Ещё один день неизвестности, понемногу гложущей разум и разъедающей сердце.

Временами кажется, что происходящее хуже, чем в вонгскую. Потому что теперь он не только не может ничего сделать, чтобы защитить свою семью, но и остался совсем один. К тому же находится у врага. Это первая мысль, с которой Вет просыпается по утрам, если только до этого не измучен снами. Все местные люди и дроиды окутывают заботой и вниманием так, словно укрывают одеялами и пледами. Но здесь не просто укрывают: заматывают по самую макушку, отчего ему тяжело дышать везде, кроме оранжереи.

Спасти близких — это не значит сотрудничать с врагом на этот раз. Тавет убеждён: пока жив и нужен Корпусу, Ордену, его родных не оставят в покое. Спасти всех — это значит сбежать с базы как можно быстрее, но где гарантия, что Первый Орден одновременно не возьмёт кого-то из Калоний в заложники, если будет решено, что затраты на такой метод грязной войны стоят лояльности одного полковника?

В ушах звучат рыдания жены и, чтобы снова сохранить целым непрошенное последнее воспоминание, Тавет отвлекается на судорожный поиск сигарет в карманах куртки.

Пачка полная на две трети. Калония резко убирает её обратно. Курить он ещё не хочет, есть снова не может с самого утра, когда эта женщина сообщила о приятном сюрпризе. Она не сказала больше ничего, но некоторые варианты легко предположить.

Например, такими словами можно шутливо описать визит Унана на базу.

Или, что страшнее, кого-то из семьи нашли живым.

Тавет снова открывает книгу, с которой когда-то проводил часы ночного затишья, будучи дежурным офицером в штабе, которую старался читать по памяти в плену, но ни одно слово не становится прочитанным.

Он пытается медленно ходить по каюте, обхватив себя обеими руками: одна ладонь на плече, вторая на боку. Всё как советовал док, умевший лечить нервы, но спасённый ли из лагеря? Одна строчка в хронологии войны дала больше смятения, чем ответов. Липкое отчаяние продолжает просачиваться изнутри сквозь пальцы.

Если — вдруг — одна только мысль об этом выжигает провал в сердце — Хартер уже чужая жена, эти ранкоры найдут Лору или Калена...

— Прочь из моей головы, — Вет вначале бормочет, запуская пальцы в тёмные волосы у висков, затем давит ладонями на кости и повторяет отчётливее, концентрируясь на этом приказе, — Прочь. Из. Моей. Головы.

Резко вспомнив, что здесь может быть наблюдение, он приглаживает волосы ладонью и плавно опускает руки. Обводит каюту отсутствующим взглядом, не останавливаясь ни на мебели, ни на остывшем нетронутом обеде, и выходит из комнаты, держа голову прямо, а плечи расправленными.

При холодном освещении в коридоре не становится спокойнее. Что-то неясное напоминает тот сон с сыном.

Кто теперь старший в их семье, если у Калена вылет?

На этот раз Калония проходит мимо двери, почти полностью замаскированной под обшивку отсека. Только маленькая панель на стене показывает, что здесь выход. Пусть дроид говорит, что у него нет кода доступа и дверь можно открыть только с другой стороны, Вет этому не верит. И в планах на день было держаться поблизости, когда начнётся время обеда или ужина.

В оранжерее за панелями, имитирующими окна, сегодня лампы горят в полную силу, изображая голубое небо в ясный день. Он уже знает: через пару стандартных часов свет станет мягким, может, наоборот, небо будет цветов пламени, но свет, цвет и день непременно угаснут — и здесь настанет ночь. Пусть это место отчасти напоминает тропические джунгли Селвариса, пусть оно снилось во вчерашнем кошмаре, когда небо было багровым как кровь и за панелями скрежетали и плевались кислотой гратчины, стремясь залететь внутрь... но здесь быстрее всего можно найти покой. Особенно если другой метод терапии, «погружение в воду бассейна», Калония запретил себе сам.

Размеренный вдох и выдох отзываются болью в сердце.

Он снова слышит плач жены. Но на этот раз уходит от мыслей о неизбежном будущем в прошлое. Там было тихо, сумрачно и тревожно. Такое же чувство предрешённости. И её руки снова не пахли тем кремом, но оно и понятно, это запах мира. Напоминал о полевых цветах, нагретых солнцем.

Но однажды всё заканчивается.

Шум открывающейся двери заставляет Тавета вздрогнуть и резко поднять голову. Щурясь от света, он старается рассмотреть фигуру в дверном проёме.

И в одну секунду сердце замирает.

Нет, это не может быть...

...Хартер.

Вторую женщину Вет различает гораздо быстрее, подспудно зная, кто это может быть. И прямо сейчас впервые за всё время плена на базе ему хочется не просто повысить на Кайлету голос, а впервые за много лет заорать командирским тоном «Вон отсюда!». Но это бессмысленно, небезопасно и всё, что остаётся — посмотреть на неё открыто. С яростью. Так, будто готов задушить голыми руками или сжечь на костре. Это не женщина — это враг.

Потому что происходящее — это то, что нельзя видеть даже домашним бессловесным дроидам. Слишком личное, даже не просто внутрисемейное, а то, что касается только двоих: супругов. К тому же ему немного неловко ощущать себя почти божеством, ведь разве смертным людям обнимают колени? Прерывисто вздохнув, Тавет на секунду прикрывает глаза, словно за это время в них можно погасить огненный шторм, и опускает взгляд вниз. Он силится произнести имя жены, но горло сдавлено так, что даже глотать не получается.

Хартер, его Хартер, женщина, которой он бесконечно признателен, та, к которой всегда старался вернуться, та, которую оберегал как мог, насколько это вообще возможно, будучи лётчиком... Всегда чувствовал её рядом с собой. Под палящими солнцами, привязанный к столбу во дворе лагеря, представлял её объятья и прикосновения ласковых и сильных рук, потому что иначе можно было сойти с ума. Хартер — та сила, что помогала бороться. Та, что спасала от смерти. И любовь её тоже спасала.

Она снова с ним.

Примета «не прощаться» сработала и на этот раз. Пусть спустя годы — но всё же сработала.

Склонившись, он мягко отцепляет её руки от колен, сразу же слегка сплетая пальцы, потому что каждая секунда и расстояние разрыва кажутся ощутимыми, тяжёлыми и вязкими как смола, и сам опускается на колени. Сейчас Тавету плевать на то, что за ними наблюдают. Пока для него не существует никого, кроме жены, которая настоящая, из плоти и крови, и так близко, что от осознания этого невозможно дышать. И в глубине её взгляда он всё так же видит огоньки, маленькие, несильные, словно скрытые какой-то пеленой, но они всё же есть.

Только оказавшись в лагере, Калония узнал перевод гравировки на перстне от Иблиса.

Aliha sel valle volgoth? — Чего ты хочешь?

Он хотел быть снова с женой и это становится явью. А вот желание, чтобы её не нашли люди из Первого Ордена, не сбылось, но сейчас Калония не цепляется за эту мысль. Холодные руки Хартер важнее. Снова холодные. Он слегка сжимает её ладони в своих, стараясь согреть, как делал это много раз в прошлом. Забыв о сдержанности, прикладывает её ладони к гладко выбритым щекам, будто и это поможет. Но в одно мгновение этих касаний и близости становится слишком — невыразимо — уже невыносимо мало.

И он крепко целует жену, обняв за плечи одной рукой, не дыша и не обращая внимания на то, как до боли сжалось сердце.

Сидеть, поджав под себя ноги, становится неудобно от напряжения в коленях, но это такая мелочь сейчас.

Мышцы лица дёргаются в несвойственном движении. Потом ещё раз. И губы слегка растягиваются. Кажется, в другой жизни это называлось улыбкой?

Взгляд его то плавно скользит по её лицу, словно стремясь заново сохранить в памяти каждую черту отныне и до последнего вздоха, то возвращается к глазам, будто хватит и одного взгляда любимой. На некоторые вопросы никогда не даст ей ответа, но да, да, Хартер, это действительно он, Тавет Калония, безвозвратная боевая потеря для всего флота и вернувшийся живым для одной семьи.

Он снова чуть улыбается, ощущая её прикосновения, прохладные, нежные, заставляющие чаще биться сердце, но дарующие целебное равновесие измученному разуму. Как чистая озёрная вода, в которую Тавета положили после солнц Селвариса. Смотрит в её глаза, почти не моргая, потому что это малейшее движение кажется способным разрушить происходящее. Будто злу может быть достаточно одной доли секунды, чтобы Хартер, с её холодными пальцами и головокружительно горячими губами, превратилась в другую женщину.

Но она не исчезает и после второго поцелуя. Всё так же можно ощутить бесценное: биение её сердца у своей груди. Только теперь взгляд жены заставляет его сдвинуть брови.

... А потом оказывается, что не хватило пары мгновений, чтобы прошептать «Потом расскажешь, кто жив, а кто нет». Потому что проще бороться когда есть кому ждать. Слова про Лору он пропускает мимо, как будто жизнь дочери — то, что само собой разумеется. Затем сердце делает мощный удар. И... всё. Больше ничего не меняется. Тавет не чувствует почти ничего, словно беда пришла в другую семью.

Он кладёт ладонь жене на затылок, как в прошлую встречу, так же гладит по волосам, на этот раз безрадостно отмечает, что в её волосах седины стало больше, и старается говорить как можно тише.

— Ты не виновата. Я сожалею, что не был рядом когда... и тебе одной пришлось пережить этот удар, — Вет даже хмурится, потому что речь получилась отстранённой, как в те годы, когда был комэском. Будто умер не их сын. Будто речь идёт об ещё одном теле, которое предстоит отнести в общую яму на краю лагеря.

Он закрывает глаза и замирает, продолжая держать ладонь на затылке, потом сдавленно шепчет.

— Хартер... Душа моя, взгляни на меня, — берёт её лицо в свои ладони и снова смотрит в глаза, едва слышно, но уверенно шепча. — Будь спокойна. Нам надо вернуться домой к дочери. Будь спокойна, не верь им и не бойся за меня.

Он чуть не поднимает взгляд, чтобы убедиться, на месте ли враг. Сейчас кажется, что это движение будет молчаливым согласием с намерением забрать его Хартер, хотя всё внутри противится этому. В оранжерее тепло, но от малейшей мысли о том, что с женой могут что-то сделать, по спине проходит почти невесомая волна холода.

Вет кусает губу изнутри, чтобы молчать, потому что не очень-то верит, что их будут оставлять вдвоём и тем более наедине, без наблюдателей. Если только ему не промоют мозги, или не сломают за своенравие, или ей не позволят ходить где угодно и когда угодно. Но ведь всё в мире не происходит просто так...

Этот мелкий сгусток мыслей разрушается от одного нового прикосновения, потом ещё и ещё одного, но Тавет продолжает слегка хмуриться. Ему не нравится, что эти поцелуи такие осторожные, едва ощутимые. Будто жена смогла увидеть его внутреннюю тьму, испугалась, осмелела, но всё ещё побаивается. Прерывисто вздохнув, он крепче обнимает её обеими руками и с затаённой в сердце надеждой снова смотрит в глаза. Да, да, это тоже он, её Вет, пусть избавившийся от передатчика в левом предплечье, но всё ещё существующий со множеством призраков! Но если Хартер будет бояться его самого, не примет таким хотя бы сейчас, то это может всё разрушить.

Пол-жизни в союзе, который строился на доверии.

Он возвращает ей поцелуи, но более крепкие, вкладывая в них внутренний огонь, веру, тоску за вечность разлуки и любовь. Словно так можно помочь избавить её рассудок и сердце от страхов. Но ещё чаще старается шептать спокойно и тихо:

— Я верю тебе. Не волнуйся, притворяться покорным я научился... — как тяжело произносить, но ещё труднее будет это сделать, — Буду слушать их, но постепенно, чтобы ничего не заподозрили. Постарайся запоминать всё вокруг, а то я ещё не нашёл плана эвакуации, — губы, как и прежде, изгибаются в лёгкой усмешке. Потому что это всё ещё он, Тавет Калония с Кетариса, планеты, где самоирония у людей в крови. И так можно совладать с ненужной сейчас тревогой. Он замирает, думая, о чём ещё можно предупредить Хартер, но одно кажется ненадёжным, другое напугает, а что-то, Тавет уверен, она и так поймёт.

— И наберись терпения. Если нам пока не дадут встречаться... Поищи любимые книги в местной библиотеке. Они там есть.

Да, он любит книги. Но где ещё достать флимсипласт для записок?

Целовать бы её снова за эти легчайшие касания губ, что в другое время могли дразнить, а сейчас, когда каждая минута несёт в себе угрозу, только ощущаются в несколько раз острее. Но мысль остаётся мыслью, он только почти накрывает губы своими, чтобы шёпот был как можно более неслышен:

— Не отдали. Выдали другие вещи, — судя по тем герметично закрытым пакетам, что Вет нашёл в своей камере, кто-то разобрал новый армейский комплект одежды и унёс саму форму. — В любом случае спасибо тебе. Сделай вид, что волнуешься, проверим их.

Хотя не меньше границ дозволенного его интересует ответ на вопрос, который ещё надо постараться правильно задать.

Какая-то связь выглядит нарушенной. Что значит «не выпускают, но обещали работу»?

Она попросит, просто попросит, и ему отдадут вещи?

Кто вообще дал время на сборы?

Тавет едва сжимает губы от укола досады: как просто оказалось довериться Хартер, не зная, как она жила эти годы. Личную сторону показывали её глаза, губы, прикосновения. А общественную? Где она работала, кому верила? Впрочем, кажется, ещё не всё потеряно.

Он выпускает жену из объятий, но держит ладонь на локте, и плавно поднимается на ноги одновременно с ней.

—  Не переживай так, прошлое останется в прошлом, — для убедительности не напрягает голос, будто и вправду всё равно, услышат ли посторонние. Не разберут всей фразы, так заметят движения губ и ладонь на локте. — Расскажи, как вы живёте? — смотря только на жену, он тянет её за собой на аллею из невысоких деревьев.

— Внимание! Дальнейшее передвижение будет пресекаться, — за спиной раздаётся скрипучий синтезированный голос. Вет резко оборачивается, видит за плечом слегка улыбающейся Кайлеты охранного дроида и недовольно хмурится. Но дальше не двигается, надо же начать их слушаться.

— Вот так живу я, — дальше он старается говорить не вполголоса, а как можно тише. Будто рассудительность не включила сомнение и рассказывать можно как для планов побега, так и для простых встреч наедине. — Учти, в библиотеке камера над входом. Здесь ни одной, ближайшая на пересечении коридоров. И Хартер... — Вет умолкает на пару секунд, собравшись с духом, потом поднимает взгляд на неё, — мне надо знать ещё кое-что. Как факт. Ты сотрудничаешь с ними?

На чёткий вопрос может быть чёткий лживый ответ.

Тавет следит за движениями пальца, соединяя линии в уме, а потом обхватывает мизинец Хартер своим — звенья одной цепи, как тогда — и слегка кивает в знак понимания. Отчасти утешение для измученного сердца: узнать, что родные действительно были в порядке, спаслись работой, сплочённостью и каждый — своей внутренней силой. Как ему верилось. И что жена не сторонница Первого Ордена. Но... Повстанцы? И Лора с ними, но при этом теперь совсем одна?

Резко вспомнив слова Толлака, Вет немного хмурится, но решает обдумать все эти беспокойные новости позже и снова чуть сжимает ладони жены. Снова запоминает ощущение лёгкого веса. Мягкость кожи, которая кажется такой тонкой, что её нетрудно оцарапать прикосновениями его загрубевших пальцев. И пока ещё слабое тепло. Внезапно на ощупь замечает отсутствие обручального кольца, но не придаёт этому значения, вдруг жена тоже теперь носит на шее это украшение? В её хрупком теле, так неожиданно упавшем на колени, на самом деле скрыта большая сила, такая, что всё ещё помогает не выгорать, занимаясь делом, которому Хартер служит всю жизнь. Только... всё равно хочется, чтобы она не увидела того лагеря пленных. Даже вероятных руин.

— Я понимаю, — Вет быстро отвечает в одну из пауз и открыто смотрит на жену. Потому что не сомневается: слова, произнесённые шёпотом, правдивее того, что она говорит сейчас. Невидимый знак на ладони — ещё одно доказательство тому. И в это он верит, верит самой Хартер. А ещё потому что давно понял: чудесного спасения силами Новой Республики не будет.

Можно ли было поступить иначе и дождаться освобождения? Этот вопрос мелькает слабым всполохом, обдуман столько раз, что уже всё отболело. И ответ ясен: при первой тревоге юужань-вонги сломали бы шею одному-единственному полковнику.

Тавет молчит, больше не перебивает ещё и потому, что именно голос жены хочется слышать снова и снова. Смотрит на неё, в замешательстве кусая губу изнутри, потом опускает взгляд и бормочет:

— Никаких физических пыток, — пока что худшее, что было, это один медосмотр и тот из-за противного вынужденного раздевания. — Только...

— Время на исходе, — на этот раз перебивает голос Кайлеты.

Слова, которые он с тревогой ожидал каждую минуту, всё равно внезапны. Звёзды, теперь и от его решений зависят не тысячи жизней, всего пара, но какие! Совладав с секундным страхом, Вет отпускает руку жены. Резко поворачивается, держась прямее обычного, и пристально смотрит на женщину, стоящую у двери. Угрожать бессмысленно. Но разве можно просто сдаться, когда любимый человек за спиной?

— Мистресс Кайлета! Я начну слушать вас, если никто не тронет мою жену. Дайте ей такие же условия жизни здесь, — и всё же добавляет, чтобы не выглядело так, что условия ставит он, — Вам же нетрудно.

«Допустим», — мысленно произнеся этот ответ, Тавет перестаёт хмуриться, повторяет про себя это слово как итог и всё же учтиво кивает Кайлете в знак благодарности. За последние годы пришлось столько раз кланяться всем этим, что ещё один этот жест, уже для нового врага, уже не наносит ущерба самоуважению.

Вет резко оборачивается и старается спокойно улыбнуться жене, но вначале улыбка получается сухой. Смягчается только когда, не выдержав, он снова обнимает Хартер и шепчет, неспешно поглаживая ладонью её затылок.

— Только они мне уже начинают надоедать, — да, только «начинают». Десять лет службы у Иблиса оказались хорошим испытанием и в то же время подарком судьбы. — Они стараются разговорить меня, явно хотят, чтобы в ходе беседы я к ним прислушался. Засомневался в своих убеждениях. Но я нашёл один метод борьбы, который пока работает, — тихо выдохнув, он едва хмурится. — Нет, Силу не применяли. И, считаю, не будут это делать, если я начну поддаваться.

Но надо будет найти и другой способ спасения. Иначе этот, и без того небезопасный, разрушит сильнее. Иногда отвечая односложно, делая вид, что слушает, Вет занимает разум воспоминаниями. Может представить битвы прошлого, но чаще блуждает по отсекам «Стойкости повстанцев», да так, будто проводит осмотр. По памяти перечислять все приборы на панелях крестокрыла оказалось проще, чем ожидалось.

Если думать о живых людях, будет щемить сердце. Вспоминать мёртвых неловко, за десятилетия лица товарищей в памяти стали то сливаться, то тускнеть. Остаются голоса, да такие ясные, будто тот же Скариф был недавно, но голоса не могут помочь.

Вспоминать дом и базы не стоит.

Сжав губы, он прижимается щекой к виску Хартер.

При расставании в сумерках на перевалочной базе было очень тяжело не обернуться и не посмотреть ещё раз на жену, когда чувство обречённости разрывало и без того истрёпанное сердце. Но оказывается, так же трудно выпустить её из объятий сейчас. Здесь нет угрозы смерти на войне, здесь пока нет многих лишений, есть больше вероятностей встретиться — и всё равно отпустить её сейчас выше его сил.

— А ещё знай, что я выжил благодаря тебе. Знай, что ты — любовь моей жизни и...

И ведь знал, что сказать! Выучил последние слова другого человека в лагере, как тот — его фразы. «Встретишь мою жену, передай ей, что...»

...что любил её до последнего вздоха. Что не жалеет о том, что из всех девушек выбрал Хартер Леманн. Что будь возможность прожить жизнь заново, снова бы отдал ей себя, чтобы пройти этот путь вместе, в здравии и болезни, радости и горе...

Но ладно сложенные, искренние фразы рассыпаются, вместо всех слов он только крепче обнимает её и замирает, закрыв глаза. Живая. Настоящая. Любящая и дождавшаяся. Та, ради которой стоило рисковать, чтобы вернуться к ней и вот так обнять снова. Хоть как-то забрать себе её боль, избавить от холода и тревог. Теперь предстоит спасти. Будет сложно, но иного пути нет.