— Она была огромная, — сказал Ведж. Только услышав собственные слова, он понял, что говорит только о первой Звезде Смерти. За второй не было превращения процветающего мира в Кладбище, не было угрожающей неизвестности, не было стольких погибших друзей — она даже выглядела уже надкусанной, возьми да закончи начатое.
Она и воспринималась как конец войны — хотя до конца войны было далеко.
Первая Звезда Смерти казалась концом Альянса — хотя стала его первой настоящей победой.
Альянс кончился позже, когда от Империи, казалось, остался только Осколок, когда они пожертвовали всем, что у них было — не сказать, что у них было много, но малого не хватило бы для победы — получив взамен несколько мирных лет и одну минуту молчания.
Справедливости ради, никто не объявлял её по всем официальным каналам из-за Альдераана.
Но Ведж зачастую совершал дурацкие поступки, которые тогда выглядели единственно возможным решением, но про которые он сейчас не смог бы ответить, просто не помнил, почему сделал именно так. Но если он и был в чём-то уверен, так это в том, что воевал не ради минуты молчания в память об уничтоженной системе.
Ведж понятия не имел, как объяснить это Сиал. Что хуже, он даже не знал, нужно ли объяснять ей именно это.
Веджу понравилось, как она ответила ему. Это было бы плохим вопросом, попыткой отдать управление тем, кто меньше всего заслуживал доверия; Ведж никогда не видел политика, который хотя бы говорил о том, что будет дальше. Нет, говорили-то они все много, сыпали и сыпали словами, смысл которых сводился к простому: дальше всё будет по-прежнему.
Ответ Сиал тоже был попыткой — но попыткой удержать управление, оказавшись в эпицентре бури.
Самым ужасным в дочерях Веджа было то, что они оказались гораздо лучше него, но почему-то считали, что всё наоборот.
А единственное, чем он мог отплатить — сказать, что Звезда Смерти была огромная?
О Звёздах Смерти он не говорил никогда — не потому, что скрывал, не потому, что боялся сорваться. Что там скрывать, что там срываться — что там было говорить. Проще было с Люком или Тайко, которые знали и так. Проще было с теми, кого там не было — мы справились, вы живы, давайте разойдёмся по углам и вспомним наших мертвецов.
С Сиал было сложно.
Ведж смотрел на неё, уже не скрытую голограммой. Сиал как будто подалась вперёд, смотрела цепкими, блестящими глазами — как человек, от которого так просто не уйдёшь, который и так ждал слишком долго. Она, наверное, тоже потеряла кого-то — хотелось бы верить, что только уверенность в завтрашнем дне, только кого-то знакомого, а не больше. Ведж вдруг почувствовал себя виноватым; он не был уверен, из-за чего.
Он раздражённо взъерошил волосы, вздохнул и всё-таки сел, поставив кружку на стол. Она стукнула слишком громко во внимательной тишине, и Ведж поморщился.
— Знаешь... — Он и сам не знал, что «знаешь», и отпил кафа в попытке это скрыть, и, вновь посмотрев на Сиал, сказал единственное, что не было бы заведомой ложью: — Они были очень страшные.