Отредактировано Jyn Erso (22-05-2017 23:41:54)

Это не то что бы прям дарк!Джин. Но что-то около того.

Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.

До ближайшего поселения — городом это назвать очень трудно, даже если сделать тысячу и одно допущение и не забыть про всевозможные скидки, — примерно семьдесят три тысячи четыреста двадцать шагов. Примерно. Это около пятидесяти километров. Точнее даже пятьдесят один. Джин знает длину среднего своего шага — никогда не знаешь, когда окажешься без измерительных приборов, а замерить расстояние надо.
Неточно — но почему бы не пользовать то, что имеешь?
Считать шаги Джин начинает спустя пару часов. На весь путь она тратит примерно шестьдесят часов. Можно идти быстрее, но тогда быстрее же выдохнешься.
И подохнешь где-нибудь на полпути, а еще хуже — подохнешь, не дойдя до спасения пары километров.
И это будет так же обидно, как смешно.
Поэтому Джин экономно расходует воду, милостиво оставленную ей Со, и думает, что, если что, у нее хватит заряда бластера, чтобы застрелиться.
Со оставляет ей немного воды, бластер и твердое ощущение, что её вываляли в грязи и поплевали сверху.
Воды на самом деле немного — глотков десять? — но этого даже достаточно. Это даже хорошо. Это не дает сидеть на месте и жалеть себя, а заставляет идти вперед. Совершенная пустыня, только без песка. Под ногами сухая, потрескавшаяся на солнце земля, никакой растительности. Иногда встречаются ущелья, и Джин ночует в них. Вернее, спит она днем. Идти по такой жаре сложно — и даже опасно.
Джин спит в ущельях; сон не приносит отдыха, но дает видимость сил. Джин умеет спать всегда и везде, потому что каждый в их ячейке знает, как полезно это умение.
Идти ночью легче. Вечером и утром тяжелее, но все равно легче, чем в самую жару. В самую жару Джин спит и во сне совершенно точно пытается зарыться в землю.
Там хотя бы прохладно.
Десять глотков на шестьдесят часов.
В целом, не так уж и плохо.

***

Джин обходит поселение стороной и ждет ночи. Ночью проще достать немного еды и воды; вода затхлая, еда — несколько кусков жесткого вяленого мяса — соленая, но это еда и это вода. Выбирать не приходится.
Ей, в конце концов, удается даже умыться и сполоснуть рот. Теперь бы еще помыться и сменить одежду, но Джин совершенно плевать, как она выглядит и как она пахнет. Она все еще жива, ее все еще не посещают мысли о том, чтобы закончить жизнь самоубийством, и зарядов у бластера хватит, чтобы в случае опасности защититься.
Или убить кого-нибудь, если придется, даже если он не будет угрожать ее жизни.
Это Джин умеет тоже, как и спать в любом месте и в любое время.
Полезный навык, как ни посмотри.

***

Спустя несколько дней, посредством ночных вылазок раздобыв еды и воды и даже какое-то подобие карты, Джин идет дальше. Она обходит поселение стороной, отвратительно сильно хочет нормально поспать и помыться, и все свои мысли посвящает физическим неудобствам и лишениям.
Это лучше — и проще, намного проще, — чем думать о чем-то более возвышенном.
Например, о том, что Со — ублюдок.
Джин совсем не думает об этом. Вот совсем. Честное слово.
Она, говоря откровенно, понятия не имеет, откуда у нее берутся силы, чтобы переставлять ноги и заставлять себя не думать о путях более легких.
Легкие пути — это не для нее.
Если бы она выбирала легкие пути, то, честное слово, можно было бы застрелиться сразу же, как поняла, что Геррера ее предал.

***

Она даже выбирается с этой несчастной планетки. Находит поселение побольше, где есть подобие космопорта, и сбегает с первым же рейсом. Ловкость рук, немного магии, заключающейся в том, чтобы вовремя переключить внимание с себя на того подозрительного ублюдка, и она даже умудряется выбить себе койко-место. Условное койко-место, но это ерунда. Главное, что она даже добирается до подобия душа, нормальной еды и воды. После этого она пытается проблеваться примерно полчаса, в конце концов блевать становится просто нечем.
Может быть, это даже хорошо.

***

Первый заказ она выполняет быстро и без особых проблем. Второй — тоже. Попадается на третьем. И попадается крайне неудачно — кто же знал, о Сила, если ты есть, что именно в этот день директор Кренник решит навестить архив, в который она собирается пробраться. Это даже забавно — её ловят до того, как она начинает операцию по извлечению нужной ей — точнее заказчику — информации. Её ловят на этапе осмотра местности, и это даже смешно.
Джин говорит себе, что это правда очень смешно. Очень забавно. Она даже смеется, пока приклад бластерной винтовки не врезается ей в живот.
Штурмовик, которому принадлежит эта винтовка, хмуро смотрит и осуждающе молчит. Джин, по правде говоря, не имеет ни малейшего понятия, как он там смотрит и отчего молчит, но она пытается приписать ему хоть какие-то эмоции. Так проще. Так легче. Так не настолько страшно.
Первый час она даже ждет, что кто-нибудь за ней придет. Кто-нибудь. Ведь своих не бросают.
Час спустя приходит осознание, что пора бы уже выбросить это из головы. Это никакая не ошибка — её и в самом деле оставили. Бросили. Предали.
Джин думает, что Империя хотя бы не врет. По ней сразу понятно, что шаг влево карается расстрелом, а шаг вправо — возможностью огрести. Очень такой возможной возможностью.
Джин, разумеется, узнает Кренника. Она слишком часто видит это лицо в своих кошмарах, чтобы забыть.
У Джин нет денег, крыши над головой и сил. Совершенно никаких сил на то, чтобы врать, изворачиваться, пытаться сбежать. Нет причин, чтобы искать эти силы.
«Меня предали, — думает она, качая ногой, смотрит в лицо директора Кренника и щурит глаза. — Баш на баш»
— Я, разумеется, узнал тебя, — директор Кренник смотрит на неё, и Джин пытается не рассмеяться. Особенно когда он договаривает: — Ребенок.
Это, наверное, просто нервы. Истерика.
Потому что впервые за прошедшее время появляется возможность с головой окунуться в размышления и воспоминания. И принять, наконец, то, что её предали. Что тот, кого она считала вторым отцом, бросил её. Наверное, это характерно для всех отцов. У Джин недостаточно данных, чтобы составить хотя бы подобие статистики, ведь говорят, что два раза — это совпадение, для закономерности нужен ещё кто-то третий, — но она совершенно точно не хочет этим заниматься.
Легкие пути — не всегда самые короткие. Наверное, этот путь мог бы стать исключением. Но вот жалость — бластер и вибронож у неё забирают еще до того, как усадить в крайне неудобное кресло, сковав по рукам и ногам.
Джин щурится, облизывает губы, кончиком языка проходясь по вспухшей ссадине, и истерично, нервно смеётся.
Баш на баш. Предательство на предательство. Если не держатся за неё — почему она должна держаться за них?

***

Семь шагов вдоль одной стены, пять — вдоль другой. Итого площадь одиночной камеры что-то около десяти квадратных метров. Наверное, это даже много. Но здесь есть койка, на которой можно вытянуться во весь рост, и этого Джин достаточно.
Удивительно, как мало надо, когда терять уже особо нечего.

***

— Вынужденная мера, — говорит директор Кренник, когда дверь отъезжает в сторону и он появляется на пороге камеры, и, сделав два шага — всего-то три на семь — кладет рядом с Джин плед. Он мягкий. Наверняка теплый. Джин понимает это и так, просто посмотрев. Но проверяет — глянув на Кренника, заворачивается в плед, переводит дыхание. Прикрывает глаза. — Через пару часов мы прибудем на базу. Твой отец будет рад. Звёздочка.
Джин не открывает глаза, только кивает; она совсем не хочет двигаться, даже думать. Ей кажется, что отец вовсе не будет рад. Ей кажется, что не очень правильно было сдавать пароли и явки ячейки Со Герреры.
Она не открывает глаза, только кивает. И мысли о невыносимой легкости путей отступают, когда ей кажется, что чужая рука касается её волос.
Плед и правда мягкий и теплый. Джин засыпает, но сквозь сон ей по-прежнему чудится касание незнакомой руки.

***

Первая встреча после семи лет разлуки проходит неровно. Нервно. Скомкано. Даже неловко. Джин ищет в Галене знакомые черты — и находит. Он не очень сильно изменился, только постарел. Но она узнает его. Она знает, кто перед ней. И бесстрашно делает шаг вперед, навстречу, смыкает руки на его шее и утыкается носом куда-то в ключицу.
Так проще. Проще, чем думать, почему он не сделал первый шаг. Почему его руки не сразу сжимаются на ее талии.
Семь лет. Она уже не девочка девяти лет. Джин прикрывает глаза, сминает пальцами ткань рубашки отца; прерывисто выдыхает и впивается короткими ногтями. Под ногтями грязь, рубашка у отца белая, но вряд ли это кого-то волнует.
Джин выдыхает спокойнее, когда Гален гладит ее по спине и голове, обнимает крепче сам.
Так смешно. Смешно, что Империя возвращает утраченное. Смешно, что лицо этой Империи — директор Кренник. Дядя Орсон.

***

От её спальни до лаборатории отца около тысячи шагов. Точнее — тысяча сорок шесть. От её спальни до кабинета директора Кренника — больше. Тысяча двести семь. Директор предпочитает держать Галена под рукой. Джин этому ничуть не удивляется.
За прошедшие два года она сама привыкает быть под рукой.
Ячейка Со Герреры — не единственная. Точнее сказать, ячейка Со Герреры не была единственной, она была одной из многих.
Ячейки Со Герреры, как и самого Со, нет уже два года.
Джин блокирует датапад, отсчитывая тысяча двести седьмой шаг. Коротко постучав, заходит в кабинет директора Кренника. Привычным взглядом окидывает помещение, проходит к широкому столу и устраивается в кресле для посетителей — так же привычно. Трет переносицу, собираясь с мыслями, включает датапад, выбирает одну из заметок. Почти не смотрит в список — он нужен ей скорее, чтобы не записывать все по нескольку раз. Джин — это твердая рука, острый ум и отличная память.
Директор Кренник, разумеется, умеет грамотно распоряжаться ресурсами.
Джин понимает, почему дядя Орсон — Орсон, просто Орсон, Звёздочка, — предпочитает держать её отца под рукой.
Глянув мельком на планшетку, Джин поднимает взгляд на директора.
— Это касается моего отца и пилота грузового шаттла Бодхи Рука, — говорит она, переплетя пальцы и даже на мгновение не теряя уверенность в том, что поступает она верно. Она любит своего отца и хочет уберечь его от ошибок. И сейчас она точно знает, как будет лучше для всех.
Для него.
Для них.

Отредактировано Jyn Erso (30-06-2017 15:32:59)

итак, как Джин отжимать куртку ходила
посвящается Han Solo и Cassian Andor
за авторством меня любимой не пинайте

продолжаем, ага. на очереди агит-плакат

Пускай аэроплан, свой объясняя вой,
Начертит в небесах «Он мертв» над головой

Джин не помнит такого синего неба. Пронзительно-синего, словно художник щедрыми мазками расцвечивает холст лазурью. Это старое искусство — теперь оно редкость, — но Джин помнит его по голографиям. Помнит, как однажды отец берет её с собой в очередное приключение (а приключение, когда ты совсем маленькая, что угодно, стоит лишь выбраться за порог дома), и ей даже удается осторожно, пока никто не заметил, потрогать такой холст. Краска под пальцами объемная, фактурная, закручивается спиралями, и звёзды — Джин почти чувствует их жар, ведь это белые звезды, самые горячие звезды во вселенной, — сияют.
Джин смеется, глядя на эти звезды, на эти космические вихри, а когда рассказывает об этом отцу, он улыбается, треплет ее по волосам и говорит, что всё это правильно, ведь она — его Звёздочка.
Там нет такого синего неба.
Джеда — это песок и небо, и ветер, вздымающий пыль. Небо тревожное и блеклое, словно выгоревшее на жарком солнце. В этом небе нет мира, в нем нет обещания спокойствия. Это небо не говорит о покое.
Такого неба нет больше нигде — только когда-то давным-давно, в старой сказке о счастливом детстве. В сказке, где отец рассказывает о созвездиях и, случайно пролив кружку теплого голубого молока, показывает на светлую полосу, расчертившую небо мерным сиянием, — она однажды появилась точно так же, говорит он. Один непослушный ребенок не хотел спать и разлил молоко, а мама не успела вытереть, и так оно впиталось в небесный купол и осталось там навсегда.
Джин тогда смеется — ведь так не бывает, ведь все знают, что звезда — это горячий-горячий газ, — но рисует по столу пальцем и молоком: пусть те, для кого этот стол — небо, смотрят наверх и радуются причудливому узору.
Джин не помнит такого неба, но вот оно — перед ней и над ней, — и Джин раскидывает руки в стороны, падает в высокую, щекотную траву и смотрит долго, до рези в глазах.
Джин не знает, сколько проходит времени. Лазурь сменяется звёздами в небесных вихрях, а вихри и звёзды — лазурью. С гомоном разлетаются птицы, когда поднимается ветер, и ржано-золотые колосья сияют так же, как звёзды, когда тонкие стебли гнутся под тяжестью и клонятся к её лицу.
Джин закрывает глаза.
Открыв, впервые видит тень — не от тяжелых колосьев, не от птичьих стай. Она видит человека, у него смешно вьются волосы и забавный нос. И в лице его она видит то, что видела бы в своем отражении, если бы здесь было зеркало — или если бы она пыталась его найти.
Здесь где-то есть вода — слышно её течение, и Джин прикрывает глаза ладонью, чтобы всмотреться в лицо незнакомца, и улыбается.
Здесь отчего-то улыбаться удивительно легко.
— Добро пожаловать, — она даже не знает, куда именно попадает этот человек, даже не знает, где находится она сама. Но незнакомец крепко сжимает протянутую руку и помогает встать, и Джин весело щурится, запрокидывает голову, чтобы посмотреть в его лицо, и не торопится разжимать пальцы. — Здесь потрясающее небо, правда?

Снова проходит время — и Джин снова его не считает. Может быть, теперь его считает По, но этого она не знает и никогда не спрашивает — если захочет, скажет сам.
— Мне когда-то папа говорил, что Млечный путь появился потому, что однажды, в далекой-далекой стране, где-то очень высоко, — она улыбается, кусает стебель колоска, — один ребенок разлил теплое голубое молоко, которое принесла ему мама. А она не успела его вытереть, и оно впиталось в ткань, — фыркает, — небес.
И неловко пожимает плечами.
— Я тогда думала, что обязательно расскажу эту сказку своему ребенку.
Джин знает, что это глупо. У нее не было бы никогда детей — она знает это точно, пусть в детстве и казалось иначе. Зато она, оказывается, попадает в учебник — и это смешно. Наверное, Кассиан бы посмеялся, но Кассиана она не видела.
— Даже странно… Как думаешь, — Джин поворачивается, глядя на Дэмерона, уже совсем не незнакомца, сидящего рядом в примятой траве, и морщит нос. — Как думаешь, если пойти на север, мы найдем какой-нибудь крестокрыл? Здесь потрясающее небо. Я бы хотела дотянуться до него.

Отредактировано Jyn Erso (04-12-2017 21:21:23)

и я ломаюсь дальше, чоуж

[icon]http://s4.uploads.ru/3F86K.gif[/icon]

Отредактировано Jyn Erso (02-01-2018 15:08:26)

Пока я держу удар, тяну
сигарету, курю взатяг,
молись обо мне святому Мартину,
Защитнику всех бродяг.
 
Молись обо мне Непорочной Деве,
Сожги за меня свечу.
Я сам не умею. Вообще не в теме,
сам я только молчу.
 
Ведь я же не верю - ни в сон, ни в чох,
ни утренний птичий грай,
я обнимаю твое плечо.
 
И я не увижу рай,
но губы твои создадут слова,
латынь полетит, звеня,
взовьются стяги и покрова
немеркнущего огня,
и, пусть не найти на меня креста,
- пройду по всему кругу,
и, если я встречу в пути Христа,
- он мне подаст руку.
 
Так будет, я знаю, и это просто,
и это совсем немного.
Читай за меня этот Pater Noster,
пока я ищу дорогу,
пока я гадаю по старой карте,
на пальце кручу медяк,
проси за меня у святого Мартина,
хранителя всех бродяг.

Арчет

а стишок будет с другим

[status]ай вонт джин[/status][icon]http://s7.uploads.ru/uW6cs.jpg[/icon][sign] [/sign][LZ]Джин Эрсо, бутлегер[/LZ]

Отредактировано Jyn Erso (17-01-2018 00:18:31)

NIMH

от яда спасаются ядом

будет сильнее крови, прочнее цепей то, что лишает голоса и лица
раз замолчав, вовек не порвать сетей
помни об этом
помни лицо Отца

[status]ай вонт джин[/status][icon]http://s7.uploads.ru/uW6cs.jpg[/icon][sign] [/sign][LZ]Джин Эрсо, бутлегер[/LZ]

Отредактировано Jyn Erso (17-01-2018 15:10:56)