Хосниан мертв. Весь Хосниан.
    Когда вести об этом достигают базы, По сжимает руки в кулаки, и на скулах играют желваки. Сейчас он как никогда хочет поверить, что это все только в его голове. Но это наяву, Маз права — и Хосниан-Прайм мертв наяву. Весь. Не один район, не один город, не один континент. Вся планета целиком. Вся система целиком. Тяжелое напряжение, тугой пружиной засевшее в груди, только усугубляется. Его немного отпускает, только когда они возвращаются после уничтожения Старкиллера.
    На Ди’Куаре поздний вечер, пилоты и штабные собираются в кантине — выпить за погибших на Хосниане, за победу над Первым Орденом. За отмщение невинно убиенных. По сидит вместе с ними недолго, прежде чем захватить бутылку кортигского и отправиться в ангары. Ему душно в помещении и слишком тревожно. Фигура за плечом нервирует, даром, что видит ее только По.
    Просторный ангар полон свежего вечернего воздуха, к концу третьего месяца Ди’Куар прогревается, на ветвях деревьев вдали появляются листья. По садится рядом с Черным на ящик, оставленный техниками, и задумчиво перекатывает бутылку в руках. Биби-8 остался вместе со всеми — По специально выскользнул как можно тише, чтобы никого не побеспокоить — и сейчас в ангаре тихо, только ветер шелестит в кронах деревьев вдали. Тихо, темно, прохладно, пусто. Самое то, чтобы почтить память погибших.
    По и чтит: минут за двадцать он успевает выхлебать треть бутылки. Хмелеет. Страх отступает, напряжение сходит на нет, фигура за плечом размывается, но По чувствует себя все так же плохо. Только теперь не потому, что его мучает чужой призрак, а потому, что они не успели предотвратить Хосниан. А могли ли? Конечно, могли. Могли бы выследить, перехватить информацию, успеть. По проводит рукой по лицу.
    Не выследили, не перехватили, не успели.
    — Я тебя слышу, — тревожность делает его слух очень чутким. По оборачивается.
    Черный крестокрыл рядом, словно большой защитник, прикрывает его крылом, но По все видно. Кто-то есть там, в другом конце ангара. Он не заметил, как этот кто-то зашел, а может, и был тут все это время — сложно сказать. По ставит бутылку рядом с ящиком, поднимается, проходит, пригибаясь под крылом родного крестокрыла, посмотреть, кто там. Тревога вновь шипит на ухо. По держит себя в руках. Выпитое помогает.
    — Эй? — зовет он.
    Густая вечерняя темнота Ди’Куара при погашенном освещении в ангаре смазывает все в единую неразличимую массу. Сейчас помог бы Биби-8 или хотя бы фонарик, но ни того, ни другого у По нет. И он напрягается, хотя и понимает, что вряд ли сейчас в ангаре прячется враг. Скорее кто-то из своих. Только вот почему прячется, пока все в кантине?

Отредактировано Poe Dameron (31-12-2017 02:07:39)

    Голос действительно знакомый, да и движущаяся к крестокрылу фигурка вряд ли смахивает на кого-то, кто планирует убивать По прямо здесь и сейчас. Напряжение немного отступает, как волна с берега. По остается стоять прямо, хотя сил нет никаких, и вглядывается в полумрак. Конникс бредет навстречу, и вот уже можно рассмотреть растрепанную прическу. Прячет что-то за спину, и По вновь напрягается.
    Молчит.
    В Сопротивлении По знаком со многими, но с некоторыми — лишь заочно. Лейтенант Конникс — из числа тех, чей голос он узнает всегда, но чье лицо едва ли вспомнит, даже если постарается. Кажется, они и не встречались никогда лицом к лицу так, чтобы можно было поговорить. Все больше по комлинку. Вот и на Старкиллере ее голос был в комлинке — будто призрак, сопровождающий крыло дух. Но нет. Лейтенант Конникс — вполне человек, и за спиной прячет пак чего-то наверняка неположенного к распитию в ангарах по уставу.
    По усмехается и машет рукой — пошли. Он тоже нарушает устав. Для распития спиртного, если уж так случилось, есть кантина. По касается рукой фюзеляжа, чтобы лучше стоялось на ногах и, поднырнув под крыло родного крестокрыла, возвращается к ящику. Рыщет глазами вокруг в поисках чего-то, на что можно приземлить лейтенанта.
    — Поминаю, — наконец, отвечает По. Примечает еще один ящик для инструментов у соседнего крестокрыла. — Но больше наших, кто... сегодня. А вы, лейтенант? Наших или Хосниан? — он уже отворачивается, чтобы пойти за ящиком, но оборачивается обратно и указывает на свою бутылку: — Если вдруг в паке какая-то дрянь, то угощайтесь, не стесняйтесь. Будет между нами.
    По пока не выяснил, сколько нужно выхлебать, чтобы страх перестал пожирать его изнутри, но планирует сделать это в самое ближайшее время. Возможно, это даже хорошо, если рядом будет кто-то другой, чтобы в случае чего воззвать к здравому смыслу. По уверен, у лейтенанта Конникс в случае чего отлично получится роль здравого смысла. Да и не все же ее в комлинке слушать.
    По быстро захлопывает ящик, аккуратно сложив внутрь инструменты, и тащит его обратно, к Черному. Устраивает рядом со своим, так, чтобы можно было сесть лицом к звездному небу, бок о бок. Сверхновые, да?
    — Дайте угадаю, — он опускается обратно на свой ящик, подхватывает бутылку: — Хосниан. Садитесь, расскажете мне про сверхновые. Если хотите.
    У По никого не было на Хосниане, и по системе он скорбит скорее из чувства вины. Погибшие сегодня пилоты — вот, что приносит ему большую боль. Как и всегда. По не смотрит на лейтенанта, предоставляя ей прерогативу самостоятельно решать, хочет ли она заниматься нарушением устава в гордом одиночестве или совместно — в любом случае, он никому не скажет. Вместо этого По смотрит вдаль, в темное вечернее небо, где, действительно, есть сверхновые. Жаль, что такие.

    Лейтенант садится рядом, и По делает глоток из бутылки, прежде чем отдать ей. Какая-то его часть велит прекратить, потому что негоже это — коммандеру перед юными лейтенантами в таком виде. Военная выправка, все же, и не пропьешь ее, и не продашь. Другая часть наслаждается расслабленностью, которую дарит алкоголь, и тень за плечом уже как будто не такая страшная. По крайней мере, сейчас По в состоянии не оглядываться каждые три секунды, чтобы проверить, что в темноте ангара никого нет.
    Он кивает. Понимает. Принадлежность к дому — сильная штука, и стоит подумать о том, что нечто подобное может случиться с Явином-IV, и ноет в груди. Да, они все зовут базу своим домом, но дома не поднимаются по учебной тревоге, дома не строят планов, как разрушить огромную машину убийства, дома не зовут друг друга лейтенантами и коммандерами.
    Бутылка возвращается к нему, и По вновь делает глоток. К хаттовой матери разумную военную часть. Как будто лейтенант кому-то сболтнет, в самом деле. По едва слышно смеется, без всякой радости:
    — Еще бы такому учили, — он хочет сказать еще, но замолкает. Ни к чему.
    Если бы о таких вещах рассказывали в кадетском корпусе, никто не шел бы туда. Какой человек в здравом уме захочет знать, что каждый день будет бояться за своих? Что его работа — это бояться за своих? По перекатывает бутылку в ладонях. Пьет еще. Внутри уже плещется приятное тепло, и как хорошо, что на него наткнулась лейтенант, а не кто-то из своих пилотов. Все-таки, разница есть.
    — Слабоумие и отвага, — по привычке шутит По, кидает взгляд на лейтенанта, усмехается и возвращается глазами к небу: — В небе нечего бояться. В небе все просто. Собьют — будешь мертв прежде, чем успеешь почувствовать. Не собьют — нет смысла бояться, потому что ты все еще жив, — он пожимает плечами. — Не знаю, после юужань-вонгской как-то перестал бояться. Ну и потом, — голос звучит так, как будто это только начало фразы, но По замолкает, подбирает слова.
    Делает глоток. Потом еще. Как объяснить человеку, что такое небо? Что такое бескрайний космос? И ты в нем — один. И вся вселенная у тебя на ладони, вся вселенная — заодно с тобой. Звезды безумно мерцают по бортам, поют свою вечную песнь. Как можно — там — бояться? И чего?
    — Ну и потом, — вынырнув из сиюминутной пьяной задумчивости, продолжает По, как ни в чем не бывало, — там такая свобода. Она затмевает все. Лучшее чувство на свете — когда сидишь в крестокрыле, и вся эта огромная махина, — он оглядывается на Черного, улыбается тепло и пьяно, — подчиняется каждому твоему движению, и ты можешь полететь куда угодно, сделать что угодно.
    По продолжает смотреть на крестокрыл. Даже от простого объяснения его накрывает приятным чувством защищенности, какое бывает с ним исключительно в кабине пилота. Темная тень за плечом мерцает, оступается, тает. Со скорбью все не так просто. Тем более с чужой — а для лейтенанта Конникс смерть Хосниана явно тяжелее, чем для него самого.
    — Мне жаль, что мы не смогли спасти Хосниан, — говорит По, все так же разглядывая фюзеляж. И задумчиво добавляет вполголоса, скорее себе, чем ей: — Полететь куда угодно, кроме прошлого.
    Невесело усмехается. И делает новый глоток, чтобы заглушить ноющее чувство.

Отредактировано Poe Dameron (04-01-2018 03:00:56)

    Полететь куда угодно, кроме прошлого — самая большая проблема командира любой эскадрильи. Вокруг всегда кто-то умирает. Даже в мирное — мирное! — время после юужань-вонгской, когда уж совсем не ждешь подвоха, умер Муран. И По никогда не сможет вернуться и помочь ему, достать его с того света. Как не сможет достать своих ребят, погибших сегодня, не сможет достать Хосниан, даже кусочек, даже один город. Одного человека. Кто умер — тот умер.
    Кто умер, тот не радуется и не празднует.
    По делает еще несколько глотков, оценивающе смотрит на остатки кортигского в бутылке — там еще порядочно. Это хорошо. Он хотел немного выпить, а не напиться вдрызг. Поставив бутылку рядом с ящиком, По поднимается на ноги и вдруг лезет на крыло крестокрыла. Лесенка, по которой пилоты обычно забираются в кабину, где-то далеко в другом конце ангара, и он за ней не пойдет. Да и запрыгнуть на крыло у него выходит достаточно легко, подтянуться на руках тоже не составляет труда. Оказавшись там, По разворачивается, чуть покачиваясь, стоит на самом краю и нагибается, тянет руки к лейтенанту:
    — Пойдемте, покажу чего, — чем десять раз рассказывать, лучше один раз показать. Тут всего-то и нужно, что помочь лейтенанту забраться к нему, наверх, а с крыла в кокпит попасть — раз плюнуть. — Давайте-давайте, если что — свалите все на меня. Да и в конце концов, это мой крестокрыл, имею право.
    Даже пьяным По отлично запоминает, когда кто-то говорит, что хочет научиться летать.
    Когда Кайдел тоже оказывается на крыле — он втягивает ее вверх легко, больше привычный к тому, что помогает куда-то забираться кому-нибудь из своих пилотов вместе со всем снаряжением, а не девочке-пушинке из связистов — По шагает прямо по нему к фюзеляжу. Там — перебирается через кокпит. Открывает его. С крыла подлезать будет не очень удобно, но возможно. По присаживается прямо на нос крестокрыла, занимает более устойчивую позицию. Его слегка штормит, но недостаточно, чтобы можно было сомневаться в том, что удержит, в случае чего.
    — Залезайте. Сможете? Я подстрахую, — По вновь вытягивает руки, пьяно и ободряюще улыбается. — Не волнуйтесь, даже если ногой чего-то заденете, не улетите. Все системы выключены. Волшебной кнопки «пуск», как в голоиграх и спидерах, тут нет, — он смеется и кивает, мол, давайте, лейтенант. Обещал же подстраховать, значит, подстрахует.
    Да и падать тут, может, и неприятно, но не высоко. Ящики чуть поодаль стоят, задевать нечего. Ничего, что не было бы возможно вылечить за один сеанс бакты. По по привычке продумывает детали просто на всякий случай.

    Лейтенант успешно перелезает в кабину, По так и остается сидеть на носу, только пододвигается поближе, чтобы, нагнувшись вперед, можно было заглянуть внутрь. В ангаре темно, но По вспомнит кабину крестокрыла с закрытыми глазами, все тумблеры и переключатели, кнопки, дисплеи, штурвал — всё. Сколько за его спиной лётных часов, сколько боевых вылетов, сколько симуляторов — этот крестокрыл ему как вторая кожа.
    — Полный порядок, — усмехается По. — Никаких крышек. Она зафиксирована, вам пришлось бы поднажать, чтобы ее свалить. Поверьте, я несколько раз ударялся о нее головой, я знаю, о чем говорю.
    По не путается в словах и говорит достаточно понятно, но тон у него чересчур расслабленный, и улыбается он часто и совсем-совсем легко, и это то, что его выдает. Это — и движения, тоже расслабленные, неторопливые, как будто у них с лейтенантом есть все время мира. Вот она уже устраивается в кресле и готова воспринимать. По заговорщицки улыбается в ответ.
    Легким движением руки он переключает пару тумблеров, кабина оживает огоньками, один из них, над только что переключенным тумблером, начинает опасно мигать. По не обращает на него внимания, вместо этого жмет еще что-то, тянет рубильник — и крестокрыл послушно и очень-очень плавно поднимается вверх. Репульсоры едва слышно гудят, шуршит воздух под фюзеляжем. Ангар высокий, делался с намёткой на то, что из него придется вылетать сразу нескольким крестокрылам. Чёрный поднимается почти до самого потолка, чуть покачивается в воздухе, но в остальном держится ровно. Отсюда до земли с десяток метров, если не больше.
    По убирает руку, даёт крестокрылу повисеть в воздухе некоторое время. Так и сидит у него на носу, расслабленный и вальяжный, как кот на солнцепёке. Спокойный — абсолютно. Вглядывается в лицо лейтенанта — боится? Радуется? Десять метров над землей на одних репульсорах, самый плавный взлет тысячелетия. С открытым кокпитом, правда, по всем правилам нельзя, да система и сама не даст. Если не знать, какой тумблер выключить. По выключил нужный.
    — Это ваш первый раз в крестокрыле?
    Он ждет ответа. А потом вновь тянется рукой внутрь и переключает тумблер. Шум репульсоров стихает. Крестокрыл ухает вниз. Падение длится от силы пару мгновений, под ложечкой сосет, По быстро перещелкивает тумблер обратно, крепко держась свободной рукой за край кабины, и крестокрыл замирает там же, откуда и начал — у земли, едва касаясь шасси пола ангара.
    Трюк стар, как мироздание, По выучил его еще в Академии, и он заливисто и радостно смеется, откидывая голову назад, прежде чем вернуться взглядом к лицу лейтенанта в кокпите.
    — Ну как, страшно падать или повторим?

    — О нет, лейтенант, я смотрел прямо на вас и отлично видел, как вы падаете.
    По все еще чуть-чуть посмеивается, показывает рукой, как падала лейтенант — вместе с ним и крестокрылом — и присвистывает, словно ветер, которого здесь нет. Останавливает ладонь в паре сантиметров над фюзеляжем, смотрит на лейтенанта. У той слезы смеха на глазах, и это прекрасно. Это куда лучше, чем скорбеть. Возможно, что скорбеть и правильнее. Но смеяться вместе — лучше. По так увлекается моментом, что его отпускает поселившаяся в груди тревога, нет ни руки перед глазами, ни тени за спиной, и плен кажется чем-то далеким и нереальным, будто простой кошмар.
    — По-овторим! — соглашается По.
    Вновь находит рукой нужный рубильник, медленно тянет его, и Чёрный поднимается вверх, выше и выше, под самый потолок. Вновь зависает там. Отсюда видно все остальные крестокрылы, видны оставленные техниками инструменты, в темноте даже можно разглядеть какие-то схемы на стенах, шкафчики вдали. По вновь резко тянется рукой к тумблеру, обманывает — не жмет.
    Смеется расслабленно.
    И тогда уже жмет. Крестокрыл ухает вниз, По вновь переключает тумблер обратно вовремя, и шасси не успевают коснуться пола. Во время учебы это было лучшее развлечение как раз на случай пьянок. Правда, среди лётчиков они обычно делали аттракцион чуть более интересным и падали с большей высоты, и держались кто за что — некоторые и за крылья, лежа плашмя на них. За такие штучки влетало потом, если кто-то из старших офицеров узнавал, страшно и всем без разбору, но мгновения свободного падения — фактически единственное развлечение для кадетов на новореспубликанской военной базе — всегда того стоили.
    По поднимает крестокрыл и роняет его вниз еще несколько раз, пока, наконец, в последний раз едва успевает переключить тумблер вовремя, и репульсоры подхватывают уже соприкоснувшегося шасси с полом Чёрного и не дают ему разбиться. По от легкого удара и резко подбросивших крестокрыл чуть вверх репульсоров не удерживается на месте и падает с носа, пальцы соскальзывают с края кабины, за который он держался. Лететь тут правда невысоко, всего полтора человеческих роста, но пол в ангаре бетонный. По не ушибается особо сильно только потому, что пьян и не успевает ни напрячься, ни тем более сгруппироваться.
    Из своего положения на спине на полу, глядя вверх на собственный крестокрыл с включенными репульсорами, он и начинает хохотать, словно ему вновь двадцать, как лейтенанту, и он кадет, и никто еще не умирал на его глазах, не считая мамы. И не было еще ни Хосниана, ничего. Словно падать на спину — совсем не больно, и нет, ему действительно не больно, только шишка будет на голове и спина поноет немного.
    — Упал, — сквозь хохот сообщает По. — Рапортую. Падать не страшно.

Отредактировано Poe Dameron (06-01-2018 00:50:29)

    Перестав смеяться, По запоздало осознает, что скорее всего перепугал лейтенанта только что. По крайней мере, таких идеально круглых глаз он не видел давно. Но перестать улыбаться — это выше его сил, да и сама лейтенант уже смеется, поэтому он просто послушно лежит, все еще похихикивая, и постепенно успокаивается. Хорошо быть пьяным. Никаких забот, никаких тревог, никаких печалей и проблем. Голова пустая и лёгкая, и потолок ангара — почти ночное небо, не хватает только россыпи звезд.
    Лейтенант не соврала: выключать крестокрыл она, судя по всему, действительно умеет. По крайней мере, репульсоры затихают, шасси принимают вес истребителя на себя, затем По слышит, как закрывается кабина, шаги по обшивке крыла глухие в тишине. Прыжок. Есть в этом что-то убаюкивающее. Или это холодный пол под ним утягивает тепло и энергию. Когда лейтенант шагает в его сторону, По уже садится, потирает затылок, нащупывая место, где завтра обнаружит шишку.
    Ничего страшного, бывало и хуже.
    По хватается за руку лейтенанта, хватка у него даже в пьяном состоянии крепкая, и поднимается, почти не пользуясь ее помощью. Схватился скорее для того, чтобы не отвергать протянутую руку. Оказавшись на ногах, По встряхивается, улыбается уже спокойнее. Безуминка пьяного веселья, самый его пик, уже прошла — пока они падали с потолка на пол, с неба на землю, раз за разом. Теперь он вновь чувствует себя слегка усталым.
    — Да не за что, — отмахивается. — Мы так всю учебу развлекались.
    По понимает, конечно, что лейтенант вряд ли имеет в виду просто сиюминутный аттракцион. Хотя, может, и только его. Он недостаточно с ней знаком, чтобы так сразу сказать, а спьяну вообще плохо разбирается в оттенках и полутонах чужих благодарностей. По коротко улыбается лейтенанту и идет обратно к ящику за бутылкой, чуть пригибаясь к земле от ноющей боли в спине. Пить дальше или не пить — он пока не решил, но оставлять кортигское здесь в любом случае нельзя.
    — Из вас вышел бы хороший пилот, — на ходу замечает он. — Не то чтобы я планирую отнимать вас у вашей профессии! Но если захотите как-нибудь полетать на симуляторе — зовите, позужжу вам над ухом.
    По тяжело опускается на ящик, морщится, но находит удобное положение и замирает в нем. Задумчиво смотрит себе под ноги, на бутылку, и вздыхает. Нет, наверное, с алкоголем сегодня надо заканчивать. Иначе такими темпами он завтра обнаружит себя где-нибудь в лесу, хмельным и счастливым, и наверняка нарушающим с десяток пунктов устава разом. По находит крышку и плотно закручивает бутылку.

    — Пили, конечно, — легко отвечает По.
    Кто ж на трезвую голову занимается таким. Ну ладно пилот, но те, что цеплялись за крылья? Там же слететь можно в два счета. И иногда слетали. Ломались. Потом валялись в бакте. И через пару месяцев по новой. Юношеская отвага и желание покрасоваться всегда сильнее юношеского благоразумия. Это сейчас По сам накажет пилотов, если кто решит выделывать такие штучки.
    Он улыбается чуть ли не подпрыгивающей на месте лейтенанту, он улыбается ей, даже когда она говорит про голоса за спиной, только взгляд отводит в сторону, оборачивается. Как будто проверяет, есть ли там голоса сейчас. В его голове все тихо. Темная тень за спиной сливается с тенями ангара, и оттуда не веет опасностью. Только машинным маслом и теперь — немного пролитым алкоголем.
    — Не переживайте, я вас не выдам.
    По недолго разглядывает лужу, потом возвращается взглядом к лейтенанту, улыбается еще. Он и так-то улыбчивый, а когда пьяный — улыбки выскакивают на автомате. Есть люди, которых алкоголь делает депрессивными, По, наоборот, становится блаженно-веселым. На то и расчет. И в своем блаженно-веселом состоянии он совсем не хочет оставаться один. Нарушив его одиночество, лейтенант так мастерски в него вписалась, что теперь По почти забывает, зачем пришел сюда. Почти.
    — Я вас не гоню, но и не держу, — замечает он. — Чтобы поторчать одной, вам все равно пришлось бы прогуляться до другого ангара, этот занял я. Я, тени за моей спиной, погибшие сегодня пилоты, честно говоря, нас тут целая толпа, — По смеется. Это шутка. Горькая. — Не уверен, что мы составим достойную конкуренцию кантине, там все-таки повеселее. Так что смотрите сами. Вдруг там кто-то уже сочинил стихи про сверхновую, пока вы торчите тут со мной. Я плохо умею сочинять стихи.
    Он вздыхает, вновь глядя вдаль.
    — Ладно, сознаюсь: не умею совсем.
    По мог бы попросить лейтенанта остаться — он уверен, она бы осталась. Но после всех недавних событий он просто физически не может неволить людей, ему делается дурно от одной мысли, что он принимает решение, уйти или остаться, за кого-то другого. Поэтому уж пусть лучше она решает сама. Тем более, что его начинает нести — алкоголь недостаточно выветрился, чтобы можно было хоть как-то притормаживать ход мыслей, и поэтому По предпочитает замолкнуть.
    Он и так уже сболтнул про тень за спиной, хотя обещал себе никому ни слова.

Отредактировано Poe Dameron (24-01-2018 22:57:42)

    Лейтенант декламирует стихи. Пронзительные, светлые, правдивые — По давно таких не слышал. А может, и вовсе никогда. И пусть сегодня действительно холод космоса кого-то не вернул, это не значит, что он враждебен. Это не значит, что кто-то из тех, кто сейчас шумно пьет в кантине, перестанет садиться в крестокрыл и взлетать туда, скорей, ближе к звездам.
    — Это ваши?
    По хочется услышать еще. Ему нечасто доводится услышать что-то такое, чтобы пробирало; он поет песни, потому что от песен хорошо на душе, но стихи — это не его конек и не его интерес, он не чувствует их, не укладывает в своей голове, если их нельзя положить на ритм. То, что прочитала лейтенант, прекрасно укладывается на ритм, и По мурлычет себе под нос незамысловатую мелодию, по памяти, как умеет. Потом поворачивается к ней.
    Она пьет еще, но, по сути, права: она не пилот, и он не может ей ничего сделать. Да и не будет. Это почти увольнительная, и он здесь не коммандер, а она — не лейтенант, пусть так и не назвала своего имени. Удивительно, как можно столько всего сделать с каким-то человеком, отлетать столько миссий, узнавать голос из тысячи — и не знать самого простого, не знать имени.
    — Как вас зовут, лейтенант? По имени, — мягко улыбается По и тут же просит: — Повторите стихи, пожалуйста.
    И когда она начинает повторять, он начинает напевать громче. У него сильный голос, зычный, но По хорошо держит его в узде; слух не подводит его, подтянутый многими песнями и привычкой отличать в шуме голоса своих пилотов. По выдумывает мелодию на ходу, она чуть грустная, тягучая, текучая, и в ангаре прекрасная акустика: мелодия подлетает под самый потолок, заполняет собой весь воздух, от пола до потолка, укутывает крестокрылы.
    Вот где настоящий отдых для души; все-таки, стихи — это не его. Его — это песни. Самодельные, неловкие, и оттого чистые, самые искренние. Даже если он просто мычит мелодию, тянет одно-единственное «А»; поет пусть лейтенант.

Отредактировано Poe Dameron (08-02-2018 16:20:16)

    По продолжает напевать, и мелодия, самопальная, не ограненная, не обтесанная модными звукозаписывающими дроидами, чистая, от сердца — льется, подлетает под потолок ангара, и слова на ней, как вышивка на ткани, прорезаются, прорастают, звучат еще чище, еще пронзительнее. Ради таких моментов и стоит бороться; наверняка где-то, как-то поют и штурмовики, но По кажется, что у них это запрещено уставом, как запрещено все, что есть во вселенной теплого, человечного и доброго.
    У Кайдел Ко красивый голос. По подозревал это и раньше, когда слушал ее в наушниках, передающей указания начальства или разрешающей посадку, но теперь убеждается на собственном опыте: у Кайдел Ко отличный голос. И отличные стихи, жаль только, что По, даже если постарается, не сможет запомнить все целиком. Неожиданную эту песню так и хочется ухватить за хвост, но это все равно, что хватать птицу за крыло; птицы должны летать, пилоты — возвращаться.
    — Пой и верь, пой и верь! — подпевает в конце По, выдыхает протяжно, счастливо.
    И улыбается так умиротворенно, будто это не война вокруг, не про нее пела лейтенант, будто они где-то на Явине-IV, и вокруг шуршит вечером летний месяц, птицы спрыгивают с ветки на ветку, листва синеет в сумерках. Это умиротворение нравится По, пожалуй, даже больше, чем шумное веселье кантины. Оно как-то правильнее, вернее. Чище.
    — В следующий раз я попрошу вас пропевать указания, — говорит По, кидает взгляд на Кайдел Ко. — Вы можете, конечно, отказаться. Но я буду страшно разочарован. Страшно.
    По говорит это «страшно» таким тоном, как будто это будет величайшее разочарование в его жизни, нет, во всех его жизнях, если бы он верил в реинкарнацию. Это, конечно, не так, и если лейтенант засмущается и не захочет, он не будет ее заставлять — а может, и не вспомнит о своем обещании на завтрашний день, когда проснется с хмельной головой и желанием окунуть ее в ведро ледяной воды и не вынимать больше никогда. По предпочитает не загадывать так далеко; никогда не знаешь: в один день ты готовишься умирать на «Финализаторе», а в следующий уже разносишь базу Первого Ордена.
    Лучше, и впрямь, не загадывать.
    — Обещаю подпевать вам в ответ. Что-нибудь легкое. Я знаю! — он щелкает пальцами. — Мы придумаем с вами кодовую фразу. Я буду говорить, например: «Есть много звезд», — а вы: «Есть много лун», — так же там было? Я верно запомнил? И это будет значить, что пора что-нибудь петь, чтобы было не так темно и страшно. Договорились, Кайдел Ко?

    — Отлично, просто Кайдел, — сияет По.
    Он знает, что, скорее всего, забудет это уже к завтрашнему утру. И, к тому же, в крестокрыле ему обычно некогда думать над тем, что темно и страшно — нужно лавировать, маневрировать, отстреливаться и выполнять поставленные задачи. Но это не значит, что если очень захотеть, нельзя петь. Петь можно всегда. Только эфир этими песнями засорять нельзя.
    По смотрит на Кайдел, на то, как ее начинает немножко вести от усталости или от алкоголя, а скорее всего, и от того, и от другого. Вон и глаза у нее начинают уже закрываться, и По поднимается с места, оказывается рядом, трогает ее аккуратно за плечо, вынимая пак из пальцев.
    — Лейтенант, давайте с выпивкой на сегодня все, — негромко говорит он. — Генерал Органа, мне кажется, совсем не удивится. Но, возможно, не одобрит, — По усмехается.
    Генерал Органа, действительно, как мать полка. И отчего-то По кажется, что полку она мать куда лучшая, чем своим детям — но это не его место, чтобы судить, и эти мысли он вслух не озвучит никому и никогда. Главное, что генерал Органа — отличный руководитель, а все остальное не должно его в ней волновать.
    Отставив пак в сторону, По разгибается и протягивает Кайдел руку, чтобы помочь ей подняться тоже. Лейтенанту стоит добраться до постели раньше, чем она уснет прямо тут, потому что По без понятия, куда ее нести в таком случае. А нести придется: не может же он бросить даму спать на ящиках.
    — Вы засыпаете, — мягко говорит По, — давайте я вас провожу, чтобы вы по дороге не заснули под каким-нибудь крестокрылом и не испугали утром техников.
    Техников Сопротивления, конечно, одной лишь спящей Кайдел Ко Конникс под крестокрылом не испугаешь; куда больше они обычно пугаются, когда заходишь на посадку, а у тебя в этот момент отваливается кусок крыла. По проверял. Но все хорошо закончилось! Все всегда заканчивается хорошо. Рано или поздно, так или иначе. На каждую базу Старкиллер находится своя эскадрилья крестокрылов, и пусть кто-то из нее никогда не вернется назад, на войне быстро учишься не думать об этом чересчур долго.

Отредактировано Poe Dameron (11-02-2018 11:08:33)