[LZ]<a href="https://swmedley.rusff.me">IDENTIFICATION CARD</a><div class="lz-hr"></div><b>Ретт Шейл</b>, стажер-дознаватель[/LZ][nick]RHETT SHALE[/nick][status]Tell me where do we draw the line?[/status][icon]https://i.ibb.co/3k6JMcj/17.jpg[/icon]
На следующий день Ретт к Джоресу не пошел, хотя все время думал о его словах. Обещание крутилось в голове, пока он писал объяснительную, потом протокол осмотра места действия, как полагается дознавателю, потом показания, как полагается свидетелю. Шейл набирал текст, а думал о том, действительно ли Джорес хочет что-то рассказать или просто тянет время, чтобы придумать версию получше, подкрепить ее чем-то весомым.
Теперь он думал о нем так, и это сбивало с толку, потому что лицо Джореса, его голос, его взгляд, походка, улыбка были еще одним определением для слова «любовь», и Шейл сказал бы то же самое о его рассуждениях и способе мыслить, о его чувстве правильного и неправильного, о его манере любить, том, какой он весь...
Если бы не спотыкался то и дело о понимание — о Джоресе он, оказывается, знал очень и очень немного.
Пропустил. Не увидел. Сознательно закрыл глаза. Есть вещи, в которых диверсант, а тем более дознаватель, хотя Шейл и ненавидел думать о себе так, может винить только одно разумное существо в Галактике — себя.
К полудню его вызвал Зунра, и Ретт привычно закинул в рот таблетки. Без этого он не ходил ни на задушевные беседы с начальником, ни на совместные пьянки отдела, а тут ожидался допрос, который нужно было пройти исключительно чисто.
Так и получилось. Легкая тошнота после чашки кафа, приятно плывущая комната и почти трезвая голова — спасибо, шеф, за стандартную дозу. Был, нашел, видел, очень похоже на эпиприступ, качал по протоколу, медиков вызвал по протоколу, с Джаксом никогда не ссорился, да вы что, ну с чего бы мне.
Приказ отдыхать до конца дня пришелся очень кстати, Ретт охотно отлеживался, восемь часов подряд крутил на повторе одну и ту же песню в наушниках, возненавидел ее навсегда, но к следующему допросу был готов. И очень зол — и потому, что его явно подозревали, и потому, что эти люди пытались добраться до Джореса, пусть и не знали об этом.
Его попросили не покидать секцию, но попросили, а не приказали, и Шейл, конечно же, прогулялся за кафом в кантину, втайне надеясь увидеть помощника адмирала — просто увидеть, не время было для разговоров. Он получил, что хотел, но ушел очень быстро. Было странно понимать, как страшно он скучает, как отзывается внутри тепло и тянется навстречу.
Шейл ушел очень быстро.
Второй допрос оказался ни о чем. Все вокруг Джакса. Даже рассказать нечего — у них были исключительно ровные служебные отношения. Можно сказать, никаких отношений.
Зунра, похоже, успокоился. Шейла никто не отстранял от службы, и он внимательно отслеживал все документы по делу о несчастном случае. Все шло гладко. К пятому дню даже самому въедливому следователю было бы ясно, что дело надо закрывать. Ретт успокоился и тут его дернули на третий допрос. Это было немного слишком.
Химии в кафе тоже оказалось больше. Неприятно больше.
Ровно через пятнадцать минут, по часам, кабинет пошел кругом, Шейл ощутил, что его морозит. Даже минимальная, контрольная доза лотирамина жестко конфликтовала со скиртопанолом. Он серьезно рисковал с этой своей фармой, но это был лучший способ знать наверняка, что в организм попали не те средства.
Узнал так, что еще сутки потом пытался это забыть. И бесконтрольную дрожь, и холодный пот, и ощущение нехватки воздуха и понимание, что, перестарайся Зунра с дозой чуть сильней, отъехал бы один бывший штурм не к себе в комнату приходить в чувство, а в ту самую реанимацию.
У меня аллергия, говорил он. Наверное, на этот сорт кафа, а может, на ту химию, которой вы накачиваете подчиненного без протокола. Зунра говорил что-то про его же интересы, Ретт к этой минуте слабо понимал, что. Он тоже что-то говорил.
Он все время думал о Джоресе, он хотел говорить о Джоресе. О том, как сильно его любит и что у них вышла какая-то ерунда там, в душевой, и как теперь быть, он пока не знает. Он хотел быть с Джоресом сейчас, потому что ему было так плохо. Он почти открыл рот, чтобы это сказать, но вовремя понял, что рядом не Гарм, совсем не Гарм, хотя комната плыла и лицо старшего дознавателя расплывалось, складываясь в другие лица, знакомые, но не те, и его пробило таким лютым ужасом, что говорить он начал другое — неважно что, только другое. Его спас Рик, посмертно спас, дотянулся из-за грани, потому что Рика он тоже любил, и это имя подходило.
Кажется, Зунра решил, что в душевой его накрыло флэшбеками. Он говорил почти сочувственно. Напоминал не пропускать прием таблеток. Говорил, что Шейл нормально держится и нужно только закончить курс, и тогда будет лучше. Что говорить можно о чем угодно, его всегда поймут и помогут.
Он очень напоминал Гарма в этот миг, только Гарм говорил бы правду, а от Зунры это звучало так, словно инструктор влез в маску и пытается изображать хорошего правильного человека, и Ретт, набрав побольше воздуха в грудь, послал его очень далеко. Очень длинно. Объяснил, что видел и делал в жизни Зунра, и кто он после этого, и что видел он. И кто он, Шейл, после этого.
В лучших традициях флэшбеков.
Человеку под наркотой простить можно многое, но Зунра, кажется, огорчился. Огорчение вылилось в пять суток ареста без занесения в личное дело.
Выбравшись из карцера, Ретт выждал еще пару дней, чтобы все вокруг успокоилось, и нашел Джореса. Ему это было очень нужно. Уже — очень. Настолько, что ждать больше он бы просто не смог.
