Йелла все оглядывалась, все смотрела на него. От порога, уже открыв дверь, она вернулась посмотреть еще, убедиться, что он тут, живой, вернулся, все так же лежит на диване и спит, а не вдруг исчез. Этого она боялась очень сильно — что все привиделось, что не было ничего. Потому она держала его за руку, пока он не уснул, а потом держала еще немного. Рука была прежней — с цепкими крепкими пальцами, горячей и сухой, но теперь на них чувствовали многократно сорванные мозоли, теперь сила в них то появлялась — и тогда он сжимал руку Йеллы крепко, до боли и следов — то исчезала — и тогда его пальцы обмякали, выскальзывали.

Весь он мерцал, дрожал, как огонь на сильном ветру. Йелла боялась того, что теперь, когда он вернулся, он совсем угаснет, и потому, хотя знала, что будет раздражаться и закатывать глаза от того, как он вмешивается в судебный процесс — здесь ведь Корусант, а не Кореллия, Республика, а не КорБез, его никто не знает, что, если у него не получится, если это расстроит его — не возражала особо против этого. Все, от чего загорались его глаза, было тем, что хотела и Йелла тоже.

Мужа она любила страшно, и только теперь, когда он вернулся, она вдруг оглянулась назад и поняла, насколько несчастливой была весь прошлый год.

А теперь она снова дышала, видела, жила. Теперь она слышала то, что слышать не должна была. Не хотела — только не теперь.

Веджа Йелла ждала долго. Проще было бы выловить его в более естественном для него ареале — в ангаре или тренировочных залах, в тюрьме у Тайко Селчу или под крестокрылом. Но это было слишком личным делом, и Йелла хотела разобраться с ним тихо.

Потому, увидев Веджа, она выросла рядом с ним и с непроницаемым лицом сложила руки перед собой.

— Пригласи меня к себе. Нам нужно поговорить.

Он звучал равнодушно — непонятный, невозможный человек — и отдельно Йелле не нравилось (хотя в этой ситуации ей не нравилось совершенно все, кроме возвращения Дирика) то, как она не может увидеть дальше этого равнодушного тона. Что-то должно было быть там, дальше, глубже, иначе зачем он говорил такие вещи, как говорил, когда пришел. Что-то было, в этом Йелла была уверена, но дальше этого дело не шло.

Кажется, за своим горем она совсем заржавела, растеряла все, чему научилась в КорБезе. Но пока что осечка случалась только на Ведже, и, значит, все еще можно было поправить. Втащить себя назад в норму, закончить с судом, наказать виновного, отпустить Коррана и постараться жить дальше.

Она зашла так же уверенно, как говорила, как смотрела. Прежде, чем снова повернуться к Веджу, осмотрела, как он жил. Странно жил — как будто они пришли на склад, в котором хранились вещи. Может, в какую-то временную ночлежку не из лучших, пустую, с голыми стенами и ужасно жестким — почему-то в этом Йелла была особенно уверена — матрасом. Как будто Ведж тут и не жил на самом деле, так просто, показывался иногда, чтобы помещение оставалось за ним.

А где тогда жил? В ангаре? В крестокрыле? Где ему было хорошо? Где был его дом?

Впрочем, до этого Йелле дела не было.

— Ты наговорил моему мужу... То, что ты сказал...

Слова все никак не находились. Йелла остановилась и попыталась еще раз, с самого начала. Так было правильно: всегда можно было вернуться к началу и сделать все иначе.

— Он не обиделся и твои слова не задели его. Но ты не знал этого, когда говорил. Это было очень жестоко, Ведж. Я не знала, что ты такой. И не верю, что ты на самом деле такой.

Ведж вдруг стал — всего на мгновение — на Коррана. Возможно, это было что-то кореллианское, какое-то их общее упрямство, соединенное с каким-то — тоже очень их — мальчишеством. Возможно, это было что-то пилотское — и потому так хорошо слышался вызов, желание быть первым во всем, хоть отдаленно напоминавшем соревнования.

В чем и с кем Ведж соревновался теперь, Йелла не знала. Но вступать в него она не собиралась.

— Какой?

Йелла стала так, чтобы баланс был лучше — она как будто укоренилась в эту комнату (это оказалось невероятно простым, и она решила, что это потому, что Дирик вернулся; все теперь будет простым), приготовилась говорить долго. Ей было, что сказать, самые разные слова, которые она хотела высказать Веджу за все время суда, были разложены перед ней в ряд, и теперь она могла говорить открыто, зная, что он не воспримет это как повод снова ее пожалеть в ущерб своим желаниям.

— Я думаю, что ты очень хороший человек. Очень верный друг. Очень хороший командир. Невозможный упрямец, но хороший.

Она сделала паузу, посмотрела, пытаясь понять, остался в нем еще вызов или нет.

— Я не знаю, зачем ты сказал то, что сказал, что двигало тобой и какие цели ты преследовал. Ты очень понравился Дирику, и он захочет узнать тебя лучше. Он... я не верю, что говорю это, но если Тайко Селчу невиновен, Дирик сможет помочь.с тем, чтобы доказать это. Не говори ему больше таких слов.

Самым странным было то, как Ведж не говорил, что это была шутка. Не говорил, что это была правда. Возможно, стоило спросить, но только Йелла не спрашивала. Вслух, по крайней мере, внутри она ей все было интересно — если Ведж не собирался говорить с Дириком, откуда тогда взялись слова?

Она тряхнула головой, отгоняя мысли — она думала теперь совсем не о том. И она ведь слышала Веджа в суде, он мог иметь в виду совсем другое. Может, хотел сказать, что тоже боится, что этот суд заодно сломает их дружбу. Если у них была дружба — Йелла очень надеялась, что была. Тут, вне Кореллии у нее было мало знакомых и очень мало друзей. Терять их во время войны приходилось, с этим нужно было смириться. Но вот так, на суде — так она не хотела.

Йелла снова тряхнула головой — волосы упали на лоб, она вдруг вспомнила, что они немного отрасли и лежат иначе, такой приятной мягкой волной, а раньше это были просто волосы. Все преображалось, все было иначе. Она тоже преобразилась — даже Ведж это увидел. Она улыбнулась, широко, чувствуя себя такой легкой, что вот-вот взмоет в воздух:

— Это здорово. Здорово. Мне так легко, так хорошо. Так спокойно — мне так за весь год было только дважды, когда Корран нашелся, и еще потом.

Возвращать в разговор суд и их — что это было, ссора? — она не хотела, потому что это ее потом случилось тогда же, не сказала. Она все улыбалась и улыбалась. ей было почти все равно, как она выглядит, кажется ли безумной или просто какой-то невозможно счастливой идиоткой.

— Поужинай с нами как-нибудь. Позавтракай, пообедай. Выбора у тебя нет, соглашайся. Будет здорово. Но только не думай, что я теперь выйду из дела. Хотя, возможно, — нечеловеческим усилием воли Йелла посерьезнела, потому что там, где речь шла о смерти ее друга и обвинении в этой смерти, ее счастье не имело никакого значения, — возможно, я просмотрю все еще раз. Может, есть что-то еще, может, что-то мы просмотрели.

Йелла смотрела на Веджа с сомнением, но разрушать его иллюзии насчет того, что ему удастся отвертеться, не стала. Кореллианцы, они все упрямые, но Йелла была почти уверена, что на ее маленькую семью из всего этого океана упрямства приходится процентов семьдесят. Восемьдесят восемь, когда упрямятся они осознанно — а это был какой-то именно такой случай.

У Веджа просто не было шансов.

Он больше не говорил странного, только постоянно менял свои мнения, и еще улыбался — в какой-то миг улыбка Йелле тоже показалась какой-то не такой, но она решила, что из-за событий последнего времени просто во всем ищет какой-то подвох. Не то, что от этой привычки нужно было избавляться — опыт и службы в КорБезе, и помощи Альянсу говорил о том, что скорее не мешало бы научиться видеть еще и тройное дно. Но в Ведже никакого обмана не было, и это нравилось Йелле особенно сильно.

— Ладно, я не стану на тебя наседать, но тебе в нашем доме будут всегда рады.

Этот ее «наш» вернулся в речь очень легко, заполнив собой нелепую паузу, об которую Йелла спотыкалась каждый раз, когда говорила корму-то о том, как живет, и вдруг не понимала посреди фразы, почему дом «ее», а не «их», почему она зовет его домом, когда от дома в нем ничего нет.

Укутанная в свалившееся на нее вдруг счастье, Йелла осторожно выглянула из него в реальный мир и вспомнила: это не она звала Веджа — она, вообще-то, была бы очень даже не против, чтобы он поскорее убрался, потому что тот момент должен был быть только ее, и ничей больше — он ведь сам пришел.

— А кстати, что ты хотел? Ну, тогда, когда пришел ко мне.

— О.

Такого поворота Йелла не ждала. Кажется, Ведж говорил что-то такое, когда пришел, но помнила она смутно. Сложно четко помнить хоть что-то, когда память занята тем, что вспоминает и сравнивает человека пропавшего с человеком найденным. Сложно быть внимательной — внимание уходит на то, удобно ли ему, хорошо, вернулся ли он полностью или только частичнл — из плена мнлгие возвращалмсь долго, вспоминая и переживая прошлое, но Йелла бы ждала и помогала. Сложно слышать — когда вокруг — везде — сплошные «Он жив», «Жив!»

Но Ведж мог что-то такое говорить. Это было так удивительно — ей повезло, что у нее был такой друг, но повнзло и что Дирик вернулся. если бы он не вернулся, Ведж звал бы ее обедать, проводил бы с ней иногда какое-то время, обнимал бы ее, может быть, иногда, очень редко — и все это только потому, что он не умел отказываться от своих слов и хотел оставаться, чтобы быть ей нужным. Но только Йелле нужно было бы слишком много. У нее не было сомнений, что Ведж дал бы ей и большее, но также она знала, что сам он, не испытывая к ней ничего, кроме дружеской симпатии, был бы несчастен.

— Я и сама все могу, — сказала Йелла тем самоуверенным тоном, который пугал людей, которых они с Корраном допрашивали — это он им разговаривал, а у Йеллы этот тон значил, что она уверена в том, что говорит, так сильно, что проще принять, что она права, а то хуже будет.

Она думала, чьо потеряла его, как ключ от их кореллианского дома, но теперь вернулся и он тоже.

— Просто без него, одной — зачем мне что-то делать? Смысла нет.

Теперь смысл был во всем. И даже то, как Йелла вместо того, чтобы попрощаться и уйти, подошла и прижала губы к уголку рта Веджа, — это тоже было осмысленным поступком.

Просто-таки в высшей степени.

Он вытер губы там, где она прикоснулась и стал почти кричать. Это не было криком, он говорил почти с той же громкостью, но только теперь как-то так, что каждое слово казалось ведром ледяной воду, причем каждое четное выливали ей голову, а каждое нечетное вводили внутривенно. Может, так Ведж звучал в крестокрыле. Может, вот так, словами, он сбивал противников в небе.

Что было самым ужасным, он снова сказал, что она нравится ему, а потом сказал, что она издевается — как будто на самом леле все было не наоборот. А потом и вовсе отвернулся и ударил стену. Коротко и довольно страшно. Слова о том, что он ей тоже нравится, что если бы он всерьез и если бы Дирик был мертвым, то она бы... они бы... В общем, эти самые слова зацепились за язык, и Йелла так их и не произнесла.

Такие моменты иногда возникали, иногда с друзьями. Однажды они так же ошибались с Корраном, но тут им помогла Империя — они провели несколько дней на допросах, по одному, и ненастоящее желание развеялось. Но только с Корраном их друг к другу толкала близость смерти. С Веджем у них такого не было. И у Веллы это ге проходило, хотя на ее любовь к Дирику ее чувства к Веджу не походили вовсе.

Про Коррана можно было объяснить, но Ведж все так же смотрел в стену, а Йелла смотрела ему в спину и не знала, что скпзать или сделать, чтобы помочь ему понять, что на самом деле она ему вовсе не нравится — просто тем, как она тогда нырнула в его плечо, она заставила его думать, что это так.

Она стояла так какое-то время, досконально изучив спину Веджа. Спина была хорошая, ровная, крепкая, хотя и худощавая. У левого плеча темнело небольшое пятно от масла.

Йелла протянула руку и почти положила ее на спину Веджа, но удержалась, только скользнула кончиками пальцев по ломатке.

— Я не хотела над тобой издеваться. Ты мне тоже очень нравишься. Но я люблю его, и он живой, и очень хороший. Если тебе от этого больно, мне жаль, правда. Не обижайся на меня.

Теперь пора было уходить.