Это со стороны кажется, что такая долгая дорога по карте на самом деле долгая. Можно было сделать эту остановку на Корусанте ещё короче, но он крайне неторопливо отыскал в шкафу форму — без женской руки этот поиск и так был много дольше, чем это происходило обычно — и какое-то время порассматривал себя в зеркало, с удовлетворением отметив, что та по-прежнему ему к лицу, а тёмная зелень ткани, всегда отличавшая офицеров Разбойной из общей массы людей в форме, ничуть не утратила своего насыщенного цвета. Здравый смысл и логика потом поправили его: с чего бы вдруг за полтора месяца ей, надёжно укрытой от солнца и пыли, измениться?

А для него всё изменилось. Просто теперь не болело — затянутая плотной жёсткой коркой, рана не тревожилась от каждого дуновения ветерка. Конечно, не излечилось, сердце трудно лечится, если оно вообще лечилось, и то был совсем не камень в огород медиков. Те-то как раз лечили, и лечили успешно, просто немного другие раны.

За огромными окнами догорал закат и окрашивал ленты коридоров в золотисто-жёлтый, на хронометре было без двух стандартных минут восемь. Даже раньше, однако ждать, когда минуты обратятся в ноль, Гэвин не стал — в случае с временем и пунктуальностью, вариант «лучше раньше» преобладал даже над пресловутым «лучше позже, чем никогда». В конце концов, президент не материализовывался в своём кабинете ровно в восемь, чтобы отсчитывать секунды у двери. Секкунды эти, как назло, будут едва ли не самыми долгими в его жизни.

И, в конце концов, он уже минимум десятилетие назад перерос в себе стеснительного мальчика с Татуина.

Он пару раз постучал, прежде чем войти. Оставалась минута до восьми.

— Сэр.

Не будь у Гэвина трудного выбора между двумя креслами (почему их не было хотя бы три, там выбирать хоть немного проще?), его удивление непременно отразилось бы на его лице — он не помнил ни одного человека, не обделённого властью, который сидел бы подобных местах и обращался к своим посетителям по имени. Он ждал чего угодно, даже отсутствия всякого обращения или всё ещё часто встречающегося универсального «эй, ты», но вот совсем не этого «Гэвин», будто они не первый раз виделись.

Другое дело — это было хорошим знаком или же скорее заранее показывало, как промахнулась Республика с излишне слабохарактерным президентом? Хотя и судить о человеке по одной лишь фразе — по меньшей мере несправедливо, не стоит ставить крест так однозначно, лишая кого-то права оправдать себя. Один жесткосердечный лидер у них прежде был, и какой ценой галактика обошлась за четыре коротких года войны с юужань-вонгами... Никто не знал и не знает, чем всё обернулось бы, окажись на месте Фей'лиа кто-то иной, может им сейчас как раз не хватало того, кто станет называть людей по именам и держать на столе чайник и чашку?

Дарклайтер кивнул — соболезнования вряд ли касались их разговора, оно всё ещё ныло под сердцем, но обручальное кольцо всё ещё ощутимо сжимало палец и если не слишком присматриваться к татуинцу, можно было бы даже сказать, что всё у него было как всегда. Вот, закончит и вернётся домой, хороший семьянин и отец, служащий делу Республики вот уже сколько лет, и будет снова наслаждаться уютными семейными ужинами. Как бы так ни себя, ни других не разочаровать тем, что это «всегда» закончилось и стоит как-то смириться с новым, где даже спать под самым тёплым одеялом холодно и одиноко?

Пираты, в общем-то, были не новостью и, чего греха таить, было бы смешно предполагать другой повод, если только близ Орд-Мантелла не случилось ещё чего-то из ряда вон выходящего. Судя по новостям и слухам, которыми эти новости подпитывались, ничего такого, так что...

— И чего вы хотите от Разбойной эскадрильи? Перебить всех, завербовать или убедить оставить промысел и превратиться в фермеров? — чуть искривившиеся на вопросе уголки губ выдавали некоторую иронию в его словах. Каждый интерпретировал негласную репутацию Проныр как совершающих невозможное по-своему, и в таких крайностях тоже — у кого на что хватало фантазии и смелости.

— Позвольте, я задам ещё один вопрос, президент Дин, — он чуть прервался, подбирая слова, — почему вы говорите мне об этом? Обычно всем, что касалось дел флота, занимался военный министр, и приказами в том числе, — так или иначе, нынешняя ситуация что-то да значила. Например, что у них не было военного министра. Или этот незаметный сенатор, проснувшийся в один день самым известным человеком в галактике, устроил какую-то игру и с вооружёнными силами. И Гэвину, как любому нормальному пилоту, уже заранее не нравились эти игры политиков и в политику.

Ну, Гэвин тоже признавал — быть военным министром сейчас несколько сложнее, чем президентом. Под пристальным взглядом Сената, взять и сделать что-то из ничего, а урон от Старкиллера как раз с успехом подвёл их к «ничего», было делом не одного дня, не одной ночи, не одних суток. Что там говорить, будь сейчас перед ним не президент, он перво-наперво спросил бы — когда уже, сколько можно говорить им ждать?

Правда, ему всё ещё придётся долго привыкать к тому, что разговор идёт как-то не так. Чашка с чаем, вдруг оказавшаяся на столе перед ним, тоже была вне всяких обычных сценариев. Лёгкий пар, поднимавшийся из чашки, был, конечно, сомнительным составляющим в беседе о пиратах, однако он пытался уговорить себя относиться к этому разве что осторожно, но не с предубеждением. По крайней мере, не с предубеждением в том, что новый президент — сумасшедший. Всё же, можно было сказать более аккуратно и корректно — новатор.

Дин вообще говорил правильные вещи, но вот в реальности вся красивая мораль претерпевала такие изменения, что в своём исконном виде уже выглядела бесплотными мечтами вчерашних неоперившихся подростков. Полковник на какое-то время замолчал, и заодно чашка пригодилась — он задумчиво обводил пальцем её тонкий фарфоровый ободок, хоть так занимая свои руки.

— Сэр, может быть, вы хороший и добрый человек... но каждый, кто однажды пришёл служить в армии или флоте, сделал такой выбор, чтобы люди в Республике, люди в галактике были в безопасности, и ради этого готов пожертвовать собственной, — и его люди, все одиннадцать душ, тоже были готовы. Жертвовать не одной только безопасностью — жизнью, если потребуется. Любое государство стояло на крови и костях тех, кто верил в него, и чтобы оно продолжало держаться на истлевших костях прошлых поколений, туда всё ещё следовало подкладывать свежие, горячие сердца новых героев и мучеников. — Я в шестнадцать лет пришёл во флот и так ни разу и не пожалел, что когда-то такой выбор сделал, и не думал что-то изменить, — конечно, почему он вдруг вообще решил его делать — это совсем другая история, но то, как долго он оставался верным своему пути и единственной эскадрилье, почти тридцать лет изо дня в день, должно было говорить вместо любых слов. Держать пилотов у земли ради их безопасности — всё равно что запирать птиц в клетке.

— Мы может арестовывать их, предлагать им сдаться, но кто-то всё равно предпочтёт умереть, — как и контрабандисты, пираты трепетно относились к вопросу чести — или тому, что там у них вместо неё. И для кого-то было принципиально умереть свободным — в своём понятии свободы, конечно же. — И даже если вы станете предавать оставшихся суду, ваши тюрьмы будут переполнены. Группировки пиратов обычно тесно связаны друг с другом даже на больших расстояниях, а под одной крышей — тем более. Вы не боитесь так заложить под Республикой детонатор, когда они спустя какое-то время решат вместе вырваться на волю? — он ничего такого не хотел сказать, но говорил. В конце концов, доля правды в этом была — нельзя было уничтожить Звезду смерти, не погубив десятки тысяч имперских солдат, которые на ней служили, нельзя было разрушить Империю, не убив её Императора... Примером удачности такой стратегии можно было бы назвать Осколок, эдакую резервацию, но у общих границ Республика по-прежнему держала силы, готовые сдержать хотя бы первое время возможный удар — мало кто в самом деле знал, какие мысли и идеи варятся в той «резервации» и какими они будут завтра.

Президент играл словами и фразами куда искуснее, и Гэвин чувствовал себя на чужом поле боя, которое противник прекрасно знал, изучил... Расставил ловушки, в конце концов. Он не был уверен, что в этот бой ему вообще следовало бы соваться — Дарклайтер не назвал бы его даже неравным. Избиение младенца — уже ближе к сути.

— Мне ещё меньше вашего хочется терять людей, но иногда цена, которую следует заплатить, становится непомерно высокой, — и это ему ещё только предстоит узнать, сколько Проныр будет ждать его вместе с новой задачей на Корусанте. — И чаще всего потери мало зависят от наших желаний, — то, насколько обновился состав эскадрильи и как часто это происходило ещё каких-то пять лет назад, заставило его смотреть на всё это иначе. Кому-то казалось, что он воспринимал смерть отстранённо, кто-то может быть и вовсе за спиной называл его чёрствым и бездушным. Да, человек может вынести многое, возможно, вынести всё на свете, но от боли разрастающейся, незаживающей раны он каменеет. Возможно, не весь, не всё изодранное сердце, а только какой-то его кусочек умирает, не в силах чувствовать больше ничего.

Полковник, пожалуй, всё больше понимал Веджа и его паническое нежелание хоть как-то контактировать с этим запутанным, сумрачным миром из людей, которые только и делали, что говорили, говорили, говорили, бесконечно говорили. Он привык к приказам, простым и чётким, где даже для вольных интерпретаций надо хорошенько пораскинуть мозгами, а мастер Дин, похоже, больше любил формулировки возвышенные и весьма размытые, где думать приходилось больше о том, что хотел сказать автор.

— Хорошо, — если ясность самостоятельно не складывалось, надо разогнать тучи самому. Общие черты это, конечно, уже хоть что-то... — Для этого вы дадите нам все возможные полномочия? — романтики, будь они свидетелями разговору, обязательно окрестили бы это «лицензией на убийство», но Гэвин предпочитал называть всё столь же обтекаемо, как и хозяин кабинета. Не всё же в галактике может сводиться к убийству, не так ли? Но даже убивать, действуя от имени Новой Республики — совсем иное дело. Даже головорезов и отборный шлак, составлявший общую массу всего пиратства от Внешнего кольца до Ядра.

Республика так много говорила о праве на жизнь и свободу выбора своей жизни, что смерть почему-то всегда остаётся за скобками.

Гэвин кивает и очень надеется, что военный министр обязательно выгадает минутку в своём напряжённом до последней секунды дне и составит какой-никакой чёткий приказ, потому что, казалось бы, максимально прозрачная формулировка президента подводила его к какой-то тонкой грани ступора, заставляя мучительно выбирать между доброй сотней вариантов, что же хотел Яссен Дин сказать на самом деле. Конечно, у него будет время ещё раз обдумать каждую его фразу по пути до Корусанта, но это никак не делало его жизнь проще. Даже остывающий в чашке нетронутый чай ничего не упрощал, хотя и не обязан был, наверное. С другой стороны, это было лучше, чем ничего: такой простор для действий позволял придумать и оправдать что угодно, если это, конечно же, касалось пиратов и его эскадрильи.

— Мы можем сосредоточиться на пиратах, не думая о достаточном количестве топлива и скорости поставок запчастей для истребителей? — потому что хотеть мало, когда для гиперпрыжка в баках будут оставаться последние считанные капли, или, того хуже, им придётся экономить, ослабляя и отключая дефлекторы, спасшие не одну машину и жизнь. А после — просиживать на крейсерах комбинезоны, пока механики всеми правдами и неправдами будут выискивать десяток гаек и краску, без которых прикованными к ангару останется часть эскадрильи, а другая часть будет выглядеть редкой кучкой ободранных металлических куриц. Хотя, конечно, Дарклайтер был готов к любому из ответов — даже к тому запущенному случаю, если политики полёта этой высоты задумываются о быте реже, чем о далеко идущих целях и задачах на месяц вперёд, верят, что весь флот движется вперёд исключительно на их неуемном энтузиазме, вдохновляющих выступлениях и круглосуточном труде во благо Республики, да и питается-одевается тоже ими, не испытывая никаких иных нужд.

— И, мастер Дин, если я могу вас о чём-то просить... окажите мне одну услугу, — признаться, это был как раз тот самый случай и человек, который единственный мог повлиять на кого и что угодно в Новой Республике, а значит — и помочь ему. Скорее всего, кто-то, узнав, покрутит пальцем у виска и посоветует тщательнее следить за полковником, который определённо начинает сходить с ума, а один стремительно седеющий кореллианин и один бывший адмирал из мон-каламари будут долго смеяться.

О, если бы он мог всё. Если бы Гэвин Дарклайтер мог всё, то никаких бы пиратов не было, все бы здоровались друг с другом при встрече, никто больше бы не погибал, не умирал от голода и не изнывал от жажды, сильный не бил бы слабого... Судя по тому, что пиратами ему как раз и поручали заниматься, приветствовать с ослепительной улыбкой никто никого не спешил, пилоты не возвращались домой, даже под самым его носом на Корусанте побирались в край нищие и худые, то он был в самом начале своего пути. Но ему пока что вполне будет достаточно всего лишь топлива, запчастей и первоочередной посадки — ну, большое ведь всегда начинается с чего-то малого.

Может, Гэвин далёк от всех политических бесед, их штучек и привычек, однако этот тяжёлый, усталый выдох президента всё-таки режет слух. Он сам, наверное, выдохнет так же, как только выйдет за дверь — это трудно, когда люди из двух разных миров, так редко пересекающихся (а если и доходят до этого, то взаимно плохо переносят один одного), говорят на одну тему и делают это так, словно едва повстречались и выучили язык своего собеседника. Дальше букв и простейших слов из этих языков не заходит, но каждый силится разобраться в неизвестной абракадабре.

Но существовать порознь они не могли. Государство нуждалось в защите, а сами защитники вряд ли были способны долго содержать государство — хотя бы потому, что привыкли немного к иным методам действия и управления. Политика куда больше искусство, чем стратегия, мастерство атаки и гонка вооружений. Да, возможно, пилоты, разведчики и вся прочая военная элита так и оставались призванием (а если и нет, то все остальные быстро отсеивались... естественным путём), но на рядового пехотинца можно было натаскать любое разумное существо — дело техники и методики. Дарклайтеру нужно было это искусство, и ещё — сущая капля авторитарности от нового президента.

— Я знаю, до того, как с Хоснианской системой случилось то, что случилось, командование Первым флотом хотело и готовилось к тому, чтобы перевести меня в штаб с новым званием, — дальше слухи, которые просачивались из-за закрытых дверей разнились, в частности насчёт того, достаточно ли генерала или требуется что-то повесомее. — Я не хотел бы сейчас оставлять свою эскадрилью. По крайней мере, до тех пор, пока всё не решится, — «всё» подразумевало, пожалуй, не только пиратов. Глупо было бы встретиться с Первым Орденом на мостике, когда мог бы лицом к лицу, нос к носу.

Гэвин, конечно же, всё знал — что среди пилотов сорок лет были глубокой старостью, а сорок пять скорее фантастикой, что все его ровесники даже с небольшим боевым опытом уютно устроились в штабных креслах, и ему пора, потому что никто не летает вечно... военный министр тоже это знал, даже получше его и не даст заикнуться об отсрочках. А на Яссена Дина была ещё хоть какая-то надежда — он должен быть человеком больше, чем последователем строгих правил и традиций и флота, и армии в целом, как бы ни было странно приписывать политикам хоть какие-то человеческие черты.