Хакс не знает, что хотел сказать этим капитан Рорк. Размер файла значительно больше, чем путь до Хеда, и капитан либо ждёт возможности унизить Хакса недостаточной исполнительностью, либо считает его дроидом.
Первого Хакс допускать не собирался, второе мог попробовать изобразить.

«Категория разумности» — эта строчка, предваряющая описание каждой расы, настолько часто заставляет Хакса морщиться, что в конце концов он начинает её игнорировать. Для него все эти существа, от космических слизней до тви`леков, находятся примерно на одном уровне развития, отличия только в незначительных деталях.
С другой стороны, большая часть подобной информации основывается на архивах этнографа Хуула, принадлежащего к расе ши`идо, и это многое объясняло.

Сперва Хакс читает всё подряд, но уже полчаса спустя, видя, как медленно он продвигается, начинает скорее скользить взглядом по строчкам. Запоминая то, что кажется важным. Считая, что то, что кажется неважным, всплывёт в памяти в кризисной ситуации.
Капитан Рорк мог рассчитывать на что угодно, но не на то, что Хакс успеет ознакомиться со всем файлом.

Этот Траун — ещё одна большая ошибка Империи. Хакс считает его заслуги в лучшем случае преувеличенными.
Кровавые Резчики агрессивно реагируют на комплименты. Аркона тщательно выбирают половых партнёров и впадают в наркотическую зависимость от соли. Псаданы поклоняются природе. Динко, защищая территорию, бьются до смерти. Мимбаниты лишены даже зачатков гордости. Зелтроны устраивают масштабные празднества по любому поводу. К концу пятого часа у Хакса гудит голова.
Капитан Рорк оказал ему неоценимую услугу.
Это выражение лица — собранное, спокойное, с ноткой скорби — Хакс репетировал не один час. Удерживать его в целом легко, но стоит забыться — и губы кривятся в торжествующей улыбке. Даже почти две недели спустя, поднимаясь на шаттл, Хакс едва успел предотвратить появление этой улыбки.
Он смог.
Он сделал это.
То, о чём мечтал двадцать пять лет.
Хакс немного жалеет, что не видел, как отец растворился в бакте, разорванный на части переполнившей организм жидкостью. Но у него хорошее воображение.
И он успел улыбнуться — той самой улыбкой, которая так часто посещает его после этой смерти — ещё живому Брендолу Хаксу, раздувшемуся ещё больше и слишком поздно понявшему, что происходит.
Сейчас Хакс от усталости не может улыбаться.
И его лицо, которое он обращает к капитану Рорку — спокойное, собранное, с ноткой скорби — совершенно искренно.
— Так точно, сэр.
Голос у него хриплый от долгого молчания. Хакс поспешно откашливается.
— Генерал Хакс был сдержан в передаче информации, но я могу предположить, что срок, на который мы приглашены, тоже что-то символизирует, вероятнее всего — их ожидания от нашего визита. К сожалению, более подробных данных у меня нет. Генерал Хакс говорил, что аборигены вкладывают символ буквально во всё — но он мог преувеличивать. Кроме того, генерал Хакс дважды упоминал, что от него не ждут подарков. Я не знаю, относилось это замечание ко всем его визитам или только к двум.

— Так точно, сэр.
Хакс не уверен, что капитану Рорку нужны подобные формальности. Он не выглядит и не ведёт себя как человек, который способен по-настоящему ценить их. Возможно, цель этого — дать Хаксу пространство для совершения ошибки. Достаточно мелкой, чтобы сам Хакс её не заметил.
Он, конечно, не считает, что этой цели — если она есть — присвоен сколько-нибудь высокий приоритет. Просто ещё одно напоминание о том, что сейчас он не имеет права даже на мельчайшую ошибку.
Хакс отвечает так не потому, что уважает капитана Рорка. Этот человек не сделал ничего, чтобы заслужить это уважение. Впрочем, пока он не сделал и обратного. Хакс уважает дисциплину, вышестоящего и капитана Рорка.
И потому, что время на это уважение у них пока есть.
— На брифинге была только достоверная информация. Прочее может оказаться моими домыслами.
Он говорит «моими домыслами», что означает «пьяными бреднями моего отца». Хакс испытывает отвращение ко всему этому: алкоголю, алкоголикам и отцу.
В последнем случае с отвращением мешается гордость.
Хакс глотает улыбку до того, как она успевает проявиться на лице, и продолжает:
— К сожалению, я даже не могу быть уверен, что визитов в самом деле было два. Как я упоминал, население Хеда весьма щепетильно относится к подобным вещам. Я имею в виду, сэр, для нас два визита должны быть разделены физическим расставанием, чтобы считаться двумя; судя по тому, что я понял, для населения Хеда такое расставание может быть символическим.
В детстве Хакс считал, что нужно быть просто безмозглым, чтобы соблюдать все те своды правил, которыми ксеносы, будто пародируя людей, окружали и себя. Вероятно, иллюзии закончились в тот момент, когда он узнал, что у некоторых видов в буквальном смысле не было мозга.
С тех пор Хакс воспринимает ксеносов так, как должно: животные, зачастую весьма умные для своей ступени развития, которых приравняли к людям лишённые даже капли чувства собственного достоинства идиоты.
Сама мысль о том, что Первый Орден вынужден вести переговоры с животными, оскорбительна. Приходится приложить усилия, чтобы злость не просочилась в голос, и Хакс говорит чуть медленнее, чем до этого:
— Я говорю о визитах, в которые от генерала Хакса, по его словам, не ждали подарков. Я не знаю, сколько их было всего и как долго каждый из них продолжался. Я знаю, что генерал Хакс считал, что в должной степени разбирается в традициях и обычаях Хеда, однако информация, которую я получил от него, была столь же…
Нелепа.
Абсурдна.
Бессмысленна.
— …разрозненна, как и то, что я изложил сейчас.
Выдержав паузу не длиннее стандартной секунды, Хакс добавляет, едва заметно склонив голову:
— Виноват, сэр.

У Хакса есть несколько областей, в которых он начисто лишён таланта. Одна из них — способность регулировать мимику. Не контролировать выражение лица, сковывая естественные движения мышц пластиковой маской — этот навык развит на достойном уровне. Но того актёрского, легкомысленного в этих движениях нет. К счастью.
Хуже всего дело обстоит с улыбками. Но они не невозможны: необходимый минимум можно заранее отрепетировать, и вежливая улыбка, которой Хакс отвечает на замечание капитана Рорка, в этот минимум входит.
Должно быть, Хакс выглядит достаточно расстроенным, если похож на человека, который хочет сделать карьеру в разведке.
Совет капитана Хакс считает уже усвоенным уроком, и ему сложно представить человека — живого, во всяком случае — для которого подобное наблюдение было бы в новинку. Хакс делает мысленную пометку: возможно, капитану нравится давать хорошие, но очевидные советы. Во всяком случае, в спокойной обстановке.
Капитан вообще выглядит чересчур, по-отечески мягким. «По-отечески» — это значит, что невозможно предугадать, когда эта мягкость обернётся смертоносным оружием. Она настораживает — и это правильно. Хакс прибыл на Хед не для того, чтобы расслабляться.
Он следует за капитаном Рорком бесшумной тенью, останавливается в шаге позади, чуть по диагонали, вытягивает руки по швам. Выход из гиперпространства не производит от Хакса впечатления, в отличие от круга над планетой. Круг бесполезен и вряд ли продиктован волей капитана Рорка, а потому вызывает отвращение. Как и следующие его слова о том, что Первый Орден должен подчиниться прихоти отбросов.
Хуже всего — слово «должен», и Хакс прекрасно понимает его смысл.
— Не помню, чтобы генерал Хакс расставался с оружием, — говорит он вполголоса. Отцу это не помогло, и это основная причина, по которой самому Хаксу сейчас нет нужды разоружаться.
Практической пользы это замечание не несёт — Хакс физически не может помнить отца во многие моменты его жизни, к которым относятся и его визиты на Хед — но капитан недвусмысленно дал понять, что мнение Хакса относительно пользы доступной ему информации Рорка не интересует.
В конце концов, впервые в жизни Хаксу приятно говорить об отце. Неизвестно, когда снова наступит момент, когда это будет уместно.

Жест капитана удивляет Хакса. Не сам массаж глазных областей — но то, что Рорк считает допустимым делать это при ком-то. При подчинённом, в глазах которого авторитет Рорка должен быть неоспорим. В этом есть что-то от демонстрации слабости — физической и волевой, и вторая не даёт скрыть первую.
Из тысяч людей, которых Хакс видел в Первом Ордене, подобное себе позволял только Кайло Рен.
Сам Хакс в этой ситуации позволяет себе только увидеть это — и то отводит взгляд спустя мгновение, даже не поднимает бровь.
Капитан сказал, что мелочей не существует. Хаксу слегка интересно, считает ли он собственное действие мелочью, но только слегка.
Говорить об отце становится явно неуместно, едва они покидают корабль. Зато думать о нём становится уместно, как никогда, и Хакс чувствует возрастающую злость. Он думал об отце, сколько себя помнил. Он знает его лучше, чем кого бы то ни было — и чем кто бы то ни было. Ни сейчас, ни всё время до прибытия на Хед, Хакс не может понять, что именно в нём нашли ксеносы.
Кроме, возможно, одного: отец мог найти подход к кому угодно.
(и горе тому, кто решит ему довериться)
Но этот вариант значил бы, что
(Хакс поторопился с его смертью)
их визит обречён на провал, и Хакс отбрасывает его как бессмысленный.
Поверхность Хеда выглядит твёрдой и с высоты полёта, и с высоты его роста, но Хакс чувствует, как она легко пружинит под подошвами сапог. Он держится чуть позади капитана Рорка, он останавливается чуть позади капитана Рорка. Если бы Хакс мог, его взгляд, изучающий ксеноса, был бы чуть позади взгляда капитана Рорка. Это дружеский визит, это не касается боевой ситуации: в ней Хакс должен быть либо впереди, либо там, где ему скажут, и эта мысль только усиливает раздражение — от вида ксеноса, от его молчания, от молчания Рорка — от того, что Хакс не знает, что ему надлежит делать.
Во всех известных ему культурах принято встречать гостей лучшим, что есть.
Во всех известных ему культурах принято утилизировать то, что Первый Орден доставил в качестве подарков.
Взлётное поле пусто, два человека, один корабль, один ксенос. На горизонте виднелось строение, казавшееся отсюда шарообразным; Хакс не был уверен, что оно не искажено толщей воздуха. Так или иначе, пешком до него в лучшем случае несколько часов, но ни одного транспортного средства в радиусе ближайших километров Хакс не видит.
И всё же это именно взлётное поле. И именно здесь их встречают.
Ксенос молчит даже после того, как капитан оглядывается на Хакса — этот взгляд как упрёк: зачем вы здесь, если ничего не делаете. Ксенос выше Хакса на голову и вдвое тощее. Он похож на ветку: худое тело, худые конечности — Хаксу претит называть их «руки» и «ноги» — худые отростки за спиной, устремлённые вверх, как две антенны. Эта тонкость видна даже сквозь намотанные на него слои одежды. Хотя Хакс только предполагает, что это одежда, а не части его тела. Волос у ксеноса нет, запавшие глубоко внутрь черепа глаза не обрамлены ресницами. Их Хакс, впрочем, может и не видеть, но отсутствие бровей очевидно. Кожа у ксеноса — на голове, на острых пальцах, на отростках-антеннах, там, где она не скрыта тем, что Хакс пока решил считать одеждой — светлая с отливом в рыжевато-красный.
И он, бездна его побери, молчит.
И каждую секунду его молчания следует расценивать как ошибку Хакса.
Кожа ксеноса почему-то приковывает его взгляд больше всего. Она выглядит парадоксально мягкой, хотя обтягивает кости так, что видны все неровности скелета — или что там у ксеноса вместо него. Мягкой и блестящей, даже в таком тусклом освещении.
Хакс ненавидит думать о чертах, что отец передал ему, но одна очевидна для каждого, кто хотя бы раз видел их вместе. Быстрым до судорожности движением Хакс стаскивает фуражку.
Ксенос даже не шевелится.
Но прежде, чем Хакс успевает возненавидеть Хед, всех его обитателей и капитана Рорка как свидетелей собственной глупости, полоса земли между ними и ксеносом начинает рваться.

В следующие секунды Хакс понимает, почему для этого визита выбрали именно капитана Рорка. Он даже не вздрагивает, когда из земли вырывается... нечто, похожее на клубок змей, который разрастается, расплетается, распадается на отдельные части, бросается на них. Сам Хакс не может похвастаться такой выдержкой — и отступает на полшага. Отростки на мгновение замирают там, где только что было лицо Хакса, и тут же ближе. Они двигаются так быстро, что глаз не успевает уследить. Они не гнутся, а как будто постоянно ломаются: в одну сторону, в противоположную — без всякого видимого ущерба для себя.
Они не трогают Хакса. Исследуют. Как будто просвечивают. Как будто обнюхивают. Хакс понятия не имеет, что они делают на самом деле.
Они действительно такого же цвета, как то, что Хакс обозначил для себя как кожу ксеноса.
И этот цвет действительно похож на цвет волос самого Хакса.
Он стоит, перенеся вес на правую ногу. Неудобно замирать так, скособочившись, но Хакс опасается, что попытка вернуться в прямое положение может вызвать вопросы у хедца или у его сухих веток. Больше всего Хакс опасается, что, если он шевельнётся, то может случайно прикоснуться к этим веткам.
И того, что его вырвет.
Он приходит в себя от голоса Рорка — такого же спокойного, как и в корабле, может, разве что немного усталого, но Хакс не уверен, что ему не кажется, что он не ищет возможности оправдаться за собственные дрожащие ноги. Заметив это, он усилием воли прекращает эту дрожь, становится ровно, сдерживает дыхание. Отростки вьются вокруг него и полковника Рорка на расстоянии метра — и сейчас это расстояние кажется безопасным. Так или иначе, они больше сосредоточены на «дарах» — одни тащат их в глубь земли, другие вьются вокруг, исследуя с той же тщательностью, с которой прежде исследовали людей.
Хакс пытается заглянуть туда, куда они исчезают, но не видит ничего, кроме поблёскивающих рыжевато-красных веток. Они вьются, и кажется, что там их гораздо больше, чем вытянулось наружу.
Хакс переводит взгляд на шагающего к ним ксеноса. Тот останавливается в метре напротив Рорка, за полоской разверзнутой земли, но сначала смотрит на Хакса — с тем же пугающим вниманием, с которым вели себя подземные отростки. К счастью, его длинная шея не вытягивается так далеко. Закончив осмотр, он коротко склоняет голову перед капитаном, под таким неестественным углом, что Хакс мог бы решить, что в знак уважения к гостям встречающие их ритуально ломают себе шею. Но Хакс не склонен к оптимизму.
В следующую секунду ксенос распахивает пасть.
Пасть, потому что во рту должен быть только один язык, а не целый клубок — уменьшенная версия того, что переплетался в провале в земле.
Пасть, потому что рот не способен раскрыться на длину ладони взрослого человека.
А ещё через мгновение Хакс понимает, что их переводчик не говорит на общегалактическом. У него высокий голос, не режущий слух, но сопровождающийся странным звуком, будто два шершавых материала с усилием трут друг о друга. Отвратительно слышать это, отвратительно смотреть на переплетающиеся в глотке у ксеноса сучки. Поэтому Хакс не сразу разбирает среди похожей на треск скороговорки и шуршания части слов: «юбим», «цвета», «приим» «ропож» — и начинает складывать их если не в предложения, то хотя бы в целые слова, когда ксенос заканчивает с приветственной частью.
Хакс, во всяком случае, надеется, что это была просто формальная вежливость.
— Ым рад, — говорит ксенос.
— Ымадеемся ан тёмное солнце на авшемути, — говорит он.
— Р-рмадиш Ммех опроводит, — говорит он, впервые за речь запнувшись на согласной в начале слова.
— Есть для анс, — говорит он.
— Р-риготовили ответ, ымадеемся ан ыв рад, — говорит он.
— Ым рад, — снова говорит он.
— Мы рад, — поправляется он спустя несколько неразборчивых переливов.
Он замолкает снова, так и стоя с открытой пастью, в которой юркают короткие отростки. Как будто в буквальном смысле перебирает слова.
— Добро, — говорит он и наконец закрывает пасть.

Что?
Сначала Хаксу кажется, что его выдержки хватило только на то, чтобы не выкрикнуть это.
Потом он понимает, что вообще не произнёс ничего вслух.
Потом — что вопрос и без того написан у него на лице.
Потом — что он шагнул к капитану Рорку раньше, чем тот закончил последнее слово.
Потому что в Рорке первостепенно то, что он капитан.
Потому что для того, чтобы подняться выше, нужно уметь действовать в рамках имеющихся полномочий — и сейчас в этих рамках помочь капитану Рорку стать отражением... как там, Ммеха? Хакс даже не знает, какого их переводчик пола.
Он ощущает своё тело чужим, механическим — ему доводилось разные вещи, но он не помнит ни одной настолько дурацкой. Это не мешает. Просто отстраниться эмоционально. Просто делать то, что должно.
Хакс замечает, что до сих пор сжимает в руке фуражку, и делает попытку вернуть её на голову. Но отростки — не те, что, словно поломавшись в нескольких местах, возвышаются над согнутой спиной ксеноса, а те, что уже почти успели вновь уйти под землю — снова оживают, снова шуршат, и Хакс просто разжимает пальцы. Лишь бы они замолкли.
Эта потеря ничто по сравнению с его гордостью.
Хакс тратит не больше стандартной секунды на это, не больше стандартной секунды — на то, чтобы представить, как ему нужно сымитировать позу ксеноса. Если начать с плечевых суставов, он не сможет правильно выгнуть остальные. Так или иначе, его руки короче отростков переводчика. И суставов в них значительно меньше.
Он устанавливает локти чуть выше лопаток Рорка — отростки ксеноса, насколько Хакс может судить, начинаются примерно оттуда — не ощущая его спины, но явно касаясь формой формы. Тянет руки в стороны, чтобы они казались длиннее, сгибает запястья под прямыми углами: одно вверх, одно вниз — прижимает большие пальцы к внутренним сторонам ладоней, складывает остальные, чтобы его руки завершались такими же острыми концами, как и отростки ксеноса.
Никто бы не смог упрекнуть Хакса в том, что он делает не всё, что в его физических возможностях.
Но физические возможности его отца были такими же, если не хуже, вдруг думает он. Хакс отлично знает, сколько конечностей было у его отца. Если бы была пара лишних, разве он удержался бы от того, чтобы бить ещё и ими?
Проанализировать этот вопрос Хакс не успевает. Земля расходится больше, отростки в ней вновь приходят в движение, теперь уже там, в глубине, и спустя несколько мгновений складываются в подобие покатых ступеней. Ксенос издаёт звук, напоминающий довольный клёкот, и выпрямляется.
— Инз, — говорит Ммех. — Изн. Низ.

Хакс отшатывается назад, стоит капитану Рорку шевельнуться. Он зол — он так зол — ни следа от трепещущей радости, которую Хакс испытывал по дороге. Впрочем, воспоминание о ней заставляют его снова взять себя в руки. Злость не проходит, радость не возвращается — но собственную форму Хакс поправляет только с секундной задержкой.
Ублюдок мёртв — туда и дорога.
Хакс знал, что его смерть повлечёт проблемы, и считал себя к ним готовым. Сейчас его мнение не имеет значения ввиду отсутствия выбора.
Правильная установка. Но при спуске Хакс всё же чувствует тошноту, которая усиливается после слов капитана Рорка.
Ветки-отростки извиваются, шуршат вокруг. Этот шелест чем-то неуловимо напоминает речь переводчика — может, Хаксу только кажется, обстановка способствует повышению тревожности, капитан Рорк велел держать ухо настороже — только звучит гораздо более приглушенно. Несколько секунд Хакс пытается различить в шелесте слова. Если они и есть, то не на известном Хаксу языке.
Света сверху становится всё меньше. Он исчезает быстро, и Хакс невольно представляет, как должен был затягиваться выход отсюда: как затягивалась бы рана в ускоренном воспроизведении.
Впрочем, внизу — что это? эта полость в земле естественного происхождения или нет? зачем постройки наверху, если население Хеда живёт и приводит гостей сюда? если они действительно считаются гостями — не становится темнее. Впереди — светло, тем светлее, чем ближе они подходят.
Это несколько квадратных зданий, выстроенных ровными рядами. Их стены выглядят монолитными, застывшими: движущиеся отростки остались позади, на лестнице, вероятно, на верху полости, в которой они находятся; шелест почти стих, Хакс слышит только поскрипывание под ногами. Фонарей не видно, но по зданиям, как рябь, скользят, то вспыхивают, то гаснут пятна света. Их так много, что сами стены кажутся излучающими ровный свет — но движение отдельных пятен заметно невооружённым взглядом, и Хакс опускает глаза: если смотреть в упор, в них начинает рябить. Он успевает заметить, что окон в постройках не видно.
Переводчик как будто забыл об их существовании. Он больше не оглядывается — может, и так слышит, что они следуют за ним. Завернув за угол, переводчик издаёт клёкот, в котором не разобрать слов, и исчезает в высоком и узком дверном проёме. За ним — темнота.
Хакс вопросительно смотрит на капитана Рорка.
Он надеется, что не выглядит испуганным.