотя бы увидит.

От света больно глазам.

Когда они возвращаются к развилке, когда входят в противоположный коридор — всё в порядке. Почти. Глаза слегка режет. Терпимо.

Хакс идёт медленно. Быстрее, чем в темноте, Но всё ещё медленно. Он пытается изучать окружающее пространство, но взгляд раз за разом возвращается к пятнам плесени — разноцветной, пушистой, приводящей Хакса в суеверный ужас.

Хакс невысоко ставит всё, что не поддаётся логическому объяснению. Поэтому продолжает идти. Чувствуя, как конечности наливаются свинцом, как снова начинают зудеть кончики большого и указательного пальцев. Не вовремя. В этой руке он держит вибронож.

Когда взгляд натыкается на жёлтую плесень, это похоже на то, будто его ударили ножом по глазам.

Хакс зажмуривается, останавливается. Вскидывает руку, чтобы прикрыть лицо, и замирает.

Зуд в пальцах усиливается.

Пальцах руки, в которой он держит вибронож.

Которой он душил Органу.

Которой закрывал глаза во время вспышки, давшей начало буре снаружи.

На которой остался сок травы, срезанной вибролезвием.

Хакс чувствует, что обманул сам себя.

Он резко опускает руку. Губы сжаты, на скулах ходят желваки. Хакс снова идёт, ускоряет шаг — ему хочется пройти этот путь быстрее, и он только надеется, что в конце не тупик, не стена из разноцветной пушистой плесени, которая так сильно притягивает взгляд.

Хакс идёт быстрее, быстрее — удушливый страх накатывает справа и слева, от разноцветного и пушистого, на что он очень старательно не смотрит; ему хочется убраться отсюда подальше, даже шестьдесят (даже девяносто, да хоть километр) метров пустоты кажутся теперь весьма привлекательной идеей; больше всего его пугает то, что ему абсолютно нечего бояться, он видел умирающих штурмовиков и планеты, сожранные радиацией, он видел водоплавающих существ с гипнотизирующими голосами и то, как его отец раздувался, пока не лопнул, в буквальном смысле, оставив после себя только жидкость, растворившуюся в бакте — объективно более страшные и невероятные вещи, покрытые плесенью стены и отсутствие эха не идут ни в какое сравнение, просто глупость бояться этого, и Хакс совершает эту глупость фактически беспрерывно, а тут ещё этот отвратительно сухой воздух, от которого горло дерёт ещё сильнее.

Верховный лидер Сноук — единственный, кто

(единственное, что)

вызывал к него подобные эмоции раньше.

Хакс резко оборачивается — чтобы обнаружить, что оставил Органу на несколько шагов позади. Она смотрит на что-то на стене, широко раскрыв глаза, и лицо у неё поражённое. От взгляда на это лицо Хакс испытывает желание сбежать — и возвращается только наперекор этому желанию. Смотрит на протянутую ладонь. Бросает быстрый взгляд на стену — на ней ничего необычного. Снова поднимает взгляд на лицо.

— Аргументируйте.

Его так выматывает испытывать эмоции, что он не находит сил их ещё и выражать. Но Хакс точно знает, что трогать — тем более уничтожать — то, что он не

(вообще)

до конца понимает, без очевидной угрозы с той стороны — зачастую бесполезно, чаще всего опасно.

Он перекладывает вибронож из правой руки в левую. Правая начинает дрожать — визуально почти незаметно, но тремор нарастает.

Вслед за ней Хакс поворачивает голову.

Ему требуется стандартная секунда, чтобы увидеть, о чём говорит Органа: отшлифованную белизну костей, почти скрытую за тонкими нитями плесени, за лепестками цветов с кровяной сердцевиной. Неудивительно, что Хакс не заметил. Хотя ошибкой это быть не перестаёт.

Увиденное — и слова Органы — его успокаивает. Понятно, откуда удушливый запах. Понятно, чего здесь ждут эти растения. Понятно, почему дрожь в руке переходит на предплечье.

Страх утихает, как только Хакс понимает, откуда он.

Идея срезать цветок выглядит бессмысленной. Этих цветов тут десятки, если не сотни, и странно, что Органу волнует только один из них. Он растёт, насколько Хакс может судить, из середины ребёр — в этом нет ничего выделяющегося. Вероятно, остальные цветы распускаются также в середине чего-нибудь, но за плотным растительным ковром этого не рассмотреть.

Не говоря уж о том, что всякое живое существо враждебно реагирует на агрессию в свой адрес. И если эти грибковые способны поедать существ из крови и костей, то сталкиваться с их враждебностью стоит как можно меньше.

— Если вы хотите, чтобы я прислушивался к вам, вам стоит следить за словами, — говорит Хакс. Он не мстит за шутку про сталкивание в обрыв — хоть она и была откровенно неуместной — но если Органа будет шутить так постоянно, ему будет проще игнорировать вообще всё, что она скажет. А Хакс почему-то ещё верит, что она может сказать нечто полезное.

Тем более, что агрессию проявить всё равно придётся.

Хакс подходит к стене ближе, вытягивает руку и самым кончиком виброножа взрезает жёлтую плесень с самого края, на пробу.

Им нужно уйти отсюда как можно дальше, и там им понадобится хоть какой-нибудь свет.

Хватит.

Дался Органе этот криффов цветок. Был бы он так важен — смогла бы внятно объяснить, почему нужно срезать именно его. Или сорвала его голыми руками.

У Хакса есть проблемы поважнее.

Он касается плесени самым остриём виброножа. Делает скорее надкол, чем надрез. Плесень отходит несоразмерно большим куском, Хаксу приходится даже отступить, чтобы не коснуться его. Он успевает увидеть под плесенью что-то — не стену. Что-то мягкое на вид. Будто слабо колыхающееся. Он смотрит сквозь ресницы, потому что от источаемого плесенью света всё ещё режет глаза.

Рассмотреть внимательнее он не успевает.

Правую руку простреливает болью.

От кончика среднего пальца до локтя.

Хакс пошатывается, но удерживается на ногах. Он отступает от стены ещё на шаг, кладёт вибронож на землю, наступает на рукоятку сапогом. Стягивает перчатку. Не удерживается от очередного сдавленного ругательства.

Ладонь опухла. Подушечки большого, указательного и среднего пальца потемнели. Хакс не видит цвета, но предполагает, что он отдаёт в желтизну. А гораздо более глубокое потемнение у основания ногтей — в красный.

Худшее не это.

Три пальца будто оплетены изнутри, совсем близко к коже, тонкими нитями.

Хакс оборачивается к Органе. Хмурится.

— Конкретно. Что не так именно с этим цветком?

— Не думаю. В костях расположен костный мозг. В условиях недостатка питательных веществ они обязаны были поглотить и его.

Если у них он был. Недостаток питательных веществ.

Хакс хмурится, оглядывается на свисающий кусок плесени. Он едва заметно покачивается — то ли после падения, то ли в такт тому, что колышется за ним.

Боль в глазах уже почти привычна.

— На их месте я бы оставил кости полыми и прятал в них уязвимые и важные части. Или...

Он даже осекается от перспектив, которые могут открыться. Смотрит на Органу почти торжествующе.

— Или они... включили костный мозг в собственную систему. Это орган кроветворения. Если они могут поддерживать в нём жизнедеятельность, у них всегда есть порция пищи.

Хакс ухмыляется.

— Так что этот человек в стене может быть жив. Чисто технически.

Это интересно. Но восторг стоит пока поумерить. Хакс вовсе не хочет сам оказаться человеком в стене.

Он брезгливо отбрасывает перчатку на землю, здоровой рукой расстёгивает китель.

— Можете мне помочь, — говорит он, снова бросив взгляд на Органу. Возможно, потом он даже срежет этот криффов цветок.

Он скидывает китель, выворачивает его наизнанку. Возвращается к стене. Класть китель на землю не хочется — мало ли что прорастёт сквозь него за то время, что ему понадобится. Но не дотрагиваться же до плесени голыми руками. Да и руками в перчатках — не стоит.

— Костный мозг, — говорит он, — бывает красный и жёлтый.

Но это, скорее всего, совпадение.

— Это абсолютно точно может сделать всё хуже. Заражение произошло через кожу перчаток, в их качестве у меня сомнений нет, повреждений я не заметил.

Хакс бросает быстрый взгляд на лежащую у носка сапога перчатку, коротко хмурится.

— Вероятно, это стоит проверить.

Мысль о том, что перчатку стоит осмотреть более внимательно, омерзительна. Но его сейчас подводит собственное тело, и если Хакс ничего не предпримет — он подведёт его.

— Держите за края. Избегайте контакта с плесенью даже через ткань.

Только после этого он передаёт Органе китель. Склонившись, подбирает правой рукой деактивированный вибронож, подцепляет его лезвием перчатку и бросает её в середину кителя. Даже если он сейчас повредил кожу перчатки — она будет порезана на ладони, а Хакса интересуют кончики пальцев.

Большого, указательного. Может быть, среднего.

Может быть, и не одной руки.

Крифф.

Он заводит вибронож за свисающую плесень. Приходится очень осторожно действовать, чтобы не коснуться ни её, ни того гладкого и колышущегося с другой стороны. Оно вызывает у Хакса ещё меньше доверия.

То, что ему удаётся, похоже на чудо.

Пласт плесени валится в китель гораздо тяжелее, чем можно было бы судить по его виду.

Руку сводит судорогой, Хакс сильнее вцепляется в вибронож.

Главное, что плесень всё ещё светится.

Он не уверен, ослаб свет или нет — он всё ещё избегает прямого взгляда на его источник. Как и на обнажившуюся часть не-стены.

— Надеюсь, вы готовы ко всему, — говорит он мрачно. План ближайших действий есть, и он Хаксу совершенно не нравится.

Но сначала он срезает цветок, на который положила глаз Органа.

В глазах темнеет от боли, руку до локтя скручивает судорога. Этот приступ гораздо сильнее, гораздо острее, гораздо мучительнее всех предыдущих меньше взятых.

И гораздо короче.

Хакс осторожно открывает глаза, свистяще выдыхает сквозь зубы. За исключением этой мгновенной вспышки

(а также заражённой руки)
(хорошо, если заражение отдаётся в локоть)
(«отдаётся в», а не «доходит до»)
(а также того, что он ни на шаг не приблизился к пониманию)

всё в порядке. Хакс бросает быстрый взгляд на место срезанного цветка, смотрит на Органу — и, встречаясь с ней глазами, едва заметно пожимает плечами. Это же просто кусок мяса. Такой есть у каждого человека и у многих ксеносов. Вид похожего на человеческое сердца, лишённого защиты кожи, мышц и рёбер, справедливо вызывает опасения, но шока Органы Хакс не разделяет.

Он замечает дрожь в её руках и перехватывает китель — максимально далеко от лежащего внутри пласта плесени и цветка. В твёрдости своих рук Хакс уверен.

Во всяком случае, одной из них.

Особенно после того, как Органа просит продолжить путь. Не сбегает, не начинает идти сама, и при этом не ломается, не начинает скулить, а смотрит на него — и просит.

Хакс улыбается краем рта.

Хорошая девочка.

Он отводит в сторону руку, сжимающую импровизированный мешок из кителя, чтобы исключить контакт с корпусом — и идёт дальше. Вслух Хакс этого не скажет, но — он тоже надеется, что плесени станет меньше. Ему нужно место для краткой стоянки, и чем раньше, тем лучше.

И ещё кое-что.

— У вас есть что-нибудь острое? Обеззараживающее? Способное вызвать огонь?

Предосторожности по поводу источника света оказываются излишними. В открывшейся им округлой зале светло — далеко не так светло, как в операционной палате, но на такую роскошь Хакс и не рассчитывал. Освещения — равномерного, не более сорока люксов, холодной температуры, если его глаза ещё способны адекватно воспринимать цветовой спектр — вполне хватит для того, что он собирается сделать.

Хакс смотрит вниз: он не отбрасывает тени. Тени не отбрасывает Органа. Тени не отбрасывает свёрнутый китель — а он должен, даже если источник света находится точно над ними.

Зная, что не увидит искомого, Хакс запрокидывает голову. До потолка приблизительно метр, и своей тени Хакс там не находит. Более того: потолок испещрён трещинами, складками

(царапинами)

и промежутки между ними не выглядят ни темнее, ни светлее остальной поверхности.

Но ведь это невозможно.

— Этот мир не должен существовать, — жёстко повторяет Хакс вслух, будто отдаёт приказ. И выжидает дольше, чем необходимо, чтобы понять, что его голос не вернётся эхом.

От страха его пробирает озноб.

Возможно, то, что этот мир невозможен, только к лучшему. Возможно, он существует лишь в психике Хакса, и она раз за разом даёт ему подсказки о нереальности происходящего. Возможно, это сон — и с каким же наслаждением он отдаст себя в руки медотсека после пробуждения, чтобы из его мозга вычистили всё лишнее, инородное, всё, мешающее работе и ясной оценке происходящего. Возможно, что-то в нём повредилось безвозвратно. Возможно, это симуляция, о старте которой он не знает или не помнит. Возможно, он уже провалил эту симуляцию. Возможно, она была достаточно важной и сейчас его попросту устраняют.

Возможно, нет.

Эти мысли присутствуют с начала, с того самого момента, как Хакс очнулся на неизвестной планете среди кустов. Иногда отходя на второй план, они становятся невероятно чёткими, когда Хакс испуган.

В этом нет никакого смысла. Ни в страхе, ни в бесконечных «возможно». Ни одно из них не изменяет алгоритма действий.

Стены выглядят такими же исцарапанными, как и потолок. Хакс равнодушно отмечает, что не удивился бы, увидев на полу обломки ногтей. Из залы есть ещё один выход — в нескольких метрах от того, в который они вошли, он так же хорошо освещён, как и всё вокруг. Только сам выход: то, что за поворотом туннеля, скрыто в густой, жирной черноте.

Других выходов нет.

Хакс оценивающе смотрит на Органу: и без подробного изучения видно, как она устала. Он не собирается ориентироваться в передвижении на Органу, но

(он тоже устал)

(ужасно устал)

(был бы хоть глоток воды, было бы легче)

ему нужно сделать кое-что ещё.

— Привал, — говорит Хакс. — Можете исследовать следующий ход. Хотя я советую вам просто за ним присмотреть и постараться отдохнуть. Удовольствия от наблюдения за мной вы не получите.

Во всяком случае, Хакс надеется на это — для её же блага, иначе следующей он порежет её.

Он теряет интерес к Органе и рассматривает свою руку без перчатки. Она опухла только сильнее, тёмные нити проступают совсем близко к коже. Это облегчит задачу, но всё равно будет больно.

Он боится этой боли, отмечает Хакс с лёгким удивлением. Кто бы в это поверил.

Но того, что у него под кожей, он боится сильнее.

Опустив китель на пол и поудобнее зажав в здоровой

(вероятно, здоровой)

руке вибронож, Хакс начинает расстёгивать рубашку.

— В самом деле?

Расстёгивать рубашку не сложно. Хотя и не слишком удобно: одной рукой, с зажатым в ней виброножом. Вторая свисает плетью — Хакс мог бы ею пошевелить, но до абсурдного чётко уверен, что при движении ему будет не просто больно.

Очень больно.

Как будто засевшая в его организме тварь знает, что он собирается делать, и намерена сопротивляться.

Нельзя не признать, что это добавляет игре интереса. Помимо омерзения от самого факта того, что в его теле находится нечто

(неподконтрольное)

чужеродное. Оно отзывается холодным онемением в кончиках пальцев. Горячими волнами судорог во второй и третьей фалангах — пальцы едва дрожат, резко поджимаются. Электрическими искрами части пястья, которая ближе к большому пальца — воздушно, на грани между болью и щекоткой.

Несмотря на это, Хакс говорит самым любезным тоном, на который способен. Стягивая рубашку со здорового

(пожалуйста)

плеча, он оглядывается на Органу.

— Вы в самом деле думаете, что я доверю вам вибронож? Напомню: в последний раз, когда вы держали его в руках, вы швырнули им в меня.

Хакс не напоминает, что тогда он выстрелил в неё. Не напоминает, что выстрел оказался более точным, чем попытка Органы ранить его. Во-первых, она наверняка помнит и так. Во-вторых, чем раньше она решит, что он лишь отвечал на её агрессию, тем лучше для их будущего — пусть и временного — сотрудничества.

Он хмурится. Вид Органы ему не нравится: она снова выглядит очень молодой. Даже маленькой. И дело не в том, что она ниже Хакса на полторы головы. Дело в том, как по-детски она прячет руки за спиной. Как неловко топчется на месте. Чем больше относительно взрослый человек — гражданский — похож на ребёнка, тем больше он устал.

Насчёт своих рук Хакс хотя бы уверен, что они не будут дрожать.

Насчёт одной из них. Про вторую — предполагает, но вероятность достаточно высока, чтобы попробовать.

— Я не собираюсь смотреть, — говорит Хакс. Ему удаётся сохранять тон голоса, но губы вздрагивают, презрительно кривятся. — Это не имеет никакого смысла.

Хакс поддевает изнутри второй рукав — там, где он крепится к свисающей за спиной рубашке — самым кончиком виброножа. Держа его максимально далеко от тела, он активирует его — только чтобы сделать надрез по шву. Окончательно отделяет рубашку от рукава механически, за счёт остроты режущей кромки и, легко подхватив рубашку, вешает её на здоровое

(пожалуйста, пожалуйста)

плечо. После этого он делает длинный, от плеча до запястья, надрез на рукаве, и тот повисает на манжете.

— Я собираюсь удалить эту дрянь. Или ампутировать себе руку, если это окажется невозможным.

Хакс не знает, кажется ему или нет, но пульсация будто становится сильнее. Даже странно, что её можно лишь ощутить, а не увидеть. Она захватывает всё предплечье, локоть, выходит чуть за него. Всё может оказаться гораздо хуже, чем он надеется.

— Поскольку я буду в ослабленном состоянии, любую вашу попытку приблизиться ко мне после начала операции я расценю как акт агрессии. Я не заинтересован в вашей смерти…

Пока.

— …но могу не рассчитать силу. Поэтому ещё раз рекомендую вам отдохнуть: мы пойдём дальше, как только я смогу передвигаться. Впрочем, — он криво ухмыляется, — если у вас всё-таки есть обезболивающее, самое время об этом сказать.