[AVA]https://forumavatars.ru/img/avatars/0017/8b/2e/100-1471103729.png[/AVA][NIC]Qui-Gon Jinn[/NIC]- Отлично! - в голосе Квай было слишком много энтузиазма как на человека, который уже бывал на пирах короля и наверняка знал, что от них можно ожидать, но то, насколько близко вертелась Тилинка, и как сильно это забавляло Тал, заставляло забыть и об этом, и о том, что на самом деле им хорошо бы отыскать того самого чудо-лекаря.
Вместо этого пришлось собираться, попутно вполуха слушая о том, как идут дела. Вполуха - потому что Квай знал, что последние новости услышит еще раз пять, от разных людей, подчеркивавших совершенно разные вещи, и сводка Тилинки, опиравшаяся на цены, нужные покупки и завидных столичных невест, уведенных кем-то другим, пока они с Тал были в отъезде, была далеко не тем, что он искал.
Лошадей, чтобы доехать к замку, они взяли других - прежним нужен был отдых - и ехали куда медленнее. Бедняки тут имели обыкновение иногда бросаться под копыта сами или толкать кого-то из своих многочисленных детей, зная, что дворяне не любят крики и плач и, в случае чего, бросят через плечо пару монет. С площади слышался глухой стук: там строили плахи для казней. В целом все было как всегда. В Арканаре не чувствовалась ни смена сезонов, ни течение времени: тут всегда было грязно, людно и шумно. Но теперь было что-то еще. Какое-то особое тревожное ощущение, невидимый звон, который, казалось, можно услышать, если прислушаться достаточно сильно и перестать замечать крики торговцев, смех блудных девок, ржание лошадей. Какой-то особый, хищный запах: так пахнет бойней еще до того, как она начнется.
Когда они уезжали, его не было, в этом Квай-Гон был уверен. Он бросил на Тал взгляд через плечо, пытаясь понять по ее лицу, заметила ли она. Вслух о таком говорить было рано. Не говорить они научились почти сразу же: им следовало быть осторожными во всем, но в словах - особенно.
Пир был обычным, даже рядовым. В особые, важные дни перед гостями, бывало, ставили по личной тарелке и кубку. Сегодня нее было даже одной на двоих, чему Квай, по правде, скорее радовался: на столах лежал уже ставший привычным толстый, серый, почти несъедобный хлеб, с которого ели и который, пропитанный мясным соком и объедками, затем раздавали беднякам, всегда толпившимся у замка.
Пиц Шестой благостно кивнул им с Тал, для начала этого было достаточно - они появились, и это заметили, теперь предстояло просто время от времени бросаться в глаза. Придворные создавали неуютный гомон вокруг, дальше, перед столами, разыгрывала что-то местная труппа - раньше гостей забавляли шуты, и это было уместнее, но последнему из них за неудачную остроту прибили язык к двери; он умудрился выжить и даже не упасть в обморок, вырвав себе при падении язык, но все еще не говорил. Так в придворную жизнь пришлось впустить театр.
Очередной барон из дальней провинции - имя Квай даже не трудился запоминать, провинциальные бароны так часто приставали с этим, что он стал подозревать, что делают они это из азарта и какого-то спора - опять предлагал отдать ему Тал. Взамен обещал другую вместо нее - может, даже двух, а то и трех. Квай опять отказывался, уже не пытаясь объяснить, что это не вопрос цены, и что правильную, достаточную цену невозможно найти в принципе, потому что он никогда...
Он поискал глазами Тал, хотя чаще доверял ушам. Пока крики не становятся слишком громкими и отчаянными - все в порядке, и она еще не влипла опять куда-нибудь.
- Зря вы так, дон Румата, - вдруг сказал, осмелев, барон. - Я ведь предлагаю не просто так, а из симпатии, чтобы вы получили, что можете, пока можете. Потому что потом... - он запнулся под прямым взглядом Квай-Гона. Прежде таких аргументов так явно при нем не озвучивали, - кто знает, что будет потом. Простите, дон, меня ждут.
Это - и еще то, что некоторые фразы в пьесе были слишком острыми, встревожило Квая сильнее, чем что-либо еще. Своим предчувствиям он доверял, но не любил зацикливаться на них, предпочитая реагировать на то, что есть, а не на то, что может быть, потому что ему так чудится. Но теперь все слишком накладывалось одно на другое.
Больше Кваю не казалось, что они теряют тут время. Найти лекаря они еще смогут. А теперь, раз он на пиру, и труппа тоже на пиру, самое время было отыскать Грешного Мику. Тот всегда чуял, что и когда можно выпускать, а что лучше придержать в столе, потому что слишком рискованно. И если это было можно, тому должна была быть причина - а Мика должен был ее знать.
Долго искать не пришлось: Квай достаточно хорошо знал, где искать. Грешный Мика, известный настолько, что прозвище, высмеивающее его святого покровителя, принималось совершенно всеми, острый и на редкость плодовитый поэт, умудрявшийся годами делать свое дело и оставаться целым, в то время как другие погибали в подземельях или спасались изгнанием, где их ждали другие правители, другие интриги и другие запреты, человек, который в одиночку был если не всей, то доброй половиной культуры этой планеты, до синяков мял груди кухарке внизу, где потеплее и можно перехватить лишний кусок. Квай-Гону он не удивился, кивнул, на минуту отвлекаясь от мягкого женского тела, потом смачно поцеловал женщину и шлепком отправил ее прочь.
- Очень смело, но хорошо, - сказал Квай.
- Думаете?
Мика спрашивал не просто так. Он и правда не знал. Грешный Мика был совершенно бездарен. Единственную пьесу, которую он написал сам, толпа с удовольствием освистала. Квай даже читал ее - она и правда была настолько ужасна, и, завидев выражение его лица, Мика бросил ее в огонь. "Пропавшее наследие," - невесело ухмыльнувшись, сказал он, глядя тогда в огонь, - "Пусть потомки поломают головы".
Грешный Мика не было умен, но он знал жизнь. Сын перчаточника, бросивший дом и семью, раз за разом он обманывал судьбу и умудрялся как попадаться на глаза правильным людям в правильное время, так и держаться подальше от них во время неправильное. Настоящие поэты, которые не могли позволить себе риск, отдавали ему свои работы просто так, чтобы он выдавал их за свои, и хотя бы так их могли слышать, читать, знать. От этого стиль его считали разнообразным, а самого его - плодовитым. Он был знаменит, богат и, что важнее, был любим, как и мечтал, его считали талантливым гением, и впереди у него было два варианта: или он ошибется и смерть его будет ужасной и мучительной, или сумеет удержаться на краю и либо погибнет сам в пьяном угаре, либо однажды вернется домой и будет жить так тихо, как сможет. Немногие вне круга писавших людей знали его тайну. С Квай-Гоном их познакомил Будах, зная, что знакомство это будет нужным и полезным. Квай скормил ему несколько строф, которые помнил из старой поэзии Корусанта, они и теперь были вписаны в монолог в одной из постановок. И так, словесным пожертвованием вписался в тайну, скрытую от остальных. Это было нужно обоим: Мика чуял, как меняется мир, куда тоньше, чем сам отдавал себе в том отчет, и эта его способность нужна была Кваю, чужому тут; Мика же в лице джедая обрел нового слушателя, который не прогонял его и с неизменным интересом слушал каждое его слово.
- Очень, - сказал Квай. - Месяц назад такое не позволили бы играть при короле.
- Это было месяц назад. Теперь время совсем не то.
Грешный Мика помолчал, но Квай видел по нему, что тот хочет говорить еще. И он и правда говорил еще.
- Я думаю, пора уходить на покой. Вернусь домой, у меня там жена, дети, дом. Займусь чем-нибудь. Мне когда-то говорили, что у меня есть все задатки, чтобы стать работорговцем. Вы как думаете?
- Скоро уходите?
Мика потянул носом воздух, будто пытаясь учуять точный срок.
- Да хорошо бы сейчас. Но есть еще несколько вещей. которые я обещал выпустить, поэтому сейчас не получится. Но самое позднее через три месяца. Потом будет поздно, дон Румата. Всем будет поздно.
Квай оглянулся на лестницу. Сверху долетал прежний приглушенный шум. У него было такое чувство, что он опять опоздает. Опять опоздать он не хотел.