По предпочитает считать, что встреча с генералом Органой ему привиделась в спровоцированном бактой бреду. Вот и повторное разрешение на посещения после событий той встречи подтверждает эту теорию. Ему просто почудилось, потому что никто не мог навещать его так скоро, врачи не сумасшедшие пускать к нему разъяренных женщин, едва он более-менее пришел в себя. Да.
    По стреляет комлинк у одной из медсестер — та смотрит на него сочувствующе и тактично выходит из палаты, чтобы он мог набрать сообщение в уединении. Потому что хотя бы одну разъяренную женщину в своей жизни По Дэмерон надеется предотвратить. Именно ей он так вдумчиво составляет сейчас сообщение, с трудом припоминая, что сказала ему тогда лейтенант Конникс. Нет.
    Честно говоря, не припоминая вообще.
    По едва ли помнит, кто его встречал, что уж говорить о том, какими там волшебными словами лейтенант удерживала его в сознании до конца гиперпрыжка. Зато теперь он точно в трезвом уме и здравой памяти, и он хочет увидеться с Мэй едва ли не больше, чем чтобы та встреча с генералом Органой действительно оказалась плодом его воображения. Он пытается подобрать слова, хотя точно знает, что будет достаточно уже простого «я очнулся» или «навести меня».
    Достаточно — чтобы она пришла. Недостаточно — если он хочет остаться в живых после этого. Потому что если после визита Мэй посещения запретят опять, По взвоет и начнет лезть на стены. Он проводит рукой по лицу, перечитывает сообщение, прежде чем отправить. Ну, ладно. Была не была.

    Строчку про то, что соскучился — лучше это ощущение не назовешь — По печатает и стирает несколько раз, но все-таки отправляет сообщение без нее. Это было бы слишком. Наверное. Задумчиво постукивая себя комлинком по ладони, он усмехается. Они знают друг друга столько лет, а теперь ему даже сложно сказать, что он соскучился — и это странно, и По решительным усилием воли выкидывает эти мысли из головы. В конце концов, не то чтобы он говорил ей об этом когда-либо прежде, не так ли? Возвращает медсестре комлинк.
    И от скуки наворачивает круги по палате — бегать ему нельзя, но ходить даже полезно. Вот он и ходит. А потом сидит на постели, задумчиво ковыряя пальцами ниточки на шве штанины медотсечной одежды. А потом валяется, пялясь в потолок, и думает — о всяком. А потом незаметно для себя падает в легкую дрему и переворачивается на бок, подкладывая руку под голову.

    Он спит на левой руке, потому что правая все еще слишком плоха — как бы рыжий генерал там ее ни сломал, он сделал это от души. Врачи говорят, что большая часть ран и ранений заживет, но какие-то останутся шрамами в качестве напоминаний. К счастью, их в основном будет скрывать одежда; не то чтобы По переживает за свой внешний вид, но — ладно — немного переживает. А то некоторым людям будет достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что с ним произошло, а он все-таки предпочел бы, чтобы они узнавали это из его уст, а не по его лицу. Папа, там, например. Или Мэй.
    По узнает ее голос сквозь дрему и позволяет себе несколько приятно долгих минут балансировать между сном и явью; она мурлычет что-то приятное, и он без понятия, как долго — как долго она гладит его по волосам? Это что-то, что они теперь делают? Так теперь можно?
    Дрема все-таки покидает его, и По открывает глаза, сонно моргает, прежде чем сесть в постели и без всякого предупреждения, предисловия, приветствия обнять Мэй за плечи здоровой рукой. Это точно не что-то, что они обычно делают, не считая тех неловких объятий на Бакуре; в этот раз По не чувствует неловкости или растерянности, только жгучее желание прижать ее к себе крепче, почувствовать, что она здесь, рядом, живая — и он сам тоже живой.
    — Привет.
    «Привет» выходит негромким и чуть хриплым со сна. «Привет» выходит очень самодостаточным, как будто в нем слились все слова галактики. И «я скучал», и «я думал, больше никогда тебя не увижу», и «не переживай, теперь все позади», и «как дела», и много чего еще — к собственному удивлению По готов посидеть и вот просто так, не разговаривая.
    Он старается не думать про Финализатор и рыжего генерала, и пыточную, но невольно вспоминает, как не сдал базу, потому что подумал про Мэй. Он и про остальных тоже подумал, но первым перед глазами всплыло ее лицо, и Крайт забылся, вылетел из головы — оно и к лучшему. По не уверен, что об этом моменте стоит знать Мэй, потому что иначе придется рассказать и о том, что было до. А этого он вспоминать точно не хочет. Честно говоря, он вообще не знает, что мог бы ей рассказать из случившегося.
    Время, которое друзьям прилично обниматься, стремительно выходит, и По ослабляет хватку, словно вот-вот выпустит Мэй. А потом просто берет и передумывает.
    И все еще обнимает.
    — Я вернулся, — сообщает По, как будто она не в курсе.
    Только конец фразы глотает — «к тебе».
    И стремительно соскакивает с этой мысли; не «к тебе», а «на базу», или «домой», или «с задания». Да мало ли окончаний может быть у фразы «я вернулся». Да еще таких, чтобы не включали адмиральскую дочь так уж откровенно; он не дурак — куда ему до нее, пообнимает и выпустит. Ну, там. Когда-то. Не сейчас.
    Крифф.

    По не думает, конечно, что Мэй его оттолкнет, но и мысль о том, что обнимет в ответ, его как-то не посещала. Впрочем, в последнее время у него с мыслями вообще не очень — скачут с одного на другое. Затихают только сейчас, и он наслаждается мгновениями затишья. И, чего греха таить, самими объятиями тоже. Хорошо, когда все живы и — почти — здоровы.
    Жаль, что нельзя обниматься вечно, и вот он, конечно, обязательный разговор. По выпускает Мэй из рук — руки — и подтягивается повыше, чтобы сесть на постели удобнее. Он знал о том, что должен будет ей объяснение, еще когда только летел сюда, когда говорил с лейтенантом Конникс, спрашивал совета — который, к сожалению, совершенно не помнит, как и большую часть диалога. Вот незадача.
    — Я не про... — начинает По, но замолкает и хмурится. Ну, конечно. Это его пилоты знали, куда он собирается, и Финн, и Биби-8, и генерал Органа. Но он ничего не сказал Мэй.
    Ой, дурак.
    Ой, дура-а-ак.
    По вздыхает и кусает губу — думает, как лучше объяснить.
    — Я не думал, что выйдет так, и не хотел, чтобы ты лишний раз волновалась, — неловко объясняет он и смотрит виновато. Потому что то, что она волновалась, видно невооруженным глазом по ее лицу. — Ладно, я вообще не знал, как выйдет, но если бы я пришел к тебе прощаться — а это самый верный вариант в таких случаях — то никуда бы не полетел. На Финализаторе в плену девочка, мой пилот, ей всего девятнадцать, ее зовут Рей. Она спасла Биби-8 на Джакку, да и всех нас спасла, честно говоря, без нее мы бы не нашли мастера Скайуокера. Она и мою жизнь спасла не так давно. На Хоте.
    По замолкает, не зная, как закончить свою мысль. И к чему он вообще ведет. И насколько убедительно звучит. Он не уверен, что Мэй поймет эту связь, которая есть у него со всеми его пилотами — без всякой Силы и всяких мистических штучек, но крепкая, на года. Навсегда, если честно.
    — Если бы я не полетел, ее друг — мой друг, Финн, может, видела его — полетел бы один, и тогда он бы точно умер. А так — отлежится в медотсеке и будет в порядке. Погоди! — По склоняет голову к плечу: — Ты сердишься, потому что я не сказал, или потому что полетел?

    Кажется, чем больше он открывает рот и издает звуки, призванные оправдать его в глазах Мэй, тем сложнее у нее делается лицо. В какой-то момент По готовится к тому, что сейчас его будут бить больно по лицу, но обходится — достается в основном ноге, и он шипит себе под нос, но смирно сносит Устрашающий Гнев Мэй Ло. Заслужил. Хотя без него бы и правда не справились, в этом он уверен так же, как и в том, что гипердвигатель и обычные двигатели вместе включать — к сломанному крестокрылу.
    Впрочем. Ему теперь крестокрылы только в мечтах светят, судя по всему.
    Мэй говорит так, словно он вот прямо сейчас договорит с ней и вновь прыгнет в истребитель и понесется что-нибудь взрывать, да только не прыгнет и не понесется. Только она еще не знает. По вдруг думает, что она и говорит-то не про него — она говорит про братьев. Про которых он знает только то, что оба мертвы, и поэтому весь ее гнев По пропускает мимо, не сердится в ответ.
    Только тянется здоровой рукой и накрывает ладонью ее пальцы — честно говоря, просто опасаясь, что сейчас случится Второй Приход Ужасающего Гнева Мэй Ло, но и потому что ей явно нужна поддержка, а обнять ее еще раз он сейчас не решится. Вдруг она ему даст поддых. Ему и так еще светит целый список процедур с бактой. Хватит с него щипков и прочего.
    — Ну, я теперь вряд ли куда-то полечу, — говорит он. Хочется сказать, что ему жаль, и что он не повторит судьбу ее братьев, но это чересчур личное — невозможно вот так напрямик, вероломно вломиться в душу к человеку и что-то там, этой душе, обещать. — Генерал Органа посадила меня под, хм, домашний арест? Только симуляторы, никакого неба, никакого космоса, никаких реальных крестокрылов.
    По молчит немного, убирает руку, заглядывает Мэй в лицо — сердится еще или нет? Ну теперь-то не на что, вроде. Наверное, ей эта новость должна быть в радость.
    — Буду сидеть на земле и переживать за тебя, — неуверенно улыбается он. — Когда ты отправишься в какую-нибудь новую экспедицию или еще куда. Буду пропадать в симуляторах, чтобы не сойти с ума — и только попробуй угодить в неприятности без меня, — По показывает на нее пальцем и смотрит шутливо-укоризненно, будто за Мэй и впрямь водится такая привычка.
    А она водится, еще как, иначе адмирал бы не просил приглядывать.

    Кажется, все вокруг сговорились в том, что ему полезно посидеть на земле. Вот только с Мэй, например, По спорить не хочется, а вот с генералом Органой — очень даже. Что он будет делать на земле под руководством вице-адмирала Холдо? Что он вообще за человек такой, этот вице-адмирал? Но По быстро переключается с этой мысли, ему не хочется сердиться сейчас. Нога все еще побаливает от щипков — кажется, Мэй, сама того не зная, задела какой-то из еще не затянувшихся до конца порезов.
    О чем он ей, конечно, в жизни не скажет.
    По смотрит на Мэй и улыбается, расслабляясь. Сувениры — это мило. Он, правда, не представляет, как они могут выглядеть в ее исполнении. Колбочки с землей с раскопок? Куски древних храмов? Портки пришибленных контрабандистов? Чипы с кредитами? Лучше бы чипы с кредитами. Самое страшное, кажется, позади.
    — Я ослышался? — переспрашивает он, и его улыбка стремительно приобретает вид заговорщицкой. — Ты ненавидишь крестокрылы, если мне не изменяет память. Неужели серьезно согласишься сходить со мной в симулятор?
    По аж придвигается ближе, так его будоражит и радует эта идея; симуляторы — не то же самое, что и живые полеты, но все лучше, чем ничего. И Мэй! В крестокрыле! Он сможет показать ей, каково это, в небе — пусть и виртуальном, но какая разница. К тому же, у симуляторов есть безусловное преимущество перед настоящими крестокрылами: в них можно сидеть вдвоем.
    По похож на ребенка. На себя в восемь лет, когда смог посадить мамин А-винг сам.
    Когда достиг, сумел, добился, и вообще был молодцом.
    Он даже пропускает мимо ушей ремарку про то, что ей жаль — запоминает, конечно, но не реагирует. Потому что вдруг еще не отстранили до конца. Вдруг еще есть шанс, и ему удастся уговорить генерала Органу. Но симуляторы сию секунду волнуют его куда больше.
    — Только один раз, или я могу рассчитывать на несколько? — мгновенно уточняет По, не веря своему счастью.
    О небо, как на свидание позвал.
    Только Мэй сама позвалась.
    И это не свидание, конечно. Откуда между ними взяться свиданиям, почему он вообще об этом думает. Бакта плохо влияет на его разум, надо побыстрее выбираться из медотсека. К симуляторам с Мэй.

    Мэй не отказывается, не отшучивается, пусть и отвечает про количество раз весьма уклончиво, но не то чтобы По может ее винить. У нее братья в войне погибли, он знает, как она относится к полетам. Чудо, что не отговаривает его летать — хотя, может, знает, что без полетов ему жизнь не мила, и По будет летать, пока есть небо и космос. Он не перестает улыбаться.
    — Ага! Все-таки несколько! — торжествующе говорит По, улыбается еще невозможно шире.
    Обещать не лихачить кажется ему странным. Во-первых, это симулятор, в нем невозможно разбиться. Можно, конечно, почувствовать, что бывает прямо перед тем, как разобьешься, но к счастью, эту настройку можно отключать по желанию. По никогда не отключал, это позволяет сохранять голову холодной потом в настоящем вылете, но с Мэй это будет первым, что он отключит. Во-вторых, По совсем не уверен, что то, что Мэй понимает под лихачеством, совпадает с тем, что под лихачеством понимает он. Лихачество — это то, как он летал во времена юужань-вонгской, когда крестокрылы не были защищены щитами из-за ксеносской технологии. И ты либо лихачишь, либо болтаешься космическим мусором.
    Но, наверное, По знает, как сделать это все проще для Мэй. Ей нужен человек-противовес, такой же неопытный, но более полный энтузиазма. Лейтенант Конникс. По обещал ей симуляторы, Мэй пообещала симуляторы По, теперь круг должен замкнуться.
    — Обещаю не лихачить, — легко соглашается он. — Чтобы тебе было спокойнее, мы можем позвать лейтенанта Конникс. Связистку. Она говорила со мной, пока мы с Финном и Биби-8 добирались до базы, держала меня в сознании, — По перехватывает руку Мэй, гладит ее рассеянно по пальцам. — Она давно говорила, что хотела бы попробовать. Хочешь, позовем?
    Он вглядывается в лицо Мэй.
    — Или можем не звать. Как хочешь. Что скажешь? 
    В голосе вдруг прорезается волнение, но По не обращает на него внимания, только продолжает улыбаться. Рука Мэй теплая, и пока ему можно ее держать, это вселяет в него надежду, что все будет хорошо. С полетами или без, с симуляторами или без. Все будет хорошо.