Проныры, которых Селчу вытащил из очередной передряги (как вовремя Ведж связался с ним, как вовремя он успел), понемногу располагались в новом убежище. Не сказать, что условия здесь были комфортабельные, зато это место давало некоторое количество часов относительной безопасности. О большем просить не приходилось. Первым делом командир связался с кем-то, получив у Тайко координаты укрытия — он не знал, с кем. Да и не спрашивал, были дела поважнее: помочь раненым, выслушать миллион вопросов, дать меньше ответов, чем им всем хотелось бы.

Когда в убежище появился новый человек, Тайко как раз добрался с аптечкой и до Веджа, но тот только отмахнулся — некогда, мол — и указал рукой куда-то ему за спину. Он обернулся и застыл на месте, как стоял — с раскрытой аптечкой в руках. Что-то вспыхнуло, а потом намертво замерзло в груди и в глазах. Зачем друг промолчал? Хотел устроить сюрприз? Из-за ранения просто не сложил два и два, не счел это важным? Ерунда, это и правда не важно. Уже не важно. Просто она делает свою работу, а он свою.

Селчу помнил, что первыми из «своих», кого он увидел, вырвавшись из плена, были Винтер и Ведж. Но он плохо помнил тот день, помнил — два светлых пятна, помнил — ощущение свободы, которое сшибало с ног, и еще помнил, что на следующий день ее уже не было рядом. Ее не было нигде. Он писал по адресам, которые у него были, когда смог это сделать. Он спрашивал о ней едва ли не каждого второго, каждого, кто мог хоть что-то знать. Но ее не было нигде. Разведчики умеют исчезать.

Только в разведке ли дело? Тайко думал, что за полтора года можно изыскать возможность прислать весточку хоть в полслова. Потом он думал, что она, возможно, погибла. Потом он думал еще, что она, возможно, больше не хочет иметь с ним ничего общего. Ее можно понять. Их всех можно понять. Думая об этом, он испытывал еще большую благодарность Антиллесу. Без друга он бы пропал. То, что не доломала Айсард, легко было доломать службе безопасности Альянса.

И вот она — живая! — здесь. Что-то очень тихо и очень деловито сообщает их командиру, он слушает и быстро отвечает. Несколько секунд поборовшись с самим собой, Селчу отходит к дальней стене и садится там на импровизированную лежанку из коробок и местного мха. Он может не мешать ей — но не смотреть на нее он не может, сколько не уговаривай себя — не может все равно. Поэтому Тайко смотрит, понемногу осознавая неизбежность разговора, ведь из укрытия выходить нельзя. Что бы он спросил у нее? О, многое! Проще сказать, чего бы он не спросил никогда.

Тайко смотрит. Смотрит, как пальцы Винтер стучат по экрану датапада, как она сосредоточенно хмурит брови, как говорит Веджу какие-то еще слова. Смотрит, замечая, что она стала старше. Нет, конечно, она все так же молода, она даже стала еще красивее, но что-то в ней неуловимо изменилось. Или, может быть, это просто усталость. Усталость стала их постоянным спутником в этой войне.

— Я боялся, что ты погибла, — отвечает он тем же, когда Винтер подходит. Ему кажется, что вокруг воцарилась абсолютная тишина. Тайко говорит в полголоса, но кажется себе слишком громким. Он успокаивает себя тем, что у каждого здесь своя боль, свои дела и свои мысли, никому до них нет дела. А если даже и есть – спектакль будет коротким. – Нам придется здесь ночевать. Я захватил несколько походных кроватей, но на всех не хватит. Мы разместили на них больных. Ложись здесь, я сооружу себе еще одно гнездо.

А теперь Селчу изо всех сил на нее не смотрит. Теперь, когда девушка так близко, он вообще не знает, куда себя деть. Не знает, зачем она подошла, если можно было обойтись без выяснения отношений. Он бы обошелся. Все еще любя ее, он бы нашел в себе силы не портить ей жизнь – если бы она к нему не подошла. Теперь – для начала – ему нужно было найти в себе силы на нее не смотреть.

— Надеюсь, Корран и остальные смогут до нас добраться. Не хотел бы я… — не закончив фразу, он поднимается на ноги, освобождая место для Винтер. Отходит, прислонившись спиной к стене, и за шиворот ему сейчас же стекает струйка холодной воды. Хорошо, что она хотя бы не льется с потолка. Нужно будет немного сдвинуть импровизированную постель, чтобы на Винтер не капало. – Не хотел бы я больше неприятностей, чем у нас уже есть.

Селчу рассматривает сталактит, свисающий с потолка слева от девушки. Исключительно сталактит. Он медленно сжимает и разжимает пальцы, медленно считает в уме до десяти, а потом с десяти до одного, а потом снова, чтобы только не сделать какую-нибудь глупость. Да, обнять ее – это глупость. Спросить ее, почему все так, как есть – глупость еще большая.

— Я искал тебя, — «Заткнулся бы ты, парень».

— Это точно, горяч, — Селчу улыбается уголками губ. — Немного.

Но Корран со своими КорБезовскими замашками хотя бы понятен. Все как на ладони: ты — имперский шпион, и я тебе это очень скоро докажу. Все, что он мог — это быть с ним честным, быть спокойным и открытым. Сейчас быть спокойным он не мог. Выйти в одиночку против пяти истребителей проще, чем выстоять сейчас. Выстоять и не... что? Не обнять ее? Но она зачем-то тянется к нему, тянется вопреки тому решению, которое приняла.

Винтер останавливает движение его рук. Тайко молчит. Пытается заледенеть, закостенеть, только бы не поддаться соблазну — но все-таки бережно сжимает ее пальцы в своей ладони. Молчит еще. Винтер говорит о работе, о заданиях, о секретности — да, он все это знает, он был к этому готов, он не в праве ее винить. И все равно скребется где-то внутри злая досада, невыносимая тоска, скрупулезно отсчитывая время: так, полгода на Корусанте, а еще год, целый год молчания?

Ерунда. Он забыл бы про этот год, про любое количество лет, если бы дело было только в этом.

— Только поэтому? — все-таки спрашивает Тайко и наконец-то решается встретиться с ней взглядом. Смотрит в глаза с обманчивым спокойствием, которому научился, которому продолжал учиться, потому что в противном случае его не ждет ничего хорошего. — Винтер, меня не нужно бояться, но если ты боишься — я могу все понять. Только тогда лучше не смотри на меня так, я ведь не из дюрастали.

Он мог бы сказать еще много слов. Он мог бы сказать: я люблю тебя, я без тебя скучаю, мне без тебя плохо, невыносимо. Но Селчу заставляет себя замолчать и продолжает внимательно смотреть на Винтер, внутренне готовясь встретить любой ответ. На нее правда тяжело просто смотреть. Ее нужно обнимать, целовать, не отпускать от себя, спрятать от этой войны. Однако вместо всего Тайко позволяет себе лишь самую малость — одной рукой все еще сжимая ее ладонь, второй потянуться и заправить за ухо светлую прядку, выбившуюся из прически. Вся нежность, которую он мог бы ей отдать — если бы только она ему верила! — в одном прикосновении.

— Я хочу тебе верить, — и это правда. Больше всего Тайко хочет забыть обо всех своих предположениях, обо всех опасениях, обо всем, что он придумал, пока не мог услышать правду. Он видит удивление в глазах Винтер, но знает, что хорошему разведчику ничего не стоит изобразить любую эмоцию на своем лице. Только зачем бы ей это было нужно?..

Недоверие – путь в никуда. Селчу молчит, решительно отгоняя сомнения. В последний раз задается вопросом, искренни ли слова Винтер, в последний раз дает себе утвердительный ответ и решает больше не возвращаться к этим размышлениям ни-ког-да, иначе можно сойти с ума, шаг за шагом обесценивая все, во что верил, что любил, о чем мечтал. Этого когда-то хотела от него Айсард, этого он не дал ей сделать – не даст и сейчас. Значит, формулировка должна быть иной.

— Я верю тебе. Сейчас приказы важнее чувств.

Но все-таки чувства берут свое. Бережно проводя ладонью по нежной коже, Тайко знает, ощущает со все возрастающей невыносимостью, что ему этого мало, издевательски мало, он так тосковал по Винтер, что ему сейчас – день, неделю, целую жизнь бы с ней наедине. Но приходится довольствоваться тем, что им отмеряно приказами.

Он аккуратно расплетает их пальцы, но только для того, чтобы освободившейся рукой обнять девушку за талию и притянуть еще ближе к себе. Склоняется к ней, тянется к ее губам, срывает первый поцелуй – как будто крадет, торопливо, порывисто, жадно. Ведь невозможно убедить себя в том, что она не исчезнет, невозможно заранее знать, что случится в следующую секунду.

— Я не знаю, что с нами будет, — шепотом, горячим дыханием на ухо. – Но я люблю тебя, слышишь, я просто с ума схожу.

И, не позволяя Винтер опомниться и что-то ответить, Тайко снова целует ее, на этот раз никуда не торопясь, долго и нежно, наслаждаясь теплом любимых губ, вдыхая ее запах, всегда разный, но всегда неуловимо родной. Так много остается позади. Этот бесконечный день, бесконечные месяцы без нее – все теперь позади.

Тайко не хочет отпускать Винтер: никогда, никуда и тем более сейчас. Пусть поцелуй заканчивается — он не отпускает ее все равно, обнимая обеими руками, из-под полуприкрытых век рассматривает ее лицо, каждую любимую черточку, каждую ресничку. Насмотреться бы впрок, чтобы хватило хоть на день без нее — о большем мечтать не приходится. Потом он снова заскучает. Обязательно заскучает, если они останутся живы.

— Страшно было? — вопроса глупее он придумать не мог. Но рядом с Винтер он всегда чувствовал себя немного мальчишкой, то робея, то смелея сверх всякой меры. Ему хотелось защитить ее ото всего и ото всех, хотя Селчу прекрасно понимал, что она и сама способна за себя постоять. Однако это никак не умаляло желание нестись вперед с бластером (или джедайским мечом, чтобы совсем красиво) наперевес и сносить головы врагам. — Расскажи. Я в них отверстий понаделаю, не предусмотренных конструкцией.

Тайко улыбается и ждет, пока пальцы Винтер не коснутся его губ, запоминая и эту улыбку тоже. Ее прикосновения целебнее любой бакты. Ласковей, теплей и желаннее любого прибрежного бриза. Он греется в ладонях любимой, и в грди упрямо бьется надежда на то, что у них все получится, что они останутся живы. Об этой надежде, пожалуй, не стоит говорить — слишком она зыбка, но не думать о ней невозможно, потому что очень хочется вернуться к Винтер и больше с ней не расставаться.

— Я раздобыл нам истребители, — вдруг делится он своей удачей, почти хвастается, но только потому что небо — это еще одна его любовь. — Старенькие «охотники», знаешь. Сегодня летел на нем, и хотя дела наши — хуже не придумаешь, все равно был рад, как ребенок, которому вернули игрушку. По тебе я скучал сильнее, но по небу тоже. Тренажеры — это все не то...

Селчу осекается, сообразив, что не успел еще рассказать Винтер, как провел все это время. Да и не хотел рассказывать, честно говоря, но слова сами рвались быть сказанными, он сейчас был так счастлив, как не был уже давно, вопреки всему, что их окружало, вопреки всему, что могло случиться. Легко молчать о том, как было трудно, но радостью хочется поделиться буквально с каждым, особенно — с ней.

— И кредитов у Воостания нет, и меня у Восстания нет, а «охотники» у нас есть. Одолжил кое у кого, обещал вернуть, если справимся. А если не справимся, то и спросить будет не с кого, — Тайко снова улыбается. Почти легкомысленно, почти шутя, хотя шутить с такими вещами — играть с огнем. Им, впрочем, не привыкать. Он обнимает Винтер крепче, когда чувствует, что ей снова страшно, что недавние и очень болезненные воспоминания тянутся к ней, не позволяя от всей души радоваться тому, что есть здесь и сейчас. — Это был план Веджа. Никто, кроме него одного не должен был знать, что я улетел оттуда раньше и готовлю страховку для нас на Корусанте. Потому что раз за разом нас кто-то продает, наверняка за дорого.

Селчу молчит. Хмурится, пока Винтер не видит. Гладит ее по волосам легкими, почти невесомыми движениями ладони. Заправляет непослушные короткие прядки в прическу, но на самом деле наводит на ее голове просто невообразимый кавардак. Ладно, это ничего. Так ему тоже нравится. Ему нравится вообще как угодно, только бы всегда можно было дотянуться рукой до этих светлых завитков.

И все-таки. Если вернуться к теме продажи, к которой очень не хочется возвращаться. Можно было бы подумать на кого-то из техников, но техников уже нет рядом. Остается только эскадрилья, но Тайко не готов подозревать ни одного из них, даже мысли такой допустить не готов. Хорошо Хорну, у Хорна есть ответ на всё. Селчу поначалу испугался даже: вдруг какие-то куски жизни просто выпадают из памяти? Но куски не выпадали, за себя он мог ручаться. Тогда — кто?

— Я не хочу в герои, Винтер, — он вздыхает. Молчит о том, что слишком уж высока плата. Героев живых всегда меньше, чем героев посмертно. Пусть вообще не будет героев. Пусть все это просто поскорее закончится. — Пусть чествуют Гэвина, подумать только, в его шестнадцать я не думал ни о чем серьезнее невыученного урока. Или Коррана, потому что ему этого хочется, и потому что он это заслужил. А еще Наварру, Оурила, Рисати... Их всех. А мы с Веджем просто засели бы в кантине до поздней ночи, радуясь, что не нужно никого хоронить. Да. Я бы сбежал с какой-нибудь официальной церемонии. Лучше всего с тобой. Мы нашли бы самую-самую высокую крышу и смотрели бы с нее на город.

Его бросает из крайности в крайность. От суровой реальности в безнадежную романтику. Рядом с Винтер просто невозможно смириться с тем, что будущего нет и есть только настоящее. Рядом с ней хочется жить взахлеб. Но, вдруг испугавшись самого себя, Тайко смолкает. По спине стекает новая струйка воды с потолка, а еще несколько больших холодных капель падают прямо на макушку. Но куда там, отрезвить его этим совершенно невозможно.

— На Корусанте бывает красивое небо. Иногда, — Тайко кивает, вспоминая те несколько дней, что он провел на планете – сейчас и два года назад. Так уж вышло, что на каждой планете он первым делом видел небо, смотрел на него, невольно сравнивая с небесами Альдераана. Еще ни одна планета не выдержала сравнения, но мало ли их в Галактике. – Обязательно покажи мне все. Я люблю тебя и я хочу видеть все, что ты любишь. Когда-нибудь мы найдем свой дом. А пока мой дом там, где ты.

Тайко улыбается, но улыбка выходит грустной. После гибели семьи и родного мира он долго чувствовал себя бездомным и сомневался, что это изменится, но потом в его жизни появилась Винтер. Та самая «ледышка», которая оказалась лучшей женщиной на свете. Обстоятельства по-прежнему не позволяли им быть вместе так часто и так долго, как хотелось бы, но Селчу все равно не променял бы Винтер ни на одну женщину в Галактике.

— Я настоящий. Я очень, очень настоящий, хочешь докажу? – с уморительно серьезным выражением лица, с каким только докладывать начальству о провале операции,  он берет в ладони ее лицо и вновь целует. – Видишь? Я живой и теплый. И вообще, голограммы не целуются. И, стати, жаль – так я мог бы дотянуться до тебя через десяток планет.

Как жаль, что из этого убежища нельзя выходить – о, он украл бы ее прямо сейчас! И лучше даже не представлять, что будет дальше, потому что от невозможности все это осуществить и так сводит все внутри. Вместо этого Тайко с сожалением выпускает Винтер из объятий – и будто  теряет часть себя, которую едва-едва обрел.

— Бакту мы ему уже дали, — он качает головой, внимательно глядя на Шиеля. Крифф его знает, с какой периодичностью и в каких объемах нужно давать эту бакту, доктора среди них нет. – Но давай попробуем дать еще, нам очень нужен весь состав эскадрильи для последнего рывка. Говорят, Айсард заразила воду чем-то… чем-то, что опасно для всех, кроме людей. Если… нет – когда мы до нее доберемся, я собственными руками…

Селчу находит в себе силы не договорить и отворачивается, чтобы Винтер не видела его лица. Порой альдераанский пацифизм дает сбой, знаете ли. Особенно последние несколько лет. Чтобы утихомирить эту не ко времени проснувшуюся ярость, он решает заняться делами – пока Ретрак будет помогать шиставанену, ему нужно все-таки закончить начатое и добраться до Антиллеса, который саам вряд ли счел медицинскую помощьь себе такой уж необходимой.