Коридоры и переходы знакомого военного комплекса, блестящие новой обшивкой стен, путались перед глазами, будто Джаггед видел их в первый раз. Голова гудела и кружилась, как от входа в атмосферу с минимальными настройками противоперегрузочной системы.
Все потому, что капитан имперских вооруженных сил Джаггед Фел задавал слишком много вопросов.
Устав такое поведение не одобрял. Еще больше не одобряло поведение наполовину сменившееся — внезапно, без объявления внеплановой ротации — командование, которое посчитало, что лучше капитану поговорить со стенами на гаупвахте. А еще лучше — молчать.
Капитан позволил себе вслух усомниться, что союз Имперского пространства и Первого Ордена действительно был одобрен главнокомандующим Пеллеоном, что однозначно трактовалось как серьезный проступок, если не преступление.
На гаупвахте вопросов не задавали. Взяли за руки, наступили на ноги, чтобы не в ответ не трепыхался, зажали в кулаке кастет и провели короткую разъяснительную беседу с занесением в личное тело, пока Джаггед не потерял сознание. Сейчас он подозревал, что в зеркало без шлема лучше не смотреться — левая половина лица отяжелела, глаз заплыл, из губы от неосторожного движения сочилась кровь. Казалось, что по телу основательно потоптался имперский шагоход, и Джаггед удивлялся, что у него до сих пор целы зубы и внутренние органы.
Задающий вопросы капитан нужен был живым. Капитан и еще несколько таких же офицеров должны были стать примером для остальных.
Перед арестом друзья ему шепнули, что, мол, не дрейфь, вытащим. Слово сдержали, на гаупвахте обвиненные в неуставном поведении и подстрекательстве к измене родине провели не больше суток.
Из своей группы при побеге Джаггед выжил один.
Он старался не хромать слишком заметно, шагая в белой броне штурмовика по техническому корпусу. Система оповещения докладывала, что в казармах пехотинцев произошел пожар, устроенный дезертирами-бунтовщиками. Фел болезненно морщился — не от побоев, а от осознания того, что в течение стандартных суток всех бунтовщиков поставят к стенке. Что они повторяли с импровизированной трибуны брошенные им при аресте слова об интервенции.
На фоне всех эпитетов, которыми себя за эти два часа наградил Фел, «идиот безмозглый» звучал как комплимент.
Он свернул в подсобку, где среди технического хлама лежали вещи персонала. Джаггед надеялся найти аптечку — если придется бежать, то обезболивающее не помешает. А если по нему откроют огонь, то, возможно, потребуется что-то посильнее.
Джаггед снял шлем, отставил в сторону бластер. Цепляясь за что угодно, лишь бы устоять на ногах, спешно приступил к обыску. Аптечка нашлась почти сразу, но стоило взять ее в руки, как дверь мягко отъехала в сторону, впуская внутрь еще одного человека.