Когда за Веджем закрывается дверь, Тайко сутулит плечи, опускает голову и, проводя ладонью по лицу, будто бы сдирает с себя маску, становясь усталым и старым. Он чувствует себя сейчас очень усталым и очень старым, и еще очень одиноким: ему бы сейчас не сюда, а хотя бы пять минут поговорить с женой, послушать ее голос. Это эгоизм, может быть, это нечестно — разговаривать с Винтер, отчетливо и остро понимая, что Ведж уже никогда не поговорит с Йеллой.

Но чтобы поддерживать Веджа, ему нужно держаться самому.

И особенно нужно держаться здесь, у медиков. Хотя нет, уже поздно: вон как смотрит на него капитан. И она, конечно, видит, что он устал, что он не в порядке... Но, может, с ней можно договориться?

— Да ничего такого, капитан, все в порядке. Полный порядок, честно, это генерал Антиллес хочет от меня избавиться. В смысле, проявляет дружескую заботу. Давайте ничего не будем со мной делать, а ему скажем, что всё в порядке? У вас и без меня полно работы, я-то знаю. А? Хотите, я за это принесу вам каф и бутерброды? Или еще что-нибудь?

Тайко знает, что медики — это страшные разумные, с которыми невозможно договориться. За всю жизнь ему это удавалось всего несколько раз: он тогда был уже полковник, а медики были только-только из Академии, они его боялись. Но вот поди ж ты, проходит полгода, год — и всё, и даже не подходи. Но Селчу раз за разом пытается.

— Видите ли, если летчик доживает до моих лет и становится генералом, все плохое с ним уже случилось, и дальше — только бессмертие и никаких забот.

Тайко старательно заговаривает зубы врачу, потому что понимает, что с ним определенно что-то не так. Руки ему хоть и заливали бактой — ладно, какой0-то дрянной бактой, — а они все равно болят, что-то то крутит, то сводит, и поднос этот сегодня... предатель. Да и в голове что-то шумит, но это от недосыпа, это началось-то ровно тогда, когда он узнал про Йеллу — нервы. Или раньше? Да нет, никак не раньше.

Но со всем этим он лучше придет к Хартер, когда вернется на Крайт, сейчас не до того.

— Чаю? Выпью… — Тайко теряется от такого неожиданного успеха. Что, капитан просто вот так взяла и согласилась? Да нет, тут должен быть какой-то подвох. Но он его распознает, если будет настороже. А чай позволит скоротать время, ведь Ведж ему точно не поверит, если он уберется от медиков так быстро. – Сейчас разберемся, за свою жизнь я повидал такое количество кафейных аппаратов… Некоторые работают только если их достаточно сильно пнуть. Если пнуть недостаточно сильно, то они не кладут сливки и сахар, а если пнуть слишком сильно, то льют мимо стакана. Тонкая душевная организация, понимаете?

Он старается говорить спокойно, непринужденно, как бы между делом, но лучше бы он молчал, потому что получается уж слишком непринужденно. Неестественно.

Поэтому Селчу смолкает, погрузившись в настройки каф-аппарата. Ничего сложного в нем нет. Да, новая модель, но самой распространенной фирмы, доступная и по цене, и по интерфейсу, и с чего бы этой милой девушке вдруг с ней не разобраться? Может, она пользовалась другой маркой до этого?

А руки, как нарочно, не слушаются. То есть, нет, слушаются, он не роняет предметы, он попадает по кнопкам, но при этом понимает, что вот сейчас внутри что-то потянуло так, что пальцы вздрогнули, и вот опять подрагивают, и вот здесь он только со второго раза попал по строчке меню. Наверное, это нормально для обычного разумного. Наверное. Подумаешь, два движения вместо одного, подумаешь, кнопка, подумаешь, погода меняется и кости ломит.

Но он сейчас отчетливо осознает изменения, и все труднее сохранять непринужденный вид.

Он просто очень устал. Нервы и недосып. Бывает. еще и не такое бывает.

— Ну, вот и всё, сейчас будет вам каф. Обо мне, говорите, говорят? Я прилетел-то всего несколько часов назад, чего обо мне говорить. Здесь и так уже собралась… достаточно интересная компания.

Тайко добывает себе из аппарата чашку кафа без сахара и молока и садится в кресло. Он уже выпил такую чашку, пока они разговаривали с Веджем, но ему, пожалуй, нужно еще. А лучше сразу внутривенно. Но эта милая встревоженная женщина не станет вливать ему каф внутривенно, и никаких стимуляторов тоже не даст, а надо бы, надо…

Последний раз он чувствовал себя настолько разбитым… даже не после Хосниана, нет, после Хосниана было некогда. Где-то в вонгскую, где-то под конец, когда усталость была постоянной, независимой от поражений и побед.

Так, ладно, достаточно, надо собраться.

Тайко делает глоток из чашки и улыбается.

— Нет, что вы, всё будет в порядке, — не моргнув глазом врет он. Врет он хорошо, спокойно, уверенно. Профессионально врет, так, будто капитан Калум гражданская, а ее планету вот-вот захватят вонги, имперцы, кто там еще. И сейчас все будет плохо, но когда-нибудь потом – никто не уточняет, когда – все будет в порядке. – Не думаете же вы, что здесь начнется настоящая перестрелка. Генерал Антиллес не такой человек, уж я-то знаю. Он не станет рисковать подчиненными ради того, чтобы сводить личные счеты, все это просто… игра на нервах.

Он и верит, и не верит себе. Да, раньше бы Ведж не стал. Другой Ведж, прежний. А теперь? Глаза у этого нового Веджа безумные и больные. Черные. Сколько в их жизни было потерь, а таких глаз Селчу никогда не видел – и многое отдал бы, чтобы никогда не увидеть.

— Войны не будет, нет. А психолог во флоте – профессия неблагодарная… И в случае полковников и генералов уже бесполезная. Мы научились отлично врать флотским психологам. И если вранье вдруг становится очевидным, бить тревогу уже поздно… Но не слушайте меня. Я очень долго летел сюда, а потом очень долго говорил с Веджем, это сказывается. Все в порядке с вашим кафом, аппарат можно признать рабочим?

А вот ему новая порция не лезет в горло, чашка, почти полная, стоит на столе возле кресла, Тайко неторопливо барабанит пальцами по подлокотникам – скорее бессознательно, но когда ловит себя на этом, то решает, что это полезная разминка, и продолжает. В мыслях неотвязно вертится завтрашняя встреча с Даалой. Он тут расклеился, а главный бой впереди.

— Отважный и мудрый? — Тайко тихо и горько смеется. — Ну да... 

Не рассказывать же ей. Не объяснять же. Не изливать же душу, перекладывая на плечи этой милой девушки всё то, что он и сам-то не в силах нести. И это, если подумать, не только нынешняя история с Веждем, это и Сопротивление, и Хосниан, и пираты, и его решение уйти из Академии, и последующее понимание того, что это все равно не сделало их с Винтер жизнь проще, и...

Нет, всё это ей не нужно. Ей нужно его осмотреть. Может и пусть? В конце концов, есть всего два варианта: его либо вылечат, либо нет. Если его вылечат, он, возможно, перестанет чувствовать эту невыносимую усталость, а если нет, то он позвонит Эшу и спросит, какой чай нужно заваривать, когда тебе хочется лежать и больше ничего не хочется. Наверняка же есть такой чай, на Гаталенте есть чай на любой случай жизни.

— Ладно, сдаюсь. Я и правда чувствую себя неважно, но это скорее от перенапряжения, чем от чего-то еще... хорошо-хорошо, я не буду ставить себе диагнозы в присутствии врача, — Тайко улыбается и поднимает руки — сдаюсь, мол. — Кроме того, вы же все равно это найдете, какой смысл растягивать процесс.

Он вытягивает руки перед собой.

— Видите, кажется, не долечили. До сегодняшнего дня почти ничего не замечал, только какие-то неприятные ощущения изредка. А сегодня вот. Чуть поднос не уронил, из-за этого, похоже, меня сюда и упекли. Я — чуть не уронил понос! Смех. А еще голова. Болит. Наверное, это было сотрясение, но это же ерунда, пара глотков бактэйда, полежать — и порядок. Но нет, болит. А мне ею думать надо, особенно завтра. Завтра мне очень важно мочь думать.

На этот раз Селчу улыбается виновато и грустно: мол, видите, сплошные неприятности, и мне очень неловко занимать этим ваше время, но раз уж вы всё равно не выпустите меня отсюда без обследования... А если даже выпустит, Веджу она врать не станет, и тот наверняка загонит его обратно. Угрозами и шантажом. Он может. Особенно сейчас.

Тайко слушает приговор доктора Калум и мрачнеет. В какой-то момент, ближе к концу ее объяснений, он устало закрывает глаза, отворачивает от нее голову и лежит так некоторое время, пока заканчивается обследование.

Что тут скажешь? В первое мгновение у него возникает миллион вопросов: как это получилось, виноваты ли в этом последние бои или это что-то другое, давнее, скрытое? Точно ли ему помогут на Набу, а вдруг это всё-таки можно вылечить, а если это вылечить нельзя, то сколько времени у него есть до момента, когда он не сможет ходить и держать в руках ложку?

— Допрыгался, — Тайко тихо и горько смеется, не открывая глаз. — Допры-ыгался. Обидно как, а. Уж лучше бы сразу, чем это.

Воображение немедленно рисует картины того, как печальная и молчаливая Винтер сидит у его постели, а он уже не держится на ногах и не может встать. Тьфу, ерунда какая. У него достаточно способов — и достаточно сил, — чтобы до этого не довести. Смерть не пугает и смерть лучше, чем такое бессмысленное существование. Он умрет, если будет нужно, хотя до слез жаль Винтер... Но пока не нужно. У него еще очень много дел здесь.

— Хорошо, док. Буду делать всё, что вы скажете, и пока Ведж здесь, никуда от вас не денусь. Уж простите, но бросить его сейчас будет куда опаснее, чем бросить лечение. Так что — по обстоятельствам.

А летать хочется. Селчу очень старательно загоняет мысль об этом в самые глубины сознания. Цепляется за слова о том, что нельзя только боевые вылеты: ну, это понятно, в мирное время даже с немного повышенным давлением летать не пустят, а у них тут вроде как пока что мирное время. Да и какие ему боевые вылеты. Зачем. Будет учить молодежь, это он умеет, это он сможет.

Уговоры помогают плохо. Тоска внутри становится совсем уж беспросветной.

Как всё это не вовремя…

— Как вы думаете, быстро меня доконает эта зараза? Ну, месяц, год, сколько? С одним барахлящим движком еще можно держаться, но, я так понимаю, однажды полетит вся система, и привет.

— Годы — это хорошо, знаете, я и без болезни-то никогда не мог с уверенностью сказать, что у меня есть годы, — Тайко улыбается, на этот раз немного увереннее, и легонько сжимает ладонь девушки в своей ладони. Не отпускает, так и держит ее за руку, словно пытается через это прикосновение перенять ее спокойную уверенность. — По секрету скажу вам, я не то чтобы очень сильно хочу быть полезным Республике, я просто хочу, чтобы моей жене не пришлось ухаживать за мной немощным. Это пока что лучшая мотивация соблюдать все ваши указания, какую я смог придумать.

А еще он сейчас особенно остро хочет мира. Такого, какой был у них от окончания гражданской войны до начала юужань-вонгской. Всего семь лет, но ведь могли они эти семь лет прожить без воны. Еще он хочет уговорить Винтер усыновить ребенка. Это, наверное, глупость, наверное, не стоит затевать этот разговор на шестом десятке, если бы она за все эти годы захотела — они бы уже давно взяли из приюта хоть одного, хоть троих, хоть...

Не нужно пока ничего ей рассказывать. Она будет переживать. Когда появится возможность слетать в планетарный госпиталь и всё выяснить наверняка, тогда и расскажет.

— Поэтому давайте ваши уколы, я готов. И лучше научите меня и дайте лекарств про запас, если я буду здесь, то приду к вам, но я не знаю, где все мы будем через трое суток.

Звучит как-то безнадежно, а ведь в начале разговора он сам уверял доктора Калум, что все с ними здесь будет хорошо. Вряд ли она ему поверила, но если вдруг поверила, то теперь он вынужден противоречить сам себе. Лучше так, чем через трое суток обнаружить, что не в состоянии нормально вести крестокрыл, а должен.

— Так что я согласен на любой обмен. Сделаю для вас всё, что в моих силах.

— Ну-у, я вообще стараюсь не принимать никаких важных решений, не посоветовавшись с женой, вторя ей, то ли в шутку, то ли очень всерьез отвечает Тайко. – Потому что всегда, когда я с ней не советуюсь, ерунда какая-то выходит.

Как с пиратством этим, например. Он не может сказать, что вся затея была напрасной, что он вообще ничего не узнал. Нет, узнал, но все-таки осталось чувство, что целый месяц он колол орехи микроскопом. Можно было вернуться во флот, если уж его так беспокоили пираты. А лучше было остаться на Крайте, ведь он ушел из летной академии для того, чтобы быть на Крайте.

И вот он здесь.

— Спасибо. Я обязательно вспомню об этом и вспомню о вас. На самом деле, вы можете быть покойны, мне в этой жизни много раз хотелось сдаться, особенно в первой ее половине, но вот я здесь. Положительная статистика, по-моему. Вряд ли то, что со мной будет, хуже имперского плена. Так что давайте о деле. Что вы можете мне рассказать? Пожалуйста, расскажите все, что знаете. Я только прибыл, виделся пока с одним Веджем, завтра у нас переговоры с адмиралом Даалой – все, конечно, и так будут знать об этом к обеду, нет смысла скрывать. Чтобы разобраться во всем, что здесь происходит, мне потребуется время, а его мало.

Селчу не ожидал, что капитан Калум сможет помочь ему с информацией, даже не задумывался об этом, но сейчас хватается за эту возможность торопливо и жадно, как мучимый жаждой – за стакан воды. Где-то на краю сознания по-прежнему тоскливо скребется мысль о том, что он не сможет, не сможет летать, не сможет даже в учебных целях, не смо…

Мысль усилием воли затыкается как несвоевременная.

Неохотно отпустив руку доктора, Тайко энергично вскакивает на ноги, одевается и всем своим видом выражает абсолютную готовность лечиться, а главное – слушать.

Селчу внимательно следит за действиями врача, но запоминает их автоматически, не вдумываясь и не задумываясь: у него и так слишком много новой пищи для размышлений сейчас.

— Не должны, — говорит Тайко уверенно и спокойно. — Я приложу все усилия, чтобы не было никакого «снова».

Ему тоже кажется, что он больше не может. Чем дальше, тем больше кажется. Может быть даже то, что с ним случилось, эта болезнь — попытка организма показать, насколько он больше не может. А мозг тем временем через «не могу» рвется воевать с Первым Орденом, с пиратами, рвется спасать Веджа от Веджа...

И всё это он должен. И всё это он будет.

Слова доктора убеждают его в этом. То, что он слышит, пугает его, но не удивляет. Ведж готов воевать, но еще больше он готов сделать все сам, один. Это будет не настолько губительно для Республики, зато сам он наверняка не вернется. Тайко не хочет думать о том, что будет, если Ведж не вернется. Сиал и Мири не простят за это ни самого Селчу, ни невернувшегося отца. Как он будет с ними? Как они будут без него? Нет, обязательно нужно, чтобы Ведж вернулся. А поэтому...

— А поэтому мне нужно еще кое о чем попросить вас. У вас есть хорошие знакомые в диспетчерской? Лучше кто-то, кто не из болтливых и кто чем-то вам обязан. Есть? Мне нужно знать, если этот крестокрыл покинет ангар. Незамедлительно, в любое время дня и ночи, понимаете? Вы сами говорите: он нездоров. Ему нельзя позволить развязать войну — но его нельзя и отпускать одного. Это уже не для Республики. Это для него самого и для его дочерей. Я люблю его дочерей как родных, но я бы не хотел воспитывать их вместо него.

Тайко говорит то, что думает, не придумывая каких-то политически обоснованных и государственно нужных причин. Но, закончив фразу, он думает еще: нужно сейчас же заняться своим крестокрылом, а лучше — по старой памяти попросить Зрайи, стоит только сказать бессменному технику Разбойной, что он может модернизировать эту стандартную птичку на свой вкус, и просить дважды его не придется. «Сделай мне не хуже, чем у генерала Антиллеса!» — вот что он скажет, и это прозвучит как шутка, но совсем не будет шуткой. Ему нужно будет догнать Веджа, вылетевшего на несколько минут раньше. И это в лучшем случае, это если капитан Калум сможет ему помочь...

Республика потеряет героя Веджа Антиллеса, а Тайко Селчу потеряет половину себя.

Этой половине тридцать четыре года, около того. Чуть меньше, потому что сперва половина именовалась не иначе чем «тоже мне герой» и «нашелся тут самый умный». Тридцать четыре года у него нет друга ближе. Крифф, столько не живут, во всех этих гребаных войнах — столько не живут, а они вот — выжили... для чего?

Тайко долго, задумчиво смотрит на Грейс, но в конце концов отводит глаза.

В горле застревает ком, трудно сглотнуть, он пытается несколько раз и всё еще молчит.

Плюнуть бы на всё. На Республику. Республика плевала на них так много и так часто, что один-то раз можно плюнуть в ответ. Плюнуть на всё и встать плечом к плечу с Веджем, как раньше, как всегда. «Я — твой ведомой». Давно уже нет, но все еще да. Они вдвоем смогут столько, что всей Галактике мало не покажется. А еще Уэс, Хобби, Корран, Гэвин, если они все вместе, то с ними просто невозможно будет не считаться. Плюнуть н всё и взять свое, получить ответы на вопросы, добиться справедливости. Они всегда отбирали у Империи свою справедливость в бою.

Стоп.

Нет, нельзя.

Веджу нужна помощь, но не такая. Тому Веджу, который однажды очнется, который однажды утром проснется и поймет, что может жить не ради мести, а просто так, нужно совсем другое.

— Но ведь я вс равно стану его искать, — взяв себя в руки, Тайко улыбается доктору немного виновато, немного растерянно и немного хитро. Он понимает, что она видела эту его слабость, видела и наверняка теперь ее не забудет и не простит, но все-таки старательно делает вид, что ничего этого не было. — Просто это будет долго и очень опасно. А если я успею его догнать, вдвоем у нас вдвое больше шансов, чем поодиночке. Знаете, мы с ним знакомы дольше, чем существует этого государство, дольше, чем мы знаем своих жен, и дольше, чем многие летчики вообще живут на свете. Да, я остановлю его, если он решит начать войну — остановлю... почти любой ценой. Но я не оставлю его одного, вот и всё. Грейс...

Тайко очень проникновенно заглядывает ей в глаза и снова виновато улыбается.

— Грейс, я вам очень много лишнего рассказываю, вы видите меня слабым, это всё неправильно. Но раз уж я всё равно ничего не могу с этим сделать, то еще раз попрошу вас помочь мне: поймите, вдвоем мы выживаем куда лучше, чем поодиночке. Как хорошо слётанная боевая двойка. Последнее дело — разбивать такую двойку перед важным боем. А? Помогите, раз можете. Вы уже очень помогли мне как доктор, помогите и как человек. Ведь вы не только хороший доктор, но и хороший человек. А я вам здесь еще что-нибудь настрою за это, хотите? Могу трижды в день сражаться с вашим кафейным аппаратом за чашку кафа для вас!

Тайко пытается снизить градус драматичности, но у него плохо получается, и шутит он с очень серьезным лицом. Ему нужно отдохнуть, полежать и подумать. Но сначала ему нужно уговорить капитана Калум, которую он от переизбытка чувств даже назвал по имени.

Тайко хочет сказать, что восхищаться совершенно нечем – ни тогда, ни тем более теперь. Хочет сказать, что тогда у них просто не было никакого другого выхода, кроме как делать невозможное, а теперь они просто старичье, местами буйнопомешанное, местами смертельно уставшее. Он после вонгской вообще часто чувствует себя старым, хотя казалось бы – всего-то чуть за пятьдесят.

Ничего этого он не говорит, всё равно доктора Калум не переубедить.

— Жаль, что я не был знаком с вашим отцом, но я очень рад быть знаком с вами. Вы просто чудо, Грейс! – Тайко улыбается обрадованно, искренне, широко и совершенно беспечно, словно капитан только что сообщила ему лучшие новости на свете, а вовсе не помогла стать на шаг ближе к верной смерти. – Самое настоящее чудо, не могу себе представить, что бы я без вас делал! Как хорошо, что Ведж отконвоировал меня сюда, он даже не представляет себе, какое полезное дело сделал! Кстати, совершенно не обязательно докладывать ему о моих небольших неприятностях, если только он не устроит вам допрос с пристрастием – тогда, конечно, деваться некуда.

Селчу рассказал бы сам, если бы была надежда как-то отвлечь этим Веджа. Но тот, скорее всего, попытается сослать его в какой-нибудь планетарный госпиталь немедленно – для его же блага, разумеется. А в планетарный госпиталь ему пока никак нельзя, иначе может статься, что возвращаться будет некуда и не к кому.

— А то выгонит меня в госпиталь, и весь наш с вами сговор ничего не будет стоить. Какие конфеты вы любите? Или вино? Чем сейчас вообще подкупают медиков? Я безнадежно отстал от жизни в этом смысле, простите. Но я бы принес вам какую-нибудь бессовестную взятку, когда приду на лечение в следующий раз.

А он придет, если только успеет. Капитан Калум права в том, что при полёте в Осколок ему потребуются все его силы и способности. Да что там, она вообще во всём права.

— Хорошо. Я принесу вам самые вкусные конфеты, которые только найду в этом сумасшедшем доме, и мы с вами выпьем вина, если только вместе со всеми этими вашими лекарствами, — он неопределенно обводит рукой вокруг, — можно пить вино.

Тайко думает, что ему сейчас не стоило бы пить вообще, раз нужно быть в постоянной готовности вылететь за Веджем. Но сейчас же мысленно усмехается этой своей мысли: что ему сделает бокал игристого вина, в самом деле. К тому же, случись такая неприятность, в том же медблоке должно быть что-то быстро нейтрализующее алкоголь. Ему где-то в буйной молодости приходилось испытать на себе. Потрясающая штука. Сперва ты свеж и бодр, а потом тебя догоняет похмелье в три раза паскуднее того, которое должно было быть при естественном ходе вещей.

Надо будет придумать для Грейс какие-то другие истории, а не вот эту.

И не ту, в которой они с Веджем подрались.

И не ту, в которой они с Гэвином встретили на корусантских гонках своих студентов.

И не ту, в которой они с Уэсом застряли на имперской базе.

Звёзды, кажется, в его жизни не так уж много историй, которые стоит рассказывать.

— Правда, я сейчас перебрал в мыслях десяток историй, и все они сплошь компрометирующие, но ничего, к нашей следующей встрече я вспомню что-нибудь, что можно рассказать, не развенчивая миф о нашем героическом прошлом. А пока что укладывайте меня туда, куда там нужно меня уложить, я готов. Если бы за эти два-три часа я смог бы еще и выспаться, было бы вообще отлично. Но не больше, пожалуйста! А то знаю я вас...

Тайко ворчит, но в шутку, потому что это же вековая традиция: летчики ворчат на медиков, а медики на летчиков. Медики ухитряются лечить летчиков, хотя те с удручающей регулярностью сбегают от них, как только чувствуют себя лучше. Тайко тоже сбегал. И помогал сбегать другим. Но вот теперь, похоже, добегался.