Обычно Кракен не звонил. Но тут Кракен позвонил, и Дэвитс, глядя в нечитаемое выражение лица генерала, сразу понял, что дело дрянь. Когда нечитаемое лицо генерала открыло нечитаемый рот и с нечитаемой интонацией произнесло: «Это надо видеть», — добавив несколько непечатных выражений, у Дэвитса впервые за жизнь ёкнуло сердце. Что такого должно было произойти, чтобы вызвать даже у Кракена такую реакцию, оставалось загадкой. Генерал не выглядел так, как выглядят люди во время удара по базе, да и Дэвитс указаний не возвращаться не получил, следовательно, это было что-то другое. Что-то другое обычно бывало связано с Кассианом; по какой-то загадочной причине все, что было связано с Кассианом, рано или поздно оказывалось в руках Дэвитса. Иногда он считал это проклятьем. Очень долгим и изнуряющим проклятьем длиною в семнадцать лет. Некоторые за это время успевали достичь совершеннолетия. Кассиан же чего только ни достигал.

Сойдя с корабля в ангаре, Дэвитс огляделся по сторонам и в полной мере осознал, что в этот раз Кассиан достиг чего-то совершенно нового. Новых высот. Высоты эти каким-то невообразимым образом включали в себя повстанческие крестокрылы, и оставалось только догадываться, что здесь произошло, пока Дэвитса не было на базе. Долго догадываться, впрочем, не пришлось: стоило ему дойти до своего кабинета, как там тут же материализовался Кракен. Три часа они совещались. К исходу третьего часа Дэвитс вздохнул, покивал на слова начальства, на что начальство тоже вздохнуло, словно переняв эстафету тяжких вздохов по поводу судьбы одного разведчика. Кассиан им обоим нравился, но порой влетал в такие кредитки, что впору было переосмыслять приоритеты. Но и Кракен, и Дэвитс были людьми старой закалки и на приоритетах своих были готовы стоять до победного конца хоть перед шлемом Вейдера, хоть перед лицом Мотмы.

Дэвитс ждал явления Кассиана, которому сам лично отправил сообщение на комлинк, краткое и ёмкое: «Живо в мой кабинет», — так же, как имперцы, наверное, каждый раз ждали явления верховного главнокомандующего. Не до конца понимая, что с ним делать и как быть, но все же осознавая, что встреча неизбежна, и потому всем будет проще, если она пройдет раньше, нежели чем позже. Удивительно, что Кракену удалось задержать решение этого вопроса до сих пор, и Дэвитс даже не хотел узнавать, что генерал ради этого сделал и каким количеством нервных клеток пожертвовал. Вероятно, давил на то, что без Дэвитса принимать решение по поводу Кассиана и его дроида нельзя. С одной стороны, это было хорошо; если бы ему пришлось прилететь на базу и узнать о принятом решении постфактум, Дэвитс бы испытал ненужные эмоции. С другой стороны, теперь это решение во многом лежало на его плечах, а то, как эта партия будет разыгрываться дальше, зависело целиком от Кассиана. Что в кои-то веки не внушало особых надежд.

    Что-то в слове «живо» подействовало на Кассиана таким образом, что пред ясны очи Дэвитса он явился даже в приличном виде, что случалось не так часто; обычно он выглядел точно так же, как и любой другой разведчик на базе: так, будто мало представляет, что нормальные люди иногда смотрятся в зеркало и даже обнаруживают там свое лицо. И прежде, чем показывать это лицо кому-то еще, делают с ним что-нибудь, например, бреют или умывают. Сейчас на Кассиана был любо-дорого смотреть, даже жаль, что Дэвитс был совершенно не впечатлен. Подперев голову одной рукой, он сидел в своем кресле, откинувшись на спинку, и долго смотрел на Кассиана. Дольше, чем тот мямлил, что там обычно мямлят дети, когда взрослые угрожают отобрать их любимую игрушку.

— Субординация, капитан.

Дэвитс не рявкал, не повышал голоса, говорил все тем же ровным тоном, что и всегда, но в этот раз звучал так, будто стреляет в упор. Так жестко он одергивал Кассиана нечасто, это было крайнее средство воздействия, после которого уже ничего не было; разве что только приказ о ликвидации. Смотрел Дэвитс тоже недобро, хоть и спокойно. Потому что он предупреждал, но кто его послушал? Никто его не послушал. Даже Кракен его не послушал. Дэвитс бы радовался, если бы было, чему, но в этот раз под удар попал не только дроид Кассиана, не только сам Кассиан, но и Дэвитс, и Кракен, потому что допустили этот эксперимент, посчитали его возможным, несмотря на все «но», уговорили начальство, поручились. И вот они здесь. Предсказуемость этого исхода чудовищно раздражала.

Молчание затянулось так надолго, что заполнило собой не только весь кабинет, но, казалось, и кабинеты и коридоры вокруг, проникло во все чашки, в ящики стола, залилось в уши, как вода, и в легкие. Дэвитс неотрывно смотрел на Кассиана, будто ждал от него чего-то еще, но не дожидался. Тот не торопился доставать из-за пазухи машину времени или объявлять о том, что все это просто неудачный розыгрыш. Потерянные крестокрылы были потеряны всерьез и по-настоящему. Дроид, как Дэвитс всегда и говорил, был опасен всерьез и по-настоящему. Решать проблему тоже нужно было всерьез и по-настоящему.

— Пункт пять точка один: «Любой урон и ущерб, понесенный Восстанием по вине дроида, в том числе саботаж миссий, уничтожение техники, убийство других повстанцев, полностью возлагается на плечи его владельца вне зависимости от обстоятельств, вплоть до передачи владельца под трибунал», — процитировал по памяти Дэвитс, даже не думая заглядывать в выложенные на стол бумаги, под которыми стояла подпись Кассиана. Потери он тоже мог процитировать по памяти: — Восемь крестокрылов, капитан Андор. Восемь. Согласно этим бумагам, дроида мы должны уничтожить, а тебя отдать под трибунал.

Дэвитс так и сидел, подперев голову рукой и глядя на Кассиана взглядом тяжелым, как остовы восьми крестокрылов, которые вряд ли уже когда-либо будут пригодны для полетов. Техники Восстания умели творить чудеса с помощью говна и палок, но иногда все же предполагалось, что говно и палки крепятся к чему-то хотя бы отдаленно напоминавшему способную к полету технику.

    Хоть что-то в этом беспросветном море тьмы радовало, и это была беспрекословная готовность Кассиана повиноваться, несмотря ни на что. В такие моменты Дэвитс начинал понимать имперцев с их стремлением растить своих солдат с малолетства; мало в какой еще ситуации можно было встретить такой уровень преданности, такой уровень доверия, даже когда это было больно или страшно, или казалось несправедливым. А в том, что это было для Кассиана и больно, и страшно, и казалось несправедливым, Дэвитс не сомневался. В бумагах значилось, что диагностика показала причиной всех этих событий саботаж.

— Это делается так. Ты затыкаешься и слушаешь меня очень хорошо, а потом делаешь, как я скажу.

Дэвитс собрал бумаги со стола в пачку, подровнял ее о столешницу и сложил в ящик, который тут же закрыл на ключ. Он мог бы постращать Кассиана еще, мог бы разыграть здесь целую шараду с трибуналом, видят звезды, Кракен так и предлагал, чтобы ему еще надолго запомнилось. Однако Дэвитс не любил такие шутки; в его глазах всякое наказание должно было быть прямо пропорционально всякому проступку, и восемь крестокрылов вряд ли стоили всех нервов одного хорошего агента разведки, который в шестнадцать лет принял одно не очень умное решение и с тех пор придерживался его с завидным упорством.

— Ближайший год ты работаешь за бесплатно. Не надейся ни на какое жалование, ни на какие поблажки. Летчики хотели твоей крови, генерал Кракен договорился на твои кредиты, плюс процент. Твой дроид уничтожил восемь крестокрылов, а отработаешь ты все десять. Это девятьсот тысяч кредитов, если мы сумеем найти списанные, или все миллион пятьсот тысяч, если нет. У тебя нет увольнительных, отпусков и выходных дней. Если ты на базе — ты помогаешь техникам и летчикам, что бы им ни потребовалось. А на базе ты в ближайший месяц будешь безвылазно. Далее. Каждого техника ты проверяешь одного за другим, со всей доступной тебе скрытностью и тщательностью. Я хочу знать, кто это был, и я хочу знать это быстро, пока твоя дурная голова не угодила в какие-то еще неприятности по вине этого умельца и не утянула за собой все Восстание.

Дэвитс сделал глубокий вдох и остановился, сурово глядя на Кассиана. То, что он излагал сейчас, было одновременно и воспитательной нотацией, и наказанием, и инструкцией, и все эти вещи в одной своей речи Дэвитс сочетал так умело, что они превращались в нечто третье. При должном воображении и хорошем понимании того, что значит притащить шестилетку на базу, растить и учить его все это время, а потом обнаружить, что кто-то бесцеремонно пытался его подставить, можно было принять это за отлично замаскированный практически родительский гнев. И чем замаскированнее и спокойнее был этот гнев, тем страшнее были моменты, когда он проявлялся в мелких жестах, в едва заметных интонациях, в том, как Дэвитс произносил слово «умельца».

    Дэвитс посмотрел на Кассиана тяжелым взглядом и решил, что вот сейчас самое время, чтобы не выдержать. И не выдержал: ударил ладонью по столу, так что та тут же вспыхнула от мимолетной боли, но это было неважно; Кассиан спрашивал про криффового дроида, и этот дроид уже стоил Дэвитсу всех нервов, а теперь еще и кредитов, потому что закрыть баснословную сумму в девятьсот тысяч кредитов одним лишь жалованием разведчика было решительно невозможно. Да что там — и генеральским тоже. Двумя генеральскими. Обозначив вспышку гнева, Дэвитс сделал глубокий вдох и медленно и шумно выдохнул. После чего вновь начал выдерживать.

— Судьба дроида пока под вопросом, — коротко сказал он, но быстро понял, что даже в нынешней ситуации одним этим от Кассиана не отделаешься. Чтобы тот не лез не в свое дело и не портил все, пытаясь уговорить Дэвитса или даже Кракена, а может и саму Мотму, чтобы дроида оставили, его стоило чем-нибудь занять. Ничто не спасало горячие юные головы от праведного гнева начальства так хорошо, как имитация бурной деятельности. — Хочешь помочь — составишь подробнейший альманах ваших совместных миссий и выведешь по ним статистику про все полезное, что делал дроид. Даже если он бабушек через дорогу переводил, все должно пойти в дело. Все случаи, как он не нарушал ограничения, спасал твою жизнь, был ключевым элементом для достижения цели миссии. Еще напишешь дополнительный рапорт лично для высшего командования. Включи туда больше восторгов и всякой этой идеологической чуши, они ее любят. Можешь разыграть карту того, что сначала мы освобождаем дроидов от имперского программирования, а потом — всю галактику от имперской индоктринации, ну и дальше там всякие метафоры, сравнения, бла-бла-бла.

Уж почто Дэвитс не любил всю эту мишуру и высокую идеологию, иногда он признавал, что она была полезна. Особенно в случаях, когда начальству нужно было объяснить, что дроид был так же незаменим с идеологической точки зрения, как и с практической. Рапорт Кассиана он, разумеется, нести к Мотме не собирался, но из него они с Кракеном точно смогут почерпнуть несколько идей, чтобы использовать их в качестве аргументов. Под трибунал Кассиан не шел, но это не означало, что битва за дроида обещала быть легкой.

    Дэвитс не знал, что он сделает с этим техником, когда они его найдут, а в том, что они его найдут, сомнений не было, но озвучивать это вслух в любом случае не торопился. Со шпионами разговор всегда был короткий, а здесь было важно еще и не дать личным привязанностям и эмоциям сыграть с ним злую шутку. Дэвитс редко признавал, что видит в Кассиане кого-либо кроме подчиненного, но иногда не признавать это становилось особенно сложно. Он всегда намеренно держался подальше, чтобы не становиться ему кем-то вроде приемного отца, и считал, что со своей задачей вполне справился. Никогда не стоило возлагать на себя ту ответственность, которую не был готов нести; Дэвитс был готов к ответственности за всех разведчиков, но за одного конкретного, все же, нет. Кассиан же к своей ответственности за дроида был удивительно готов. Или так он говорил.

— Ты мой подчиненный, конечно, я трачу на тебя время, — резко сказал Дэвитс и тут же добавил спокойнее: — Не надо меня утешать. Если нужно будет, чтобы ты ответил как-то еще, то ты ответишь, не сомневайся. Я здесь, чтобы последствия принимали некую конструктивную и полезную Восстанию форму, а не чтобы их не было вовсе. Отдавать тебя под трибунал и ритуально казнить из-за какой-то подписи, которую ты поставил в шестнадцать лет — пустая трата человеческого ресурса и крестокрылы никому не вернет.

Он замолчал и посмотрел на Кассиана внимательнее. Прошло уже столько лет, а тот и не думал отвязываться от дроида, воспринимать его действительно как ресурс, инструмент, несмотря на то что научился говорить о нем так, чтобы усыплять внимание Дэвитса. Обычно Дэвитс велся на это, потому что видел мало пользы в спорах о семантике, но сейчас это было важно. Они могли не отвоевать дроида или отвоевать его в таком виде, что использовать того вновь на миссиях у Кассиана не получится.

— И последнее. Кассиан. Я знаю, что ты все равно думаешь, что этот дроид тебе как брат. Или как друг. Все семь лет так и думаешь. Я не могу запретить тебе думать, но могу предостеречь. Никто на базе, кроме тебя, не видит этого дроида как твоего друга. Твоя лояльность, я надеюсь, все еще в первую очередь принадлежит Восстанию и только потом K-2SO. И интересы Восстания выше твоих личных, если ты хочешь, чтобы оно продолжило существовать и даже однажды победило. Подумай об этом на досуге. Свободен.