Толлак не хочет улетать так быстро. Он хотел бы остаться еще немного, хотя бы для того, чтобы позвать Янто напиться, рассказать ему обо всем, отключиться, прийти в себя нескоро и чтобы к тому времени все разрешилось как-то само собой. Но нельзя. Он сам заварил эту кашу и уже пообещал, что все решит. Он передал в Адумар сообщение, и хоят там согласились подождать, но сказали, что все дальнейшие решения он будет принимать лично, чтобы если они окажутся неправильными, лично же за них и отвечать. Обычное дело, обычная осторожность.

Потому он и летит в Адумар, по дороге постоянно разминая пальцы. Пальцы у него свои, сломанные и сложенные наново Ларсом, заживленные бактой. Как новые, но Толлак ломал достаточно костей, чтобы знать, что это просто обманчивая видимость. Новые кости только сверху, а старые, сломанные, еще будут ныть по ночам, в сырости, всегда. Это нормально — просто нужно будет немного времени, чтобы привыкнуть.

На борту его уже ждали. Женщину на шаттле запеленговали, задержали, проверили и ее, и корабль — нет ли там маячков, по которым их можно было бы найти — и с тех пор она просто ждала его.

Толлак помнил Хартер Калонию, но смутно, как будто видел ее тогда сквозь толщу воды. Слова и действия въелись ему в память, а вот сама она — нет, саму ее он вспоминал как идею. Идею, которая подобрала и вылечила его. Идею, которая вдруг воплотилась снова, выбравшись из прошлого, в котором ей и следовало бы оставаться.

Перед тем, как зайти к ней, Толлак проверил, как он выглядел. Сам он считал, что хорошо. Точно лучше, чем сутки назад. С собой в КорБезе вообще не сравнить.

Перед тем, как зайти, он отдал приказ не беспокоить их.

— Разговор записывать?

Толлак сделал вид, будто сомневается, обдумывает варианты, потом мотнул головой:

— Нет. Ничего ценного для нас там не будет. Просто поговорим. И возьмите курс на базу НК.

Офицер ушел, Толлак, одернув одежду еще раз, сжал и разжал пальцы, довольный тем, что может это сделать.

Потом он зашел в комнату, где держали Калонию.

— Доктор Калония. Возможно, вы помните меня?

Конечно, она знает имя. С ней говорил Хорн, а он его знал. И все равно Толлак на секунду становится более внимательным. Что еще она может знать? Ничего, что он не рассказал на допросе. И еще немного про Лору. И еще немного про тридцатый.

Все это нужно помнить.

— Можете звать меня Толлаком. Мы ведь с вами давние друзья. И ничего. Вы сделали все, что могли.

Интересно, она знала, что ее подберут? Лора сказала, что ее будут ждать и найдут, что ее путешествие оборвется очень рано — из-за Лоры. Что оно будет успешным — благодаря ей же.

— Вы не сможете улететь. Я скажу это сейчас, сразу, чтобы вы не питали каких-то ложных надежд. Вы теперь принадлежите Первому Ордену, и чем бы вы ни занимались раньше, вы не сможете вернуться к этому в обозримом будущем. Возможно, не сможете никогда.

Чем, интересно, она занималась раньше? Маячков на ней не было, она не опасно. И все же, интересно, куда она пропала? Почему он не смог найти ее следы? Плохо искал, да, было не до того. Но и только?

— Ваш муж у нас. Это вы, думаю, и так знаете. Что вы не знаете — он много лет был в плену, в рабстве. Годы с ним не были ласковы. Он не знает, что с вами, с остальной его семьей. Вы увидитесь с ним очень скоро, и лучше вам быть готовой к этому.

— Нет.

Она допивает воду, и теперь прятаться за жестами Хартер Калонии станет чуть сложнее. Отвести ее к мужу можно, но Толлак не уверен, что это такая уж хорошая идея. На базе НК с ним работают пси-техники, потому что без них сотрудничать с Таветом явно не получается. Жена была бы хорошей наградой за сотрудничество, за первые подвижки в ту сторону, которая им нужна. Но кто знает, сколько времени займут эти первые подвижки — а она уже здесь, и держать ее столько времени отдельно...

— С человеком, который дружен с Хорном, стоит быть более осторожными. Сумку, которую вы привезли, проверят, вы получите их потом. Шаттл мы уничтожим. А вы... я не думаю, что вы и правда готовы.

Он не переживает за Тавета — даже после лет лишений в нем все еще есть какое-то упрямое достоинство, которое придает ему благородный очень хороший вид. Как хорошо он будет выглядеть, когда останется на их стороне.

— На вашего мужа у нас большие планы. С ним будут работать, пока он не присоединится к Первому Ордену, как разумный человек. Вы будете вместе с ним, я, может быть, даже дам вам возможность выходить и делать что-то, а не сидеть запертой в комнате целые дни. Но не пытайтесь саботировать работу специалистов в отношении вашего мужа. Вы будете в месте, где это быстро заметят, и если меня не будет рядом, то ваши попытки могут пресечь не самым приятным для вас — и для полковника — способом.

Он налил бы ей еще воды, но кувшина здесь нет, и Толлак подозревает, что с большой долей вероятности вода из стакана все равно полетела бы ему в лицо.

— Я знаю, вам кажется, что это конец, но это не так, — куда мягче говорит Толлак. Он замолкает и заставляет себя перестать искать в лице доктора черты Лоры. — Это начало лучшей жизни. Вы скоро перестанете считать нас врагами, и станет легче. И у вас, и у Тавета все будет хорошо. И сейчас — тот момент, когда вы можете поделиться тем, чего хотели бы от своей новой жизни. Какие-то особые пожелания? Чем бы вы хотели заниматься? Может, есть что-то, что помогло бы вам быстрее адаптироваться?

Толлак вспоминает тридцатый. Тогда она тоже была очень покорной, сделал то, что он хотел. В некоторых людях очень силен голос разума и стремление выжить. Да, она, возможно, и не притворяется. Недовольна, но готова покориться. Как не хватало кого-то подобного рядом с полковником, чтобы наставить его на правильный путь, подтолкнуть к правильному выбору.

— И очень хороший врач. Если с вами будет легко, вам дадут работу. У нас много отличных специалистов, много возможностей для роста. Вам не будет скучно.

Она не то боится его, не то просто не хочет с ним говорить. Толлак пытается еще. Он не думает, что Хартер и правда будет рада остаться тут. Даже если ей будет интересна работа, даже если у нее появятся знакомые здесь или, может, даже друзья, там у нее все равно будет Лора. Это стоит учитывать. И как раз потому, что где-то там — Лора, он снова пытается, объясняет, хотя пси-техники справились бы лучше. У них для этого много средств.

— И принадлежать кому-то и быть вещью — это разные вещи. Не стоит так сгущать краски, никто не покушается на вашу человечность, одушевленность, разумность. Просто немного ограничим независимость, пока не будем уверены, что вы не причините вред другим людям, которые работают здесь. Вы сможете делать все, что захотите, Хартер, кроме одного — вы не сможете улететь. Но вы же не могли не знать, что ваше путешествие — путешествие в один конец. Идем.

Он коротко улыбается, пытается решить, врать ей или не стоит. И решает, что нет.

— Вам не обязательно сидеть здесь всю дорогу. Я отведу вас в вашу каюту — ту, где жил во время похожего путешествия ваш муж. Мы скоро  долетим, и вы увидите его. Признаться, я даже рад, что вы здесь. Мне всегда было неловко, что я не могу отблагодарить вас за помощь. Жаль только, что узнали вы вот так. Я не мог найти вас достаточно быстро, чтобы сообщить, что Тавет жив.

В ней вдруг откуда-то берется очень много силы, огня. Она говорит так, будто если бы могла, испепелила бы его взглядом. Толлак рад, что она не может, и он хотя бы физически останется целым, потому что она попадает точно в цель. Он и сам думал ведь об этом прежде. Что стоит оставить Лору в покое. Потому что его арестовывает КорБез, потому что он может умереть, потому что с ним может случиться что угодно еще — и что тогда он ей скажет? Что не смог выполнить, что обещал, и умер? Что теперь у нее нет совсем никого?

Но если сделать то, о чем просит — хотя нет, теперь она не просит, теперь она приказывает — Хартер Калония, которая вдруг становится удивительно похоже на своего мужа — он сделает то, чего просила не делать Лора.

Толлак ждет, что она его сейчас ударит, но она просто стоит, смотрит. Молчание заполняет ее гнев, спина у нее очень ровная. Но Толлака не пугает гнев. С расстояния времени он все чаще думает о том, что полковник Тауэр был им всем подарком, посланным, чтобы разведчики, заставшие его, были устойчивы против такого вот воздействия.

Не гнев, его пугает то, что она сейчас может быть права, а он — нет.

Толлак долго смотрит на нее, словно потеряв дар речи. Потом говорит:

— Я майор разведки, лгать — моя профессия. Вы ничего не знаете о том, какой я человек. И такое поведение, — постепенно обретая заново уверенность, ухмыляется Толлак, — как раз то, чего вам лучше избегать при посторонних, если вы хотите видеться с мужем или даже жить с ним. Если вообще надеетесь увидеть его.