— Вам не кажется, — любезно говорит Хакс.
Он обращается на
(через)
«вы» ко всем, независимо от положения собеседника, возраста, даже расы и личного отношения — либо его имитации. Он обращается на «вы» к дроиду, и к только завершившему обучение штурмовику, и к собственному отцу. Оставаться в рамках формальной вежливости выгодно по многим причинам, главная из которых — возможность пренебречь вежливостью смысловой.
Такая возможность возникает редко — в нормальных условиях.
Такая возможность возникает всегда в разговорах с Кайло Реном. Хакс считает это ненормальным: и постоянное наличие этой возможности, и эти разговоры, и самого Кайло Рена.
Он невероятно выбивается из того, к чему Хакс привык.
В этом есть лёгкая боязнь совершить ошибку, сделать не то, что будет полезно. Но у риска есть и обратная сторона: Хакса забавляет происходящее.
Хаксу нравится то, что его забавляет.
Значит, в некотором смысле ему нравится и Кайло Рен.
Во вполне известном смысле: как человек, удобный своей наивностью; человек, удобный своим статусом; человек, удобный своей несдержанностью; человек, удобный своей неопытностью — человек, удобный настолько, что Хакс много размышляет об этих встречах даже после их завершения, пытаясь найти подвох — и, не найдя его, размышляет ещё больше.
Но не только.
Хакс жадно вглядывается в лицо Кайло Рена. Выдержки в нём, вероятно, больше, чем считает сам Кайло Рен — от такого удара должно быть больше, а он лишь слегка морщится, не закрывая глаз, даже не отводя взгляда. Хакс любит чужую боль, даже причинённую не им.
Он быстро скользит взглядом по ударившей в стену руке, и в этом взгляде лишь лёгкое любопытство. Хаксу приятно и признание в зависти, и за эту лесть он вполне готов заплатить отсутствием осуждения. Особенно если Кайло Рен так просит об этом — и эта просьба тоже приятна.
Вероятно, так и должны вести себя друзья.
— Те, кто подчиняются вам, слышат в ваших словах приказ Верховного лидера.
Он снова смотрит в глаза Кайло Рен а. Во время их встреч Хакс тренируется смотреть на него ровно, не снизу вверх.
Просто на всякий случай.
У Хакса получается и так.
— Они и должны это слышать. Однако невозможно транслировать чужую волю достаточно убедительно, если ваша собственная воля хотя бы не приближается к вложенной изначально. Дело не в отсутствии выдержки. — Хакс позволяет себе коротко улыбнуться одними губами. — Дело в степени страха, которую вы способны внушить. Остальное — тактика.

Отредактировано Armitage Hux (16-09-2018 03:48:25)

На вашем месте я мог быть интересен
(он невольно цепляется за это слово; оно будто бы максимально точно обозначает требуемую эмоцию, и всё же)
(всё же)
собственному отцу. Вероятно, наше общение было бы гораздо более плотным и ещё более специализированным.
На вашем месте я, вероятно, не дожил бы до двадцати.
У вас, кстати, ещё есть такая возможность.
— На вашем месте, — вместо этого говорит Хакс, — я бы для начала определился с обращением.
Кайло Рен обращается к нему по имени, фамилию и званию, на «ты» и на «вы», независимо от темы разговора и обстоятельств, чередуя и сочетая манеру совершенно хаотичным образом, как будто запрограммирован на генерацию случайных результатов. Непредсказуемо.
Хакс никогда не поправляет его и не демонстрирует недовольства. При такой разнице в положении Хаксу не следует даже испытывать недовольство, и это до подозрительного легко. Но, скорее всего, Кайло Рена всего лишь сбивает то, что сам Хакс не сбивается.
И это очередное доказательство того, насколько важна последовательность.
— Последовательность — это важно, — повторяет вслух Хакс после секундного размышления. — Какое-то время достаточно будет одного страха, но если вас не будут понимать, вы станете угрозой, а не командующим.
Он уже давно не чувствует себя глупо, повторяя прописные истины. В Неизведанных Регионах достаточно диких планет, для обитателей которых — в том числе людей — очевидные вещи были чем-то сродни откровения.
Кайло Рен был таким же диким, как и долгие годы никому не сдавшиеся племена на отсталых планетах Неизведанных Регионах, но при этом имел некие представления об этикете — на взгляд Хакса, скорее теоретические, зато обширные. И это сочетание было любопытным.

Хакс удерживается от того, чтобы насмешливо приподнять бровь. Это требует некоторых усилий — явно, впрочем, меньших, чем те, что Кайло Рен тратит на то, чтобы сменить расхлябистую манеру речи на нечто официально-выверенное. Это звучит несколько чересчур, будто Кайло Рену непривычно так вести диалог, но гораздо лучше того, что было до этого.
Это даже забавно — забавно, как высокопарно он извиняется, как многословно просит о помощи, как до глупого наивно говорит о дружбе. Забавно и удобно, удобно до пугающего.
И когда это перестаёт быть забавным, Хакс в очередной раз убеждается, как редко обманывает его интуиция — результат сложения неотрефлексированных сознанием мелких деталей.
Он медлит с ответом, не отрываясь смотрит в глаза Кайло Рена. У Хакса горят щёки: он уверен, что они, как и всегда в такие моменты, пошли отвратительными красными пятнами. Он не может контролировать особенности собственного кровообращения, но может сохранять ровное дыхание и нейтральное выражение лица, пусть оно и будет напоминать застывшую маску.
Хакс знает, как вести себя при оскорблениях от нижестоящих, вышестоящих и равных. С точки зрения объективной действительности Кайло Рен относится к вышестоящим, а значит Хаксу стоит либо изобразить радость от столь щедрого предложения, либо деликатно его не заметить. Однако планы Хакса и заложенный им контекст общения делают и ту, и другую реакцию невыгодной.
— Вы стремитесь унизить каждого, кого называете своим другом? — наконец интересуется Хакс, не давая ярости просочиться в интонации своего голоса. Сжимает зубы, мешая ей просочиться и в слова: продолжение «поэтому вы так одиноки» сейчас могло бы прозвучать хорошо.
Но насколько лучше будет, если Кайло Рен додумает это продолжение сам.
Хакс умеет жить со своей яростью; у него было двадцать лет, чтобы научиться. Она всегда с ним, всегда внутри, и Хакс чувствует её, даже когда она дремлет, собравшись в небольшой огненный сгусток. От внешнего мира её отделяет материя вроде скорлупы: снаружи пробить гораздо сложнее, чем изнутри.
А внутри она горит, и достаточно оказалось лишь намёка на то, что Хакс ни на что не годен.
Надо отдать Кайло Рену должное: Хакс редко слышит такие намёки.
Чаще его ставят в известность об этом прямо.

— Вы доводите до абсурда, — резко говорит Хакс.
Ярость похожа на взметнувшееся пламя, и пламени нужно лишь перекрыть доступ к кислороду. Облить водой. Набросить ткань. Захлопнуть крышку. Короткое волевое усилие — и пламя потушено. Это усилие легко даётся, если вспомнить, что стоит на кону и какова вероятность ошибки. Сам Хакс, отец, возможность постоянного наблюдения со стороны, Верховный лидер, этот мальчишка — сеть, все звенья которой переплетены до едва ощутимого звона, стоит тронуть одно — и запоют все, и вопрос лишь в том, кто и как тронет.
На кону — галактика.
Ничего нового, и, метафорически выражаясь, Хакс захлопывает крышку.
Ярость никогда не исчезнет, останется тлеть на дне торфяных болот. Однажды она вырвется вновь — и это от Хакса не зависит, потому что никто, наделённый талантом, не захотел бы его всерьёз изничтожить. Дело Хакса — выбрать время, когда эта ярость будет эффективнее всего. То есть — не сейчас.
Красные пятна на щеках потушить гораздо сложнее, но временем побледнеют и они, а пока голос Хакса вновь спокоен, хоть и сух:
— Нет нужды отказываться от идеалов. Они общечеловечны, следовательно — объективны. Дружба прекрасна, и тот, кто готов помочь другу, не заслуживает ничего, кроме похвалы.
Он в самом деле так считает. С поправкой: прекрасна чужая дружба, как и любая чужая слабость.
Хакс много слышал о тех, кто владеет Силой. Отец работал с подобными случаями, и иногда испытывает желание поделиться открытиями со всегда доступным слушателем. Ещё отец умён и любит то, что считает отличными шутками, поэтому Хакс не знает, чему из полученной от него информации стоит доверять. На всякий случай он осторожно использует всю, глядя на реакцию Кайло Рена — в частности, никогда не лжёт прямо даже в мелочах.
И либо он всё делает правильно, либо Кайло Рен и в самом деле так прост, каким хочет казаться. Во второе Хакс не верит, но нужно отдать должное: Кайло Рен может быть очень убедительным.
— Чтобы овладеть тем, что вы называете негласным этикетом, будет достаточно отказаться от мерок Республики, извратившей даже самые человечные понятия.
Отсутствие доверия к Кайло Рену строится не только на недавнем сроке знакомства. Ещё на некоторых фразах, обронённых будто бы вскользь, будто бы случайно — каждый раз Хакс вынужден просчитывать вероятность того, насколько это было случайно, и приходит к естественному выводу: нет, Верховный лидер не взял себе в ученики полного идиота.
Но соблазн подумать именно так велик, потому что в самых неожиданных местах Кайло Рен то ли переигрывает, то ли и правда не понимает элементарных вещей, и Хакс коротко колеблется перед тем, как начать объяснять кажущемуся образованным человеку таблицу умножения.
— Предлагая помощь, не имея к тому оснований — в виде, например, просьбы о помощи или явно бедственного положения человека — вы даёте понять, что считаете собеседника нуждающимся, а себя — его благодетелем. Этим вы оскорбите гордого человека, а лишённому гордости покажете, что вас можно использовать. В результате вокруг вас не останется ни одного из первых, зато окажется обширный выбор вторых.
Хакс едва дёргает уголком губ в намёке на улыбку.
— Пусть это не относится к нашему с вами общению, но остальные не сделают вам подобной скидки. Ни те, ни другие не сочтут вас великодушным. Вас сочтут слабым.

Подавляющее большинство людей честны. Честность — это синоним глупости, если не уметь ей пользоваться: подавляющее большинство людей глупы. Можно научиться лгать о конкретном событии, факте или воззрении. Можно научиться лгать об этом хорошо, превосходно, идеально — и слишком многие на этом останавливаются. Не учитывают контекст. Считают, что единожды успешно солгавший — или умолчавший — может не следить за словами дальше. Не видят несостыковок, если они не бросаются в глаза.
Забывают, что в глаза бросается только то, что специально положили на видное место.
Впрочем, насчёт Кайло Рена Хакс не уверен. Оговорка могла быть случайной или намеренной, кроме того, Рен выглядел достаточно идеалистическим человеком. Не из тех, кто не в состоянии постигнуть, что ничто не передаётся просто так: оно — пусть даже спокойствие — должно иссякнуть в одном месте, прежде чем проявиться в другом.
Элементарная мысль, до которой несложно дойти. Кайло Рен, вероятно, не задумывается о подобных мелочах. Самонадеянных глупцов Хакс ненавидит даже больше, чем обычных. Он мысленно делает пометку: те, кто владеет Силой, не только мутанты. Ещё — паразиты.
Но крышка захлопнута, и замков у Хакса в достатке. «Спокойствие» — хорошее слово, хоть слишком мягкое и легкомысленное для чего-то, что стиснуто и смято прутьями рёбер. Пусть так.
Хакс улыбается — одними губами, но не короткой вспышкой, как в прошлые разы. Благодарность — это то, что следует поощрить.

31.VII.20

Почти пять недель — Рен не попадает в поле зрения Хакса уже двадцать четвёртые сутки. Нет нужды в слежке за датами: в голове Хакса будто установлены счётчики, по которым можно отследить, сколько времени прошло с или осталось до определённого события.
И эти счётчики не контролируют то, что неважно.
Важность последней встречи с Реном, вероятно, заключается в том, что Хакс думает — о спокойствии, умении его забирать и паразитах в облике людей.
Спокойствие — собранность, сосредоточенность; гнев собран и заточен, спокойствие — следствие этих действий. Ещё одно следствие: гнев в ограниченном пространстве гниёт заживо, мечется и взбухает опухолями, пока не разрывает все преграды в мясо.
В буквальном смысле.
Офицерская форма Первого Ордена производится из жёстких материалов, она не лопается от удара кулака. Но под ней лопается кожа, рвутся мышцы и связки, прутья рёбер ломаются, и гнев находит выход.
Основное — это не рёбра Хакса.
Он не помнит, что именно высвободило гнев. Скорее это было действие, а не реплика: к чужим словам Хакс гораздо более терпим. Это всё, что ему остаётся: реконструировать инцидент, повлёкший смерть нижестоящего, потому что сам Хакс не помнит о произошедшем ничего. Несколько секунд — или минут; может быть, даже десятков минут, если Хакс верно понял, что продолжал бить тело даже после того, как оно стало исключительно телом — не сохранились в памяти. Когда Хакс приходит в себя, он видит перед собой отца, и это худшее из пробуждений.
Но...
— Должно быть, ты счастлив, — говорит отец сухо, тоном, который так отличается от обычной медоточивой мерзости, и Хакс отстранённо жалеет, что отец и научил его читать между строк, а значит — является для Хакса самым понятным текстом. Он слышит: произошедшее не грозит масштабными последствиями только потому, что это испортило бы репутацию и отцу. Он слышит: на всего четырёх словах всё не закончится, и мнимое спокойствие отца сметёт, как только ярость перевесит омерзение при одном взгляде на Хакса.
Но отец всё ещё не смеет и пальцем его тронуть.
И отец прав: Хакс давно не чувствовал себя таким счастливым. Счастье приходит, когда свершённое — правильно, когда инструмент работает согласно своему назначению, и это чувство, которое не омрачает ни плёнка раздражения от прошедшего и будущего — скорее, будущих — разговоров с отцом, ни муть досады от ошибки — ошибки не по сути, а по форме, но Хакс не должен совершать и таких — ни боль в руках, на скуле и челюсти. На его ладонях перчатки, и Хакс не знает, содрал ли он костяшки. В отражении зеркала он видит кроваво-тёмное пятно на своей скуле. Только по вздымающейся груди он понимает, что так и не отдышался после драки — вероятно, прошло совсем мало времени.
Встрёпанному, избитому, в нестабильном состоянии психики ему не стоит появляться среди других. Это знает Хакс, это знает его отец, и потому отправляет его в собственную каюту. Лучше унижения только страх, лучше страха только его комбинация с унижением — и Хаксу приходится приложить много усилий, чтобы по пути к каюте — такому длинному, что его наконец хватает, чтобы закрыть правильность — его никто не увидел не со спины.
Кроме камер.
Вероятно, везде есть камеры.
Хакс разберётся с этим позднее.
Правильность
(счастье)
возвращается, когда дверь каюты закрывается за Хаксом. Когда он понимает: достойный Первого Ордена — а следовательно, и жизни — офицер никогда не ударил бы вышестоящего.
Особенно — защищаясь.

Десять шагов вперёд. Поворот на сто восемьдесят градусов. Десять шагов вперёд. Поворот на сто восемьдесят градусов.
Повторить. Повторить. Повторить.
Не останавливаться.
Руки прижаты к бокам, голова поднята, спина расправлена.
В Хаксе слишком много энергии: гремучая смесь счастья и ярости, униженности и правильности, противоположные полюса одной шкалы, так ли много в них отличий. Взрывоопасность — снова. В ближайшее время Хакс не может себе этого позволить.
Подобное вообще нельзя позволять.
В решении задачи верно «что» и неверно «как».
Повторить, повторить; какая-то часть мозга Хакса сосредоточена на окружающем пространстве: всегда, потому что абсолютно безопасных мест не существует. Несмотря на размашистость движений, что-то задеть в аскетично обставленной каюте невозможно.
Слава Первому Ордену, вознаграждающему каждого, кто преданно служит ему. Без помещения, в котором допустимо впустить в себя иллюзию уединения, было бы...
Хакс останавливается за мгновение до того, как раздаётся голос из динамика. Вслушивается в речь, едва заметно склонив голову набок. Боль в скуле, челюсти и костяшках.
Боль — предупреждение организма, и сейчас она предупреждает: не стоит никого видеть, не стоит никому позволять видеть вас.
Она предупреждает ещё: слухи разлетаются быстро — Хакс бросает взгляд на хронометр — быстрее, чем он ожидал.
Она предупреждает и о чём-то ещё, о чувстве, которому Хакс не хочет искать названия. Визит отца в подобной ситуации был бы актом наказания, знакомых офицеров — демонстрацией презрения и попыткой унизить. Но Хакс знает людей, для которых это было бы проявлением верности. Эти люди далеко, большинство из них мертвы, только трое — всё ещё полезны.
Проявление верности.
Отражения этих слов нет в том Кайло Рене, которого Хакс знает. Но они могли бы появиться в будущем Кайло Рене. Возрастная психология: зачастую подростки податливее детей. Хакс дёргает уголком губ, готовых сложиться в полную превосходства улыбку, и морщится от вспышки усилившейся боли.
Предупреждение.
Не время упиваться собственным превосходством.
Довольно и того, что Хакс, пусть и считанные секунды, заставляет Кайло Рена ждать.
Он открывает дверь и раньше, чем она успевает полностью отъехать в сторону, нетерпеливо дёргает подбородком: проходите, — надеясь, что гематома на скуле остаётся в тени. Энергия кипит, её всё ещё слишком много,
(до боли)
но Хаксу удаётся стоять неподвижно — разве что самую малость чересчур — и сохранять на лице спокойное, достойное выражение.
Каким бы ни было лицо.

К счастью, в коридоре больше никого нет. Кроме, возможно, камер.
К счастью, Кайло Рен не заставляет Хакса ждать.
Он закрывает дверь сразу, как только Рен оказывается внутри, и оборачивается к ней спиной. Сбивчивую речь Хакс выслушивает терпеливо, стоя прямо, заложив руки за спину: правая обхватывает запястье левой.
Мелкие уловки. Иногда человек нуждается в подобном для успешного самоконтроля: физическое проявление того, что вы держите себя в руках. Эти уловки легко заметить, если знать, куда смотреть, и Хакс не может определиться, знает Кайло Рен или нет.
В Кайло Рене вообще слишком мало определённого.
Но он выглядит достаточно обеспокоенным, чтобы цепляться за другое. За то, что произошло; за то, что говорят люди — ничего страшного.
Было бы хуже, если бы он понял, каких усилий Хаксу стоит держать себя в руках. Как — до боли — сжимают пальцы правой запястье левой.
— Благодарю, — сухо говорит Хакс. Извинения за бестактность нужны только как индульгенция для проявления бестактности — это он прекрасно знает. Пока это меньшая из проблем.
Ему очень — до боли, вполне конкретной боли в запястье — хочется спросить, кто говорит. Что говорят. Что Кайло Рен вкладывает в захлебнувшееся паузой «всякое» — пожалуй, худшее из определений. Хакс не делает этого из-за боли: она конкретизирует, заземляет, заставляет быть здесь и сейчас; с тем, что происходит за пределами каюты, он не может сделать ничего — но в пределах каюты контроль остаётся у него.
Хотелось бы верить.
Хакс чуть склоняет голову набок — единственное движение, которое он себе позволяет — и говорит, глядя на Кайло Рена немигающим взглядом:
— Можете.
Рен выглядит неестественно. Для Первого Ордена он остаётся чуждым элементом, его неловкость уже становится привычной. Но сейчас есть что-то ещё. И это «что-то» заставляет Хакса широко улыбнуться — не разжимая губ.
— Я пугаю вас?

Хакс только вздёргивает бровь в ответ на изменившийся цвет лица и дрожащие губы Кайло Рена. Хакс смотрит внимательно до жадности и не может удержаться: подаётся вперёд. Наклон корпуса едва заметен.
Это лицо, его выражение вызывает у Хакса краткую вспышку мрачного удовлетворения. Оно тут же тускнеет, опускается осадком в глубь того коктейля, что Хакс испытывает и так.
Слова о Силе отзываются привычным уколом любопытства. Оно значит ещё меньше.
Того, что говорит Кайло Рен, слишком много, и после того, как он замолкает, Хакс молчит тоже: обдумывая. Не моргая. Растягивая губы в вежливой улыбке.
— Если бы не ваше уточнение, — говорит он наконец, и его голос — по крайней мере, голос — в самом деле доброжелателен, — я бы решил, что вы предлагаете убить всех, кто так или иначе связан с этой ситуацией. Я не знаю других способов убирать следы.
Улыбка гаснет, и Хакс сухо добавляет:
— Разумеется, вы не должны этого делать.
Он на долю мгновения смыкает веки. Выравнивает спину. Тон Хакса возвращается к обычному, к тому, что должен быть привычен для Кайло Рена, потому что чаще всего Хакс говорит с ним именно так.
— Не думаю, чтобы меня боялись. Вернее, не думаю, что меня стали бояться: те, кто не делали этого раньше. Было бы глупо называть ситуацию штатной, но вряд ли у неё будут нежелательные последствия. Я понесу заслуженное наказание и впредь буду осмотрительнее.
Он вслушивается в сказанные слова — даже после того, как кончает говорить, будто оценивает послевкусие, оценивает послезвучие — и остаётся доволен.
Пальцы правой руки, обхватывающей запястье левой, почти сводит судорогой от напряжения.

Хакс полагает, что разбирается в клятвах верности. Достаточно, чтобы знать: человек, который обещает убить кого угодно из преданности вам, глупо при этом улыбаясь — лжёт. Из издёвки или легкомыслия — лжёт.
В данный момент Хакс склонен наконец определиться с оценкой умственного развития Кайло Рена.
Полный идиот.
А потом Кайло Рен протягивает к нему руки, и Хакс понимает: причина в насмешке.
Эти руки на
(безопасном)
удовлетворительном расстоянии, но первый порыв неизменен: разжать пальцы правой руки, выбросить её из-за спины с намерением ударить по протянутым рукам ребром предплечья... и намерение остаётся намерением.
Хакс смотрит на свою руку с удивлением. Рука не привычно прямая и напряжённая, локоть согнут расслабленно, пальцы вялые, и Хакс не ощущает мышц, потому что в них нет силы.
Силы нет в нём во всём.
Причина не в том, что Кайло Рен остановил его руку; причина в том, что иссякла энергия, которая наполняла движение. Которая наполняла всего Хакса, делая его, провались всё в бездну, счастливым.
Что осталось?
Мысли текут легко, не встречая на своём пути препятствий из эмоций; легко ощущается тело, и так же легко Хакс опускает руку, которая вовсе не выглядит теперь занесённой для удара. Легко. Ничего не осталось.
Эта пустота...
(...пугает)
— Что вы сделали? — спрашивает Хакс, переводя взгляд на поднимающегося Кайло Рена и только сейчас отстранённо замечая, что тому необходимо подниматься, а ведь только что стоял перед ним.
Так же отстранённо Хакс замечает, что лёгок у него и голос. Не полон сдерживаемой ярости, не язвителен, не вежливо-равнодушен и даже не равнодушен искренне; Хакс не может подобрать подходящего определения, не узнаёт собственный голос — но, возможно, это как раз те интонации, которых Хакс раз за разом пытается добиться в разговорах с отцом, терпя предсказуемый крах.
Так же отстранённо Хакс замечает, что опять поторопился с оценкой: слишком непредсказуемые действия, чтобы можно было определиться за такой короткий срок знакомства. Кайло Рен должен быть гораздо умнее уровня, который Хакс называл полным идиотом.
Или гораздо глупее.

Хакс направлен вовне.
Внимание его, сколько Хакс себя помнит, сосредоточено на достижении целей, решении задач и подзадач, первой из которых была и остаётся необходимость выжить, в последние годы намертво слившаяся с жаждой зримого, очевидного для всех и каждого величия Первого Ордена. С ненавистью к Новой Республике. С презрением к Империи, с брезгливостью к её обломкам.
Но Хакс помнит — фактом и набором эмоционально окрашенных ощущений, которые в данный момент он не может воспроизвести — что было пятнадцать лет назад. Как было пятнадцать лет назад — как единственным способом выжить было направиться внутрь себя. Простая психическая защита, механизма которой Хакс тогда не знал, и это не мешало её использовать.
Последние пятнадцать лет он не испытывал в ней потребности.
Хакс не испытывает её и сейчас, но выбора у него нет. У него не получается сфокусироваться на чём-то вовне. Нет эмоции, которая могла бы послужить опорой. Эмоций нет вообще, и страх, который Хакс мог бы испытывать из-за категорически новой ситуации — лишь отголосок привычного ему страха; и раздражение на Кайло Рена, который говорит шаблонными фразами из паршивых голофильмов, который выглядит как главный герой паршивого голофильма — слабый отблеск той ненависти, который Хакс должен испытывать.
Эта ненависть обязала бы Хакса ограничиться словом «вон» и, вполне вероятно, навсегда лишиться возможности получить пользу от мальчишки, который волей прихоти Верховного лидера стал магистром Ордена Рен.
Если бы мнение Хакса по этому поводу стоило того, чтобы его иметь, Хакс сказал бы, что Кайло Рен абсолютно к этому не готов — в лучшем случае. В худшем — просто профнепригоден.
Вместо всего этого Хакс слушает невнятные объяснения, невнятные сравнения, невнятные заверения — глядя на столь невнятное лицо Кайло Рена и удерживаясь от вздоха.
Это странно.
Он не имеет привычки вздыхать.
Хакс поднимает вторую руку, ту, которая оставалась за спиной, ощупывает скулу, давит кончиками пальцев вдоль линии челюсти. Сквозь кожу перчаток он не может определить, остались ли на лице следы. Но саднившие ранее места в самом деле больше не болят, даже когда Хакс охватывает подбородок ладонью, чтобы усилить нажим.
— Вы считаете, что этого мало? — рассеянно говорит Хакс, наконец закончив исследование. В его голосе нет любопытства. Хаксу не нужен ответ: Кайло Рен его уже дал, и эта реплика — не более, чем способ продемонстрировать несогласие.
Кайло Рен считает, что этого мало.
Вероятно, если бы он перекроил личность Хакса полностью, сломал всё, что удалось воздвигнуть, и построил всё заново, по своим представлениям о дружбе, он счёл бы это достаточным.
Хаксу, пожалуй, немного любопытно, что в представлении Кайло Рена «много».
Хакс смотрит на него неотрывно — не потому, что наконец удалось сфокусироваться, но потому, что Хаксу необходимо сфокусироваться.
— Когда я говорил о вашей помощи, я хотел попросить вас ударить меня.
Кайло Рен, кажется, хочет оказать всю возможную помощь независимо от желаний и потребности второй стороны в помощи. Поэтому Хакс уточняет:
— Сейчас эта просьба не актуальна.

Пустота.
Вот же это слово.
Хакс наконец подбирает его, обозначает сам себе возникшее ощущение. Должно стать понятнее. По меньшей мере — легче.
Не становится.
Хакс действительно отвык от подобного.
Кайло Рен не ведёт себя как человек, уверенный в своих действиях. Он рассыпает вопросы, возвращается к официальному тону, бросается к двери, оборачивается на Хаксу — бессмысленная суматошность, и Хакс чувствует только отголосок раздражения.
Лицо у Рена такое, что Хакс испытывает отголосок — опять только отголосок — брезгливости. Рен выглядит то ли испуганным, то ли виноватым. Хакс не верит в то, что словами можно что-то сделать — но слова хороший инструмент для того, чтобы толкнуть на действие, и он обращает внимание на то, что Кайло Рену даже не приходит в голову извиниться.
Вряд ли это помогло бы прямо сейчас. Но в перспективе — Хакс запомнил бы.
Ничего. Он может запомнить другое.
— Я отвечу позже, — говорит Хакс. Собственный голос звучит равнодушно, не с той демонстративной безразличностью, за которой Хакс привык скрывать эмоции: сейчас эмоций в нём действительно нет. Этот голос неудобен. Эта пустота позволяет рассматривать ситуацию с не бывалой до сих пор чёткостью, и Хакс, поразмыслив секунду, добавляет вежливую форму в сторону закрывающейся двери: — Если вы позволите.
Он не знает, в чём причина этого ощущения и в чём — последствия, а они бывают всегда. Хакс не хочет оказаться без союзника, если пустота не заполнится сама собой.
Пока день можно считать продуктивным. Возможно, неверным путём, но Хакс избавил Первый Орден от нежелательного элемента. И заодно узнал, что Кайло Рен считает себя не способным на ошибку — а в случае её совершения предпочитает сбежать.