— Генерал Селчу, приказано изменить координаты для выхода из гиперпространства.

Тайко в недоумении вскидывает бровь. Молчит. Медленно кивает — меняйте, мол, что я могу сделать поперек приказа. То есть, на самом деле, он может сделать поперек приказа что угодно — все, что ему потребуется, но не тогда, когда везет кадетов на Хосниан. Они не на войне, он — только преподаватель, не координатор полета.

— Также приказано возвращаться на Корусант. Пояснения отсутствуют. Вы хотите...

Он качает головой, все так же молча. Нет, он не хочет. Его, разумеется, будут одолевать сотни вопросов, предположений, сомнений и опасений, пока они будут возвращаться, но лучше выяснить все по возвращению, чем пытаться выжать какие-то скудные объяснения сейчас. Озадаченным подросткам он поясняет все так же скудно: учения переносятся на неопределенный срок, приказано вернуться. Они, конечно, расстроены, им обещали знакомство с Первым флотом и много интересного, а вместо этого они только зазря проболтались в полете несколько часов.

Система Хосниан Прайм уничтожена — это первая новость, которой встречает их космопорт. Кроме этой новости больше нет ничего. Кто-то перевозбужден, кто-то подавлен, кто-то не верит, кто-то ругается на хаттском, кто-то плачет. Селчу просит группу сохранять спокойствие до выяснения обстоятельств и с максимальной доступной скоростью доставляет их обратно в Академию. Всю дорогу пытается связаться с Винтер, но ее комлинк механическим голосом отвечает, что В«устройство вне зоны действияВ».

Потом ему некогда. Он курсирует из кабинета в кабинет. Устало и как-то болезненно трет виски. В перерывах между совещаниями успевает составить рапорт. Успевает оставить его начальству, но понимает, что едва ли для него сегодня найдется время. Он и сам работает допоздна, когда все уже расходятся — перебирает докомуенты, чтобы впоследствии и у него, и у его преемника было меньше проблем.

Но небо над Корусантом темнеет, и надо бы отдохнуть. Тайко отправляется в служебную квартиру: слишком большую, слишком пустую, слишком одинокую. Комлинк молчит. Он молчит тоже и весь вечер сидит, не включая света. Думает, думает, думает, перекручивает в голове одну и ту же цепочку мыслей до такой степени, что она начинает переваривать саму себя. Вечер переходит в ночь, а сон к нему все не идет, зато просыпается какой-никакой аппетит, и Селчу вяло радуется тому, что догадался купить по дороге какой-то готовой еды.

Бутерброд безвкусный. Чай горький. На кухне слишком темно и слишком тихо, но вступать в какую-то коммуникацию с внешним миром не хочется просто до зубовного скрежета, и он продолжает жевать бутерброд с упрямством, достойным лучшего применения.

Тайко жует бутерброд и гипнотизирует взглядом комлинк, размышляя, от какой и до какой планеты сейчас летит Винтер. В последний раз он вообще не то пропустил мимо ушей место ее командировки, то ли не спросил, то ли она чем-то отшутилась. Зря. Мог бы сейчас прикинуть, из какого уголка Галактики она летит на Ди'Куар. Ему всегда хотелось знать, где сейчас жена, так было спокойнее, так было немного проще. Но вот же таунтаун — забыл про все на свете с этими учениями, будь они неладны.

Она не на Хосниане. Она не могла, не должна была быть на Хосниане.

Он медленно роняет на стол бутерброд. Так же медленно, как в вязком сне, берет в руки комлинк. Нет, нет, нет, ерунда, соберись она в столицу Новой Республики — он бы такого точно не забыл. Но пальцы деревянеют от одной только мысли о ничтожном проценте вероятности того, что она могла там быть. Тогда... Тогда он...

Селчу не успевает придумать себе достойную гибель (ну, такую, чтобы забрать с собой половину Первого Ордена минимум), он слышит звук открывающейся входной двери и не верит своим ушам. Хотя ключи есть только у них, да и голос — о, этот голос он узнает всегда, узнает любым! Сейчас голос встревожен не на шутку. Он рассказывал ей об учениях? Да рассказывал, наверное, только конкретный день не называл, потому что все согласовывалось до последних минут, как обычно. Но этого могло быть вполне достаточно, чтобы она его уже похоронила.

— Я здесь! — отзывается он с кухни, чтобы поскорее воскреснуть. Не включая света, торопится в прихожую, чтобы обнять жену. Обнять порывисто, крепко, так, чтобы косточки хрустнули. Да, в этой Галактике снова все паршиво, но все-таки приятно остаться живым. — Почему не работает твой криффов комлинк, из какой дыры ты летела? Мы... не долетели до Хосниана каких-то пару часов, нас развернули... уже по факту, — коротко объясняет он суть дела, все еще прижимая ее к себе. Да, их развернули, он остался жив и принял решение. Имеет право. И что-то ему подсказывало, что Винтер будет этому рада, в отличие от руководства что Новой Республики, что Сопротивления.

— И свела бы с ума меня, — Тайко смеется, с удовольствием подставляя лицо под прикосновения любимых ладоней. Он мог бы сказать, что она и так сводит его с ума, больше тридцати лет уже сводит: он любит ее, он боится за нее, он удивляется ей. Но это успеется. Сейчас надо успокоить и согреть жену. Ему кажется, что руки у Винтер холоднее обычного. А слезы — горячие и соленые. Ему тяжело смотреть на них, но он все равно смотрит, как завороженный. А потом легким-легким выдохом сдувает слезинки с ресниц. — Похоже, мы с тобой не совпали временем полетов, хорошо, что я решил задержаться здесь, хотел ведь из Академии рвануть в космопорт и домой.

Домой — это куда? Домой — это где? Это не Корусант, где у них есть большая квартира с видом на город. Это не Новый Альдераан, хотя он больше всего похож на дом, там они хотели построить свой мирный быт. Это не Ди'Куар, хотя территориально он говорит сейчас именно о нем, но база — это база, не дом. Выходит, что В«домойВ» — это В«туда, где тыВ». Так было всю жизнь, так всегда и останется.

Тайко не выпускает жену из объятий, крепко держит, поймав в кольцо рук, прижимает ее к себе вместе с ее холодными ладонями. Порой она кажется такой хрупкой, такой маленькой. Порой он замечает, что она постарела, и что-то ёкает внутри от пронзительного осознания уходящего времени. А они снова тратят его на войну.

— Держись крепче, — он отстраняется, но только для того, чтобы в следующую секунду ловко подхватить Винтер на руки. О, он сто лет не носил ее на руках, но сноровки вроде бы не растерял. А сейчас хочется. Сейчас, когда он практически получил очередную жизнь, очень хочется чудить, как в молодости. — Я подал рапорт, кстати. Завтра подпишут, и всё, я свободный человек! Наймусь к тебе личным пилотом. Буду водить шаттлы, яхты и корабли, на которых ты летаешь. Все. И еще я могу преданно носить за тобой чемодан. Я лучше дроида, вот увидишь! И у меня всегда с собой бластер! — он снова смеется. И бережно несет ее темным коридором в кухню, потому что нигде больше не догадался включить ни отопление, ни вентиляцию, и квартира полна душного запустения. Только кухню он немного обжил за эти часы.

— Домой — это к тебе, — просто объясняет Тайко, когда его драгоценная ноша уже доставлена по месту назначения. На кухне почти светло от огней города в большом окне. На столе все так же лежат комлинк и остаток бутерброда. Теперь они уже не имеют значения. — Я это серьезно, Винтер. Я смертельно устал. Я не смогу уйти от этой войны — просто потому что не смогу, но я хочу, по крайней мере, быть рядом с тобой.

Он сперва собирается сесть рядом с женой или встать за ее спиной, но вместо этого отходит к окну и останавливается там, повернувшись спиной к комнате. Трет ладонью лоб, а потом сцепляет пальцы в замок, потому что нужно куда-то деть руки. Селчу думал, что после этого решения станет легче, но легче не стало. Он думал, что станет легче, когда он увидит жену, но легче стало лишь отчасти. Перед глазами стоит Хосниан. Он не может горевать о нем так, как горевал об Альдераане. Хосниан вызывает какое-то иное чувство. Бессильную и жгучую злость, замешанную на отчаянии. Сорока лет не прошло!.. Сорока лет не прошло, а ошибки прошлого уже стали историей, которую можно и повторить.

— Птенцов жаль, конечно. Но я не последний преподаватель в этой Галактике, слава звездам. Сиал обидится. Но она справится и без меня, я уверен. А если дела пойдут в подобном ключе, Лея запросто может поднять в воздух и джей-эскадрилью. Их еще натаскивать и натаскивать. Дел хватает в любом из мест, где бы я ни остался.

Тайко качает головой, морщится сам от себя и смолкает, потому что чувствует, что несет какую-то околесицу. Винтер нужно совсем не это. А что нужно ему самому — он не знает. Либо силы продолжить эту войну, либо силы с нее уйти. Уйти насовсем, а не так, как они это делают обычно. Так что второе вряд ли возможно. Прижавшись лбом к прохладному транспаристилу окна он молчит, как бы еще убедить себя, что поступил правильно. Нет, поступить иначе он не мог и не хотел. Но то, чего ты хочешь, и то, что ты должен, редко совпадает.

— Вечером выдвинемся на Ди'Куар, если у тебя нет здесь других дел.

— Нет.

Тайко молчал долго – молчал, пока Винтер говорила, пока она молчала, позволяя ему найти какое-никакое равновесие внутри. Потом молчал еще, когда она подошла к нему и обняла. Он бы мог простоять так очень долго, но должен был сказать, чтобы она перестала думать, наконец, неправильные вещи. Она зачем-то думала их до сих пор, а он уже тысячу раз обругал себя за свой несдержанный язык, малодушие и прочие не лучшие качества, которые тогда проявил.

— Выброси это из головы, пожалуйста, — он отвернулся от окна, обнял жену за талию, притягивая к себе, и чуть склонил голову, глядя ей прямо в глаза. – Я устал, это точно. А ты еще больше. Меня бы все равно занесло в наш сумасшедший дом, только еще более уставшего, разочарованного и несчастного. Но я пошел за тобой, и пошел бы снова, и пойду дальше. Не потому что ты меня заставила или мне пришлось. И даже не потому что я тебя люблю. Хотя я тебя очень люблю. Не только поэтому. А потому что я знаю, что ты права. И всегда была права.

Пожалуй, он не всегда считал так. Особенно когда Винтер ввязывалась во что-то самоубийственное – он вообще так не считал. Но время все расставляло по местам, и если на минуту отказаться от страхов, тревог, злости, где-то даже ревности, то все было правильно, и ей стоило об этом знать.

— У нас есть немного времени. До утра. Хотя лучше тебе поспать, полет будет долгим, — Тайко склоняется еще чуть ниже, обнимает Винтер еще чуть крепче и приникает к ее губам в долгом нежном поцелуе. Он тоже соскучился, очень, но взорванная система не оставляет его даже сейчас. – Не представляю, что сейчас происходит на базе. Не знаю, сможет ли Лея остановить все эти горячие головы и захочет ли. Нас никто никогда не останавливал. Эта штука… должна быть очень большой. Больше обеих Звезд. Сколько времени им потребуется на зарядку? Республика не успеет. Некому. Разбойная… если только. Но это далеко. От нашей базы ближе. Нет, не могу соображать в одну голову, безнадежное занятие, — Селчу слегка морщится, смолкает, чтобы поцеловать Винтер – в губы, в скулу, в шею, он должен что-то делать, целовать ее – не худшее из того, что он сейчас может.

— Может быть, это мое хобби… — Тайко медлит. Завтра — уже сегодня — определенно будет день потяжелее иного боевого вылета. Кабинетные битвы всегда даются труднее. Но, с другой стороны, попытайся он лечь и уснуть прямо сейчас — ничего не получится. Будет перемалывать одни и те же мысли до самого рассвета. Поэтому медлит Тайко недолго. — Укладывать тебя спать. Знаешь, это всегда заканчивается так… по-разному.

Винтер — его спасение. Его защита ото всех дурных мыслей, ночных кошмаров и необдуманных поступков, от войны. Может быть, только благодаря ей он и жив до сих пор, а не сложил голову в какой-нибудь безымянной системе. И не сдался, когда все шло наперекосяк. И всегда мог найти какие-то слова: если представить, что за плечом стоит любимая женщина и поддерживает, всегда можно найти какие-то слова, какой-то выход, какой-то способ, только чтобы вернуться к ней. И вывести за собой всех, кто следом. Силы этого желания, желания вернуться, хватало на многое.

Сегодня они вместе. И можно дать волю другим желаниям. Он выпускает жену из объятий, но не отстраняется. Одна ладонь скользит под ее кофту — он кончиками пальцев проводит по животу, потом поднимается выше, гладит грудь, пока второй рукой, мешая сам себе, расстегивает пуговицы кофты. Много-много мелких пуговиц, порой ему кажется, что иногда Винтер выбирает что-то такое нарочно, чтобы наблюдать за процессом и его сложным лицом в этот момент. Хотя процесс ему нравится… о, очень нравится, иначе бы он просто стянул с нее эту криффову кофту. А верх ее коварства — это новые наряды, которые он еще не освоил. Но сегодня он придумал хитрость.

— За каждую расстегнутую пуговицу ты меня целуешь, — шепчет Тайко ей на ухо, когда успешно справляется с первыми тремя. — Смотри, их уже три, где моя заслуженная награда? Смотри, уже четыре… — и, бросив начатое на полпути, тянется за новым поцелуем.