Вот поэтому она терпеть не могла оказываться в воздушном налете с другой стороны воздушного налета! Если бы кто-то ей сказал, что когда-нибудь она окажется в живую под землей, она бы долго, очень долго бы, смеялась. А потом бы еще и пирожок за такой веселый рассказ вручила бы. Ибо где небо и Космос, а где эта ваша унылая земля? Стоило признать: Вселенная любит в юмор. Временами довольно чернушный, но тут ведь как. 

В буйной голове мисстрис Бэй было непривычно пустенько и свежо, как на бескрайних хоттовских просторах.

— Я боюсь тесных помещений, — хорошо поставленным траурным голосом замечает она. Так чтобы он сразу заметил: шутит. Зачем мужа волновать? Мужа беречь надо — другого чай не выдадут. Кожу лица неприятно стягивает, но боли она не чувствует, видимо все-таки не её. — Кажется, я поняла, почему пошла в летчики. Там этой вашей земли нет. Не хочешь поменять профессию?

— А можно не умирать? — живо интересуется Шара. — А то в следующем месяце новый голофильм выходит, про того мужика в шляпе который по гробницам лазает, да и сын — когда вырастет — тебе не простит.

Интересно, можно ли лечь так, чтобы при каждом неаккуратном движении вся эта груда камней и земли не грозила бы окончательно просыпаться им на головы? Укрепить там её как-нибудь.

— Ага, — ехидно она хмыкает. — Грязь явно на всей морде размазана и кровь в качестве тонального крема — у тебя явно странная выборка красивых людей.   

Если верить собственному организму Шара удачно отделалась лишь будущими синяками да царапинами — фартануло не сказано. В ушах тоненько — на уровне ультразвука — звенит.

Под саднящую лопатку — явно содрала кожу — больно впивается острый камень.

Пренебречь.

Муж выглядит отнюдь не так радужно.

— Забей, — она хочет махнуть рукой, но вовремя вспоминает о едва державшемся «потолке». — Что со мной будет? Я еще в старости буду тебе жизнь портить. Сам как? Лицо, с которым ты можешь сниматься в фильме ужасов без грима — они сэкономят — я вижу.

— Выберемся, я тебе подзатыльник дам, — обещает она. — За что — ну сам догадаешься.

«Если» — не добавляет.

«Если» — это пессимистичный компромисс, а она, как чистокровная кореллианка, бурно против таких унылых компромиссов даже перед лицом этой дурацкой земли. Сколько там над ними? Тихо, блин, как в могиле, даже никаких звуков не доносится.   

Она даже возраст мамы еще не пережила, чтобы пока умирать, если уж на то пошло.

— Ну не знаю-ю-ю... — задумчиво протягивает она фразу.

В прошлый раз они управляли детским шагоходом на радиоуправлении прямиком в квартире. Минус голопроектор и стеклянная перегородка лестницы.

В позапрошлый — вообще утопили настоящий спидер в озере. Как было сказано Шаре — просто съездили на рыбалку.

— Иногда я думаю, что вы — мужчины — просто такие большие дети. А мужчины-на-пенсии — еще хуже детей. 

Она прикрывает глаза и осторожненько, так чтобы случайно не задеть Кесу ничего, тыкается лбом в шею.

— Когда, наконец, всё это закончится, чувствую, ты с ним дом разрушать станешь не меньше, если вообще не больше.

Она смеется.

— Проще уж горшок — выкинуть, а стекло — вставить.

Интересно, а что будет после войны? Закончится ли та вообще? Чем вообще занимаются разумные на гражданке и не бывает ли им скучно?

Шара была в армии — воевала — так долго, что совершенно не представляет, как там надо себя вести. Варят кашку по утрам, отводят детей в школу, моют окна — так, вроде, ведут себя нормальные люди.

Она честно в прошлом году более полугода пыталась. Так себе вышло на её взгляд.

Хорошо, что у них в семье есть Кес: миру — мир, войне — пиписька, квинтэссенция спокойствия, даром, что сам корусантец, а не гаталенец, рис по-явински — на столе, вернитесь к ужину.

Чужое дыхание успокаивает.

— Ты как будто нет. Только не говори что в детстве не мечтал о похожей игрушке. Знаешь, мне кто-то говорил, что дети — легальный способ поиграть заново. Хотя не знаю: я с мягкими игрушками дома до совершеннолетия спала...потом в академию уехала и стало, конечно, не до этого. Впрочем я тебя, вроде, знакомила с Его Кошачьим Величеством Лопухом Первым и зайцем Йагупопом. Я это к тому, что не знаю как сын, но я точно им играть буду. И обязательно надо выбрать красный. Яркий такой, блестящий.

— А заведем. Что нам?

Вообще Шара искренне считала что притаскивать на террористическую — особенно по официальным новостям — базу пусть и пятнадцатилетнего, но все-таки, подростка — то еще извращенное удовольствие.

Даже не представляла ситуации чтобы они взяли сюда По.

Хотя похоже эта война никогда не закончится.

И все умрут.

Впрочем в их случае такое может случится гораздо-гораздо раньше и можно не волноваться.

О собаках и родительстве говорить было не в пример приятнее.

— У меня дома постоянно были животные. Суку или кобеля? — улыбается она в мужнину шею. — Мне вот наши гончие нравятся. Или ярко-рыжие «кроличьи» собаки — они еще такие элегантно-длинные со стоячими ушами. Или те, черно-белые пушистые с голубыми глазами. Кобарская болотная собака, впрочем, тоже неплоха.

Она слышит этот слегка изменившийся голос у Кеса, но старается не подсчитывать сколько кислорода нужно для жизни (от девятнадцати до двадцати одного процента), на сколько его хватит в таком замкнутом помещении (если окончательно перестанет поступать какой-никакой, но воздух — пол суток максимум), сколько вдохов в минуту делают здоровые взрослые мужчина и женщина (примерно восемнадцать вздохов на мужика и двадцать один на бабу) и откуда она вообще это всё помнит (походу это еще с каких-то курсов с Академии).

Кажется стоило научится пореже дышать.

— Чур чисто белого цвета.

Она не знала, что радужным мечтам помешает аллергия. Обычная человеческая аллергия, внезапно проснувшаяся в глубоком взрослом возрасте, со всеми её спазмами, кашлем, слезящимися глазами, сыпью и прочими приятными вещами которые Шара Бэй была бы рада не узнать.

Теснота и энное количество килограмм земли сверху побуждали на внезапные откровения и расспросы.

— Слушай. Всегда хотела узнать: а почему ты меня при нашей первой встрече не прибил?

— Ну не расти же сыну было без отца.

Ехидство в голосе Шара даже не скрывает.

А всё-таки, а почему собственно? Не замуж, в смысле, а за шесть лет до. Была ведь тогда она еще истиной — (ну тут ведь как...) — дочерью Галактической Империи, её традиций, уклада.

Шесть лет прошло, подумать только!

Два года сыну, четыре года — со смерти Кассиана и Кей-Ту, шесть лет — со дня первой встречи с Кесом, шесть лет — как она официальная террористка, девять лет как нет Гирана, девятнадцать — мамы, двадцать девять лет с рождения. «...жизнь пройдя до половины, я очутился в сумеречном лесу». Сколько развилок осталось за спиною — самое то, чтобы выдохнуть и оглянуться на минуту. Девочка, про которую бы никто не подумал, что она выкинет такой фортель. Девочка, которая ненавидела мятежников всю свою жизнь, и даже в страшном сне не смогла бы представить такой переплет событий. Сейчас она оказалась той, которая есть, лишь потому что тогда поверила одному наглому обаятельному типу; да и различные геноциды — несколько не то, что она ждет от государства, которому служит. Всё прочее пришло позже, от щедрот подаренное террористической жизнью; которая на проверку единственной жизнью и оказалась.

Впрочем, Шара Бэй, к нынешнему моменту, особенно и не думала, что сделала неверный выбор.

И в полном смятении она его поцеловала.

Но это всё-таки был не Хот с его качественными снеговыми завалами, поэтому просто так лежать, как дурак, прощаться и ничего не делать, оказалось противно самому существу оптимистичной лётчицы.

— Слушай, может покричим? — наобум предложила она. — Я даже на наших противников согласна — от них сбежать хоть можно!

И честно прибавила:

— Если не пристрелят на месте.