По, вообще-то, звал Мэй в симуляторы вечером, но после вчерашнего дня, наполненного неожиданно прибывшими на базу беспризорными детьми во главе с Рыжим, он понимает, что нет. Так не пойдет. Надо сходить утром, пока еще что-нибудь не случилось на этой безумной базе. Раньше он и не замечал, как здесь все кишит жизнью; ему казалось, что вся жизнь — она в полетах, в миссиях, а то, что между ними — скучное, пресное существование. По все еще считает, что в полете — самая жизнь, но теперь не станет спорить, что и на базе не бывает скучно.
    Он отправляет Мэй сообщение рано утром, чтобы она увидела его, как только проснется. Оно незамысловатое, просто пара слов о том, что лучше будет встретиться утром, после завтрака, и что Кайдел не сможет прийти — сегодня целый день ее смена. Но это ничего страшного, ведь так? По самую малость переживает, что Мэй откажется подходить к симуляторам без моральной поддержки в виде такой же неопытной Кайдел, но потом напоминает себе: это же дочь адмирала Ло. Он ни разу не видел, чтобы она трусила. Зато видел, как она умеет стрелять, улепетывая от очередного несговорчивого контрабандиста на спидере.
    Она придет.
    Она придет, но По приходит заранее — честно говоря, так рано, что ему приходится одолжить ключи, чтобы открыть комнату, в которой установлены симуляторы — странные кабины без окон, на причудливых механических ногах, которые, двигаясь и потряхивая тем самым кабину, симулируют турбулентность, пике и прочие прелести полетов для тех, кто увлекается фигурами высшего пилотажа в атмосфере. От нечего делать По присаживается на первый же попавшийся стул и просто ждет.
    Сегодня генерал Органа возвращается на базу, и ему нужно поговорить с ней. Два дня назад он пел в кантине «Батарейку», кудахтая, как и велела ему первая часть пари с Джейной, которое он благополучно — и крайне намеренно — проиграл. Сегодня время исполнять вторую. Но это будет не сейчас, потом. И потом же он будет думать о том, что на базе держат Кайло Рена — человека, по которому плачет выстрел из бластера в упор. Одну за другой все эти мысли По откладывает от себя, отодвигает, оставляя место только для того, что необходимо, чтобы доказать Мэй, что крестокрылы — это прекрасно, полеты — это невероятно, а он сам — не убьется в крестокрыле в следующем вылете, когда он вообще случится. Непонятно когда.
    По вздыхает и проводит рукой по лицу, поглядывает на время — и не может больше ждать. Идет в одну из кабин симулятора, привычно включает и настраивает все. Он тренировал многих пилотов и из своих эскадрилий, и из Джей, когда было время, и он в состоянии справиться с одним археологом. В конце концов, вчера он справился с ватагой детей. Мэй не может быть хуже ватаги детей. Даже в крестокрыле. Все будет в порядке. Ей понравится. Наверное. Он не уверен.
    Услышав входную дверь, По отрывается от своего занятия и высовывается из кабины.
    — Мэй, — и улыбается, как мальчишка.

    Мэй улыбается в ответ, и По понимает: все будет в полном порядке. В конце концов, он столько раз бывал в этих ее археологически-контрабандистских передрягах, теперь ее черед понять, с чем на работе сталкивается он. И это, вопреки расхожему мнению, не только бесконечные походы в плен в Первый Орден и всякие придурочные магистры, но и полеты. В основном — полеты. По не знает, что будоражит его сейчас больше: возможность хотя бы так прикоснуться к полетам, теперь запретным для него, или тот факт, что к полетам сейчас прикоснется Мэй. И он прямо даже будет тут.
    По неловко трет шею: планы и впрямь поменялись стремительно, но главную причину — то, что хочет поговорить с пленным Кайло Реном — он озвучить не может. Не то чтобы он думает, что Мэй кому-нибудь разболтает, но приказы начальства есть приказы.
    — Видела вчерашних детей? — говорит он вместо этого, и из груди сам собой рвется тяжкий вздох. Тяжкий и в чем-то даже гордый. — В общем, в условиях, когда я то ищу коробки с лаками по всей галактике для вице-адмирала Бусики-Браслетики, то на базу неожиданно сваливается орава детей, присматривать за которыми назначают меня, я подумал, что будет проще, если мы встретимся утром. Мало ли, что сегодня еще случится. Нашествие фелинксов, пилки для ногтей, Явин-IV в доме Раптора. Забирайся!
    По машет Мэй рукой, улыбается еще. Объяснение, на его вкус, звучит в самый раз. Кто бы мог подумать, что однажды лучший пилот Сопротивления будет возиться с детьми и лаками начальства. В самом деле, что будет после этого — ведает только один человек на базе, и, кажется, это вице-адмирал Холдо, а не сам По. Компания Мэй — это отличный способ развеяться и не сойти с ума в этом дурдоме.
    — Кайдел все равно бы не смогла. Она сказала, у нее сегодня целый день смена, так что ей что утро, что вечер — все одно. Не переживай, — По подмигивает Мэй и скрывается в кабине, — с тобой лучший пилот Сопротивления, а это всего лишь симулятор. Разбиться в нем невозможно. Вот увидишь, тебе понравится в крестокрыле. Куда лучше всяких яхт.
    По знает, что сейчас вполне целенаправленно подкалывает Мэй. Она-то пользуется яхтой в качестве основного транспорта, и это понятно — при ее-то профессии. И хотя По умеет пилотировать и яхты тоже, все равно ничего лучше родного крестокрыла во всей галактике нет. Мысль больно укалывает его — отстранение от полетов все еще слишком свежо, слишком ноет в груди — но он не позволяет себе зацикливаться на этом. Вместо этого он указывает рукой на кресло пилота перед экраном, на котором он уже настроил вид из кабины виртуального крестокрыла: взлетное поле планеты вроде Ди’Куара. Полоса уходит вдаль, к зеленеющим деревьям, и небо наверху синее-синее. Даром, что виртуальное.
    — Здесь не совсем как в настоящем, но похоже. Больше смахивает на ARC-170 — трехместный крестокрыл, совсем древняя модель. Зато у него удобная планировка, когда нужно кого-то учить летать.

    Мэй, конечно, не спускает ему с рук шпильку в сторону яхт, и По тихо смеется себе под нос. Он уверен: пройдет всего каких-то полчаса в кабине с ним, и она в полной мере оценит крестокрылы и все, что с ними связано. Когда Мэй устраивается в кресле, По подступает ближе, привычный к тому, что в кабине — даже ненастоящей — тесно двоим. Но места вполне достаточно, чтобы он мог перегнуться Мэй через плечо, чтобы видеть приборную панель. Он помнит ее наизусть, конечно, но когда объясняешь что-то, всегда проще иметь предмет объяснений перед глазами.
    От Мэй пахнет чем-то приятным — то ли шампунем для волос, то ли еще звезды знают чем. По обычно не оказывается к ней так близко, да и сейчас старается сохранять дружескую, адекватную дистанцию, но запах все равно бьет в ноздри. Он расслабленно смеется, стряхивая с себя секундное замешательство:
    — Погоди, кнопка старт, — отсмеявшись, говорит он. — Сначала нужно проверить все системы, — По указывает рукой на датчики на приборной панели, — проверить топливо, — щелкает пальцами по датчику топлива, — и только потом включить двигатели. Переключай три тумблера здесь, потом два там. Как услышишь гул и зажгутся огоньки под этими тумблерами — переключишь их тоже.
    По сопровождает свои слова указаниями, а в конце опирается рукой о приборную панель и пытается вспомнить момент, когда его начали волновать вещи, которые волнуют сейчас — и не может. До плена? Или только после? Или это все из-за плена, из-за страха смерти, от которой все-таки удалось уйти, он сейчас оценивает окружающую действительность совсем по-другому? По давно привык к тому, что беспокоится о Мэй — сначала, потому что это была задание от адмирала Ло, потом — потому что задание оказалось посмертным. Давно привык и к тому, как легко с ней общаться, находиться рядом. Но только сейчас все это вдруг занимает его, как будто есть что-то за пределами приятельских, максимум дружеских отношений.
    Вот уж нашел, на что отвлечься, действительно. По одергивает себя. Смотрит в виртуальное лобовое стекло, ободряюще улыбается Мэй.
    — Видишь, пока ничего страшного и сложного.
    Он, конечно, опускает кучу теории по аэродинамике и прочим неинтересным простому обывателю вроде Мэй вещам, которые ему пришлось заучивать наизусть в Академии. Но он и не собирается готовить Мэй в реальные пилоты — просто покатать, показать пару фигур высшего пилотажа, ничего из ряда вон. А если вдруг что — это, во-первых, виртуальная реальность, во-вторых, он стоит прямо рядом.
    — Ну что, готова взлетать?

    Почему-то По совершенно не ожидает, что Мэй будет вертеть головой, поэтому когда она неожиданно поворачивается к нему, он замирает, как зверь в ярком свете фар кара поздно ночью. Мгновение застывает — и проходит. Как мираж, как морок, и По чувствует себя странно, чудно, немного легкомысленно, но вскоре и эти чувства уходят, сменяясь сосредоточенностью на взлетной полосе. Пожалуй, это было по-своему гениальной идеей — позвать Мэй именно сюда. Здесь По всегда есть, на что отвлечься от странных ощущений. И не нужно думать, о чем говорить — хотя, кажется, они знакомы уже так давно, почти с самого начала юужань-вонгской, что все темы оговорены и разобраны уже по тысяче раз.
    По наблюдает за тем, как Мэй следует его указаниям, как переключает тумблеры: двигатели, репульсоры для разгона, кабина начинает знакомо трястись, из колонок льется греющий душу гул, и вот взлетная полоса уже бежит на них, деревья приближаются все стремительнее. Пора взлетать. Пора. По переводит взгляд на Мэй: неужели боится? Он подавляет сиюминутное желание положить руку ей на плечо, напоминая, что он рядом. Неожиданно даже те простые дружеские прикосновения, к которым он привык, кажутся чем-то запредельно неприличными. Да что с ним такое?
    — Мэй, — негромко, спокойно говорит он за мгновение до того, как она все-таки тянет штурвал на себя.
    Он специально выставил самую легкую для полетов погоду: никаких необычных завихрений воздуха, никакой облачности, никакого дождя. Такая погода на деле встречается редко, да и летают они все чаще в космосе. Крестокрыл задирается вверх, пожалуй, слишком резко, кабина вибрирует, как настоящая — По знает, он много финтов в воздухе пережил, может различать их по тому, как трясет кокпит. Он тянется рукой и аккуратно помогает Мэй чуть отпустить рычаг управления, чтобы крестокрыл перестал задирать носом так сильно и выровнялся, поднимался плавно, и другой рукой отключает репульсоры. Под его пальцами руки Мэй сжимают штурвал.
    — Расслабься, — По так и продолжает говорить негромко, вкрадчиво. Очень, очень спокойно. Как будто они не в воздухе — даже если и виртуальном — а крепко стоят ногами на земле. Будто нет ничего: ни вибрирующей кабины, ни гула двигателей, ни синевы вокруг, ни страха — только его голос. По отпускает руки Мэй, переключает один из тумблеров; стабилизатор мгновенно снимает лишнюю вибрацию с кабины, и теперь полет едва ощущается. Если бы не синева перед крышкой кокпита, рассекаемая носом крестокрыла, могло бы показаться, что они так и не взлетели только что. — Этому и учат. Спокойствию. Привычке взлетать, летать и садиться. Умению отличать состояние машины по одной лишь вибрации, — По любовно ведет ладонью по имитации кокпита вокруг, по приборной панели, улыбается тихо самому себе. Возвращается взглядом к Мэй: — Ну и еще всякой теории вроде аэродинамики, строения крестокрыла, метеорологии, навигации, коммуникации, в моем случае — стратегии и тактике ведения воздушного боя, ведения боя в космосе, и прочему. Тебе это сейчас не нужно. Просто расслабься и постарайся не дергать штурвал слишком резко. Чувствуешь, как он слушается каждого твоего движения? Веди себя ласково, спокойно — и полет будет таким же. Будешь нервничать, дергаться, дергать штурвал — далеко не улетишь. Это военная машина, не пассажирская, тут нет всей этой мишуры, которая мешает тебе чувствовать полет, даже со стабилизаторами, — По убирает руку с приборной панели, тихо смеется: — Скажи, если надоем.

    Мэй ёрничает, и По сначала фыркает, а потом не удерживается — тоже смеется. Вообще-то, есть примета про наглаживание крестокрыла перед боевым вылетом на удачу — прикоснуться к носу боевого друга или даже просто провести рукой по фюзеляжу. По никогда ничем таким не занимался, но иногда, после вылетов в атмосфере, проводит ладонью по корпусу крестокрыла, собирая пыль и копоть боя, и это тот самый момент, в который он как никогда чувствует себя пронзительно живым.
    Пронзительно живым, что интересно, он чувствует себя и сейчас.
    — Все, что хочешь, — пожимает плечами По. — Можем в космос, можем на Кореллию, можем над Корусантом пролететься — тут есть симуляции большинства более-менее известных планет.
    По хмыкает себе под нос. Бесстрашная дочь адмирала Ло, вы посмотрите. А пару дней назад он думал, что затаскивать ее сюда будет силком. И что соглашалась она просто из жалости к нему — к тому, как его сердце ноет по полетам даже сейчас, в кабине симулятора. Отстранение от полетов — хуже смерти, но смотрите, По Дэмерон всё ещё живой.
    По вновь тянется к штурвалу, одной рукой удерживаясь за спинку кресла Мэй, чтобы не ухнуть вперед, лицом прямиком в приборную панель. Погода — виртуальная погода — благосклонная к любым финтам. Видят звезды, нельзя пренебрегать возможностью. Может, в груди хоть так поутихнет тоска.
    — Позволишь? — спрашивает он, оглядываясь на Мэй, еще не касаясь штурвала, и в этом вопросе — тоже тоска.
    Хоть так прикоснуться к небу — виртуальному, не виртуальному, любому.
    — На пару минут, — в тоне сами собой прорезаются извиняющиеся нотки. Он обещал научить ее, а не лихачить сам. Но как тут удержаться? — Покажу пару простеньких финтов. Тебе понравится. Лучше парка аттракционов. А потом облетим Татуин — там два солнца. Или можем Явин. На твой выбор.
    Примерно так же наркоманы выпрашивают еще дозу спайса у дилера.

    Мэй разрешает — Мэй разрешает — и По улыбается так, как будто секунду назад сошел с ума, как будто она сказала что-то неприличное, пошлое, заводящее, как будто он самый. Счастливый. Человек. На свете. И это действительно так. Есть две радости в жизни: полеты — и показывать полеты друзьям.
    — Поверь мне, — По перещелкивает еще несколько тумблеров, чтобы полет окончательно выровнялся, потому что не стоит прыгать, если не можешь стоять твердо — упадешь. — Такое, — он высовывается чуть дальше за сиденье, совсем нависая над ее плечом, почти соприкасаясь с ней щеками, — не может не понравиться.
    Крестокрыл под его руками — послушный, юркий, идет легко, и словно нет отдельно По и отдельно истребителя — пусть и только виртуального. Его не зря называют лучшим пилотом и не выгоняют, несмотря на то что По пренебрегает некоторыми вещами весьма откровенно; многие грехи ему прощают уже лишь за то, что видят в небе. Никто уже давно не видел его в кабине, и его время с крестокрылом, с Черным, превратилось в нечто очень интимное. Но Мэй можно посмотреть и на это — в самую его душу.
    По похож на птицу: он тянется вперед, цепкий сосредоточенный взгляд рыщет по небу, будто оно расчерчено одному ему видимыми линиями, и нет рук, штурвала, обшивки вокруг, даже Мэй растворяется на заднем плане. Только он и небо. По забывается в полете мгновенно. Ведет крестокрыл дальше какое-то время, а потом срывается в пике, ближе к проносящимся внизу деревьям, опасно близко к верхушкам, почти цепляющим его за крылья. Крестокрыл раскачивается из стороны в сторону, болтается, будто аттракцион — вдруг переворачивается вниз головой и вновь выравнивается, переворачивается и выравнивается. Многократная бочка. Разогреться.
    Движения По — уверенные, спокойные, отточенные, по ним видно, что он даже не задумывается, что и как делает. Это в крови. Кажется, что он не сможет упасть и разбиться, даже если захочет. Разогревшись, По улыбается еще сильнее, еще пьянее, даже виртуальный полет будоражит его. Крестокрыл задирает нос вверх, рвется ввысь, словно теперь им пора посмотреть на виртуальный космос, но вместо этого По сбрасывает скорость — еще и еще, переключая тумблеры один за другим, пока, наконец, гул двигателей не становится совсем тихим, едва слышным, и скорость падает до нуля.
    На несколько кратких мгновений они зависают вертикально.
    Нос крестокрыла начинает клониться вперед и вниз, но По ничего не делает.
    Вот уже и сам крестокрыл начинает потихоньку заваливаться вперед, падать, и перед кокпитом виднеется — далеко внизу — земля, деревья, все то, что воткнется в них, если По не сделает что-нибудь прямо сейчас. Дух захватывает, и сердце словно пропускает удар. Второй. Третий. Крестокрыл падает.
    Падает.
    Тихо.
    Гравитация неумолимо тянет его к себе, вниз.
    По дожидается последнего момента, дожидается, пока финт не становится действительно опасным — и тогда включает двигатели на полную катушку, и вот гравитация вновь не властна над ними, и чуть порыскав от таких фокусов, крестокрыл несет их вперед.
    По счастлив.

*на всякий случай схемки: бочка и колокол Квочура

    Когда рядом раздается голос Мэй, По вздрагивает, возвращается в кабину, в симулятор, в реальность. Он чувствует себя виновато, и это гложет его: позвал ее, чтобы она сама могла попробовать, а в результате влез и отобрал все управление. Кто так делает? По, конечно, знает, кто. Отстраненные от полетов пилоты так делают. Он повинуется молча, только кивает. И ведет крестокрыл обратно, так же уверенно, но на этот раз — мягче. Помня, кто рядом с ним. Посадка — легчайшая. Погодные условия-то он выставлял для зеленого новичка, а не налетевшего десятки тысяч часов аса.
    На экране ползет статистика виртуального вылета: максимальная скорость, выполненные фигуры, чистота выполнения, оценка каждого этапа — куча цифр, говорящих о том, что По хорош, но он не смотрит на них. Отщелкнув крепеж у основания кресла, По разворачивает Мэй лицом к себе и, опершись руками о подлокотники, смотрит на нее несколько мгновений, прежде чем виновато уронить голову вниз. И еще чтобы скрыть тронувшую уголки губ улыбку: на краткое мгновение он был безудержно счастлив, потому что в этой кабине было всё, что ему нужно в жизни. И По даже не хочет копаться в этом ощущении сейчас.
    — Прости, я увлекся, — говорит он, поднимает голову. Их лица так слишком близко, и По все-таки отступает назад, выпрямляется в полный рост. — На мгновение забыл, что ты здесь. Но ты здесь, и ты видела, что это такое. Чувствовала. Не могла не почувствовать. Почему, несмотря ни на что, летали твои братья, почему летаю я — не могу не летать. Этот момент, когда все замирает внутри, и сердце пропускает удар — и в следующее мгновение ты понимаешь, что величайшая сила галактики не властна над тобой, что ничто не властно, кроме, может, только времени, — По не может сдержать улыбки. Мэй знает его столько лет, она поймет. — Это лучший момент. Это хуже спайса. От спайса лечат в клиниках, от полетов — не лечат нигде.
    По не знает, как объяснить еще, если это вообще возможно объяснить. Если этому нужны объяснения. Когда он был влюблен, еще мальчишкой, да и позже тоже, чувства были схожие. Каждая встреча — лучший момент, каждая разлука — хуже спайса. Но девушки и женщины никогда не задерживались с ним надолго: кочевая жизнь военного не каждой по вкусу, а с приходом в Сопротивление По и вовсе почти забыл, что это такое. С ним всегда оставалось только небо. На каждой планете, в каждом уголке галактики.
    — Не бойся за меня, Мэй, — просит он. — Разве за столько лет ты не поняла, что даже Первый Орден не помешает мне сдержать обещание?
    Обещание было — беречь Мэй, во что бы то ни стало, и со временем строгий приказ почившего начальства превратился из приказа во что-то другое. Во что-то близкое, свое, временами — почти в образ жизни. Потому что люди не держат обещания столько лет просто так. Даже если очень уважали командира.

    Мэй, кажется, понимает его, и у По отлегает от сердца. Вряд ли она магическим образом перестала бояться крестокрылов за одну лишь симуляцию — хотя чем звезды ни шутят — но, возможно, теперь ей хотя бы знакомы ощущения, которые испытывает сам По. Ему нравятся эти ее слова. Про то, что все, что приносит хоть что-то хорошее, надо использовать. Хорошего в жизни По, на самом деле, не так уж и мало. Особенно теперь, когда он вернулся из плена — ему практически все кажется хорошим. Каждое утро без боли, каждый разговор, каждое решение начальства.
    Ну, может, кроме отстранения от полетов.
    И с вице-адмиралом Холдо По еще не определился.
    А в остальном — жизнь не так уж плоха. Даже хороша. По смотрит на Мэй, и вновь ему чудится, что вот сейчас адмирал Ло выступит из стены призраком и пожурит его за вопиющее нарушение субординации. Да только это не По нарушает. Это Мэй касается его щеки — она, кажется, не делала так прежде. Но и он прежде не касался ее рук просто так, не когда надо схватить ее за ладонь и выдернуть из опасности, и куда-то бежать. А тогда, неделю назад, в медотсеке — касался. По не очень понимает, что происходит сейчас у него самого внутри, но совершенно не хочет этому мешать.
    У Мэй теплая ладонь, и он улыбается ей самой обезоруживающей своей улыбкой. Конечно, он вернется и будет возвращаться. Как к ней не вернуться? По вдруг особенно отчетливо понимает, что нет практически ничего, в чем он смог бы ей отказать. Вероятно, ей не стоит об этом знать. Вероятно, ему нужно заняться работой и сначала разобраться, что происходит. Мало ли, вдруг это какой-то новый дружеский жест.
    — Если ты пообещаешь возвращаться тоже, — наконец, находится он и, накрыв ее ладонь своей, убирает руку Мэй от своей щеки. Но не выпускает — держит, и это тоже — обещание.
    По прикусывает язык, прежде чем какие-нибудь еще слова вырвутся наружу. Что-то в лице Мэй, в ее взгляде обезоруживает его, лишает даже привычных шуточек. Но мгновение проходит, и пора вспоминать, что у него есть работа и важный разговор с генералом Органой. По все-таки выпускает руку Мэй, кивает в сторону выхода.
    — Пойдем. Возвращаться к работе. А то мое новое начальство изнемогает там без лаков. Ты летишь куда-нибудь в ближайшее время? — слова сами собой звучат так, будто По надеется, что не летит.