Конец смены в медосеке – самое тихое время. Сегодня капитан Калум засиживается допоздна. В честь того, что ее никто не беспокоит, она сбрасывает ботинки и поджимает под себя ногу, сидя в рабочем кресле. На столе стоит микроанализатор и экспресс-лаборатория, и Грейс не отрывается от микроскопа. Она роется в образцах крови и тканей Тайко Селчу.

Ей интересно, непонятно и тревожно. Пока ее лекарства работают и она может поддерживать Тайко, но клиническая картина… если честно, немного безумная. Эта их Сила, особенно ее темная сторона!.. Такому в академии не учили.

Грейс чиркает карандашом по листу флимсипласта, неразборчивым врачебным почерком отмечает, как реагируют клетки на раздражители, на изменения окружающей среды, на генную терапию.

На этом случае можно было бы написать не одну научную работу. Но жизнь разумного важнее. Сначала надо его спасти, а там… видно будет.

Грейс так увлекается, что даже не слышит предупреждения меддроида, что кто-то пришел. Только машет рукой – впусти, впусти, конечно.

Может, кто-то из медиков пришел. Или подружки из командного пришли поболтать о жизни военной, бурной и сложной. Ничего, подождут пять минут, пока она дорисует.

— А?.. Ой.

Грейс все-таки поднимает взгляд и чувствует, что смущается, как девчонка. Хорн, наверное, пришел за своей порцией бодрящего коктейля в вену и перевязкой, а она тут в таком неформальном виде перед директором КорБеза.

Но может, дело еще и в том, что безопасник ей нравится.

Грейс пытается как можно незаметнее нашарить под столом сброшенные форменные ботинки и не слишком светить перед гостем светлыми носками с котиками. Получается так себе – из-под нее уезжает кресло.

Грейс, вместо того, чтобы схватиться за стол, вдруг оказывается в крепких объятиях и невольно хватается за руки Хорна – как за внезапно возникший спасательный ремень. Она успевает испугаться падения, и ее сердце бьется часто-часто. И совсем не спешит успокаиваться, даже когда капитан осознает, что ее держат надежно.

У директора КорБеза очень приятный запах крема для бритья. Или это одеколон? Или мужской парфюм? Грейс не знает точно, но этот запах очень близко. Грейс улыбается, чувствуя тепло на своих щеках.

В ее должности и звании смущаться как-то неприлично, но у нее получается.

— Теперь да, мастер Хорн, — держаться за гостя она не прекращает просто потому, что ей это нравится. Нравится, какой он. Но долго так сидеть не получится, потому что…

О звезды, у него же там еще повязка! А если ему больно?

— Вы спасли меня от ужасной опасности.

Грейс осторожно нащупывает пол стопой, затянутой в неуставной носок.

— Никому не говорите, что вы это видели, — смеется она. – С вами все хорошо? Спинка стула жесткая, а у вас живот… Вы пожертвовали собой? Ради меня? Никто еще так не делал.

Грейс не слышит боли в голосе гостя и с облегчением улыбается. Спинка стула не могла причинить никакого серьезного ущерба, это понятно, но доктор Калум, так уж повелось, не любит причинять боль в принципе. И это для военного медика неудобство в квадрате. Иногда это приходится делать. Ради пользы. Но не с мастером Хорном же! Он хороший пациент, его можно просто лечить, временами напоминая об осторожности, заставляя вовремя принимать лекарства и…

— Все боги Галактики, фантастикой я считаю уже то, что вы вовремя пришли на перевязку, — Грейс смеется. Вообще-то, и не вовремя, и не на перевязку, кажется. Но все равно – безопасник приносит с собой что-то теплое, и она рада его видеть.

Интересно, многие ли разумные в Галактике рады видеть директора КорБеза?..

Грейс недолго задается этим вопросом. Ей слишком любопытно.

— Я хочу начать, — немножко тянет она перед тем, как посмотреть на часы. – С осмотра, раз уж вы здесь. А пока я буду проверять ваши повязки, рассказывайте свою фантастику. Если это будет рассказ о том, как вы совершенно здоровы и от медиков вам больше ничего не нужно, я запру вас в медотсеке до полного выздоровления!

Грейс улыбается – лицом, глазами и отражением в Силе. Волна интереса прокатывается по приемной, и в нежном дружелюбии легко читается, что угрожает она не всерьез.

Закрываться в Силе она не умеет совершенно, и на том особом плане восприятия, что доступен только одаренным, напоминает фонарик с разноцветными стеклами, мягко освещающий весь медотсек. Один из лучей – это симпатия и интерес к самому Хорну, и интерес не столько врачебного плана, сколько самого обыкновенного. Безопасник ей нравится, причем нравится сильно, и если бы Грейс знала, насколько легко такие вещи считывает опытный джедай, залилась бы краской, наверное, по самые уши.

Это непрофессионально, нестрого напоминает она себе, поднимаясь из-за стола. Он молодец и пришел лечиться. Не случится ничего плохого, если они поболтают, но лучше бы ей думать о серьезных вещах.

— Силу врачебного авторитета? – Грейс смеется. – Конечно, использую.

В остальное поверить трудно. Это похоже на комплимент, легкий флирт, и она охотно засматривается на блеск в зеленых глазах гостя, пока ее пальцы невесомо проверяют повязку. Потом приходится посмотреть и туда, потому что снимать бинты вслепую неудобно.

Бакта работает хорошо, но только потому, что сам Хорн вел себя, по всей видимости, тоже хорошо.

— Интересно, вас хватит еще на пару дней примерного поведения? – мягко интересуется Грейс, проверяя подушечками пальцев границы затягивающегося ожога. Кожа отзывается нормально, почти не пружинит, не блестит натяжением отека. Нет, и вправду, отлично.

Ей очень хочется, чтобы все затянулось как следует, и за прикосновением тонких пальцев остается ощущение бегущих мурашек.

Она тянется за флаконом с бактой, аккуратно обрабатывает остаток ожога. Иногда Грейс поднимает глаза на Хорна и тогда теряется в его взгляде, как будто этот взгляд и его улыбка держат ее, и она не сразу опускает голову.

— Мне… иногда снится всякое, — Грейс без нужды прослеживает подушечками пальцев мышцы на теле безопасника. Бакта там не нужна, просто ей нравится, как хорошо он сложен. Это не то, что обычно делают врачи с пациентами, и она не стала бы так поступать с кем-то еще, но разумный, который спас тебя от падения со стула, определенно стоит доверия. Про виски с чаем он вот никому не сообщил.

Она улыбается своим мыслям, но от слов Хорна ей… странно. Он ведь ничего не может знать про сны? Но вот, знает.

— Разве это сила? Может, я просто хороший врач.

Она улыбается, и улыбки не видно, потому что как раз в этот момент она закрывает флакон с бактой, но легкое лукавство висит в воздухе, продолжает прикасаться вместо пальцев – уже не к телу, но к сознанию. Ей очень интересно – и то, выдумывает это он или нет, и если нет, то что с этим вообще делают, и как теперь быть, и меняет ли это что-то вообще? А если все-таки фантазирует, то зачем, и если он так флиртует, то можно с удовольствием флиртовать в ответ – с ним легко и хорошо, он добрый и еще очень умный, и с ним интересно. Не считая того, что он красивый как… как…

Грейс сходу не может подобрать сравнение. Красивый. Это просто бессовестно, что он пошел в КорБез и в пилоты, а не в актеры.

Грейс трудно представить себе кого-то, кто понимал бы в Силе больше, чем мастер Хорн, джедай. Впрочем, быть может, у него там где-то далеко целый совет джедаев? Ладно, это не так важно. Если Хорну потребовалась кровь генерала Селчу, то в медотсеке найдется несколько пробирок, она сама же и набирала ее для анализов. Только медицинская аппаратура в этом случае подбрасывает больше загадок, чем ответов. А теперь еще и Сила. Ну что он выдумывает?..

Джедаи – это же… можно сказать, волшебники. Когда-то Империя запугивала ими население, потом Альянс рассказал про своих героев, и их вроде как перестали опасаться, но легенды про них ходили всегда. И про самого Хорна тоже.

А теперь он сам мягко прикасается к Грейс. Так уверенно, словно точно знает, что ей хорошо рядом. Бывают такие разумные, рядом с которыми легко. Необъяснимо. Так, словно вы понимаете друг друга с полуслова, и даже говорить ничего не нужно.

Грейс улыбается – глазами, губами, и в Силе эта улыбка затапливает каюту.

— Вы играете на моем чувстве долга, вины и ответственности, мастер, — мягко упрекает она, но улыбка никуда не исчезает. – Даже если так, во что я не очень верю…

Тонкий оттенок неправды просачивается не в голос ее, но в чувства. Верить ей хочется – и вся она замирает в предчувствии если не чуда, то чего-то очень близкого к нему. Потому что вообще-то Грейс верит в легенды. И в сказки верит, что невозможно, непозволительно для медика – тем более для военного флотского медика в капитанском ранге.

Но у нее есть сны, предчувствия и догадки. И что-то говорит ей, что Хорн не обманывает. Это смущает ее. От этого боязно. Но сказки… Сказки хочется тоже.

— … даже если так. Джедаев ведь учат с детства? А я давно не ребенок. Мне… поздно, разве нет? Я ничего не знаю об этом, ничего не умею. А уж лечить Силой, это…

Вопреки своим словам, Грейс садится рядом на койку, берет ладонь Хорна в свои и с почти детской непосредственностью просит:

— Расскажите мне? Покажите? Это можно? Это…

Она чуть не спрашивает, прилично ли это, но тут же смеется от этих мыслей. Великие звезды, тут все совершенно неприлично, даже то, что они сидят вместе. Но невозможно же все время быть на службе, если ты хоть немножко живой. Невозможно не смеяться, не носить носки с котами, не подсаживаться к начальнику КорБеза, прижимаясь к нему теплым бедром, и не просить его показать что-то про Силу, особенно когда он рассказывает сам, и когда так хорошо сидеть рядом.

Грейс охотно верит – ей не нужно быть джедаем. Ей больше по душе военная форма, сложная техника, перелеты, новые люди. А джедаи, говорят, обычно живут где-то при храмах или в обителях. Но вот, разве что, кроме Хорна.

Она тихо, почти шепотом смеется, чтобы не нарушить волшебство момента. Оттенок грусти – чужой, не ее, но этого загадочного мужчины – промелькнул мимо, мазнул по лицу как кончик пушистого кошачьего хвоста, легко и непринужденно, захочешь – отфыркни или не заметь.

Грейс не фыркает. Ей показывают про Силу. Для этого Хорн берет ее ладони и прикладывает к своему лицу. В подушечках пальцев сразу же звучит его пульс на висках, тихий и сильный. Хорн держит ее руки так, словно она должна немедленно их отнять, но Грейс даже не пробует – осторожно держит доверенную ей голову в ладонях.

Может быть, самую ценную голову Кореллии. Вот как хорошо быть медиком на «Сюрпризе».

Она улыбается этой мысли, потому что ей в этот миг нет дела до того, что мастер Хорн – директор Корбеза, джедай, легендарный летчик Альянса и прочая-прочая-прочая. Он мужчина, который ей нравится, и который подставляет лицо под ласку, разрешает трогать себя. Как тут не трогать.

Грейс трогает нежно, кутает Коррана в облако этой нежности, легкой, чуть забавной. Она открыто думает, что он красивый, и у него красивые руки, которые хорошо лежат на ее руках.

Они так близко, что Грейс кажется, будто Хорн вот-вот ее поцелует, но он этого не делает. Только гладит ее запястья. Как будто знает, что ей нравится. Запястья у Грейс – одно из самых чувствительных мест, и того, что делает ее гость, достаточно для того, чтобы ей хотелось дышать чаще. Ловить его запах на губах. Они слишком близко, чтобы этого не случилось. И его запах везде.

…И он – везде.

Это очень странно, когда его глаза становятся вдруг глубокими-глубокими, и в мире не остается ничего больше, кроме этой бесконечной зелени. Только легкий шепот Хорна, который звучит прямо в голове.

Она слушается, невольно открывая ему все чувства сразу. Заливая его ими целиком. Контакт разумов кажется ей очень странным. Как будто они сняли с себя больше чем одежду. Кожу. Тела. И это не больно, это на самом деле они такие, и мир вокруг на самом деле такой.

«Что…»

Ей кажется, что она сейчас потеряется в этом. Это немного страшно.

«Корран… Что это».

Она забывает и про «мастера», и про «господина директора», и про фамилию даже. Когда оказываешься в теплом нигде и никогда, полном жизни и чего-то происходящего, и рядом есть только один человек, держащий твои руки, ты будешь звать его по имени.

«Странно».

Разум кажется Грейс теплым и дышащим, потом она вдруг понимает, что все еще чувствует свои руки. И отзвук дыхания на лице – на губах – настоящий. Но она сама не там и не здесь, а сразу везде, и в этом везде она чувствует, что Коррану нравится к ней прикасаться. Ему нравится и то, что прикосновения нравятся ей. Это похоже на эхо.

Вдох в ответ на вдох.

Тепло в ответ на тепло.

Грейс осторожно прикасается подушечкой большого пальца к коже под глазом Хорна, гладит скулу, стараясь не сдвигать ладонь. Ей интересно, ощутит ли она то, что он думает по этому поводу. И эхо неожиданно приходит.

Грейс улыбается. Она не видит своей улыбки, и видит одновременно – чувствует ее вокруг, потому что ее чувствует Корран.

Странное ощущение, что можно еще. Настойчивое, почти как слова, но без слов. Чистое знание, даже не вложенное в мозг, а существующее вокруг.

Грейс осторожно подается вперед и мягко прикасается к губам Коррана своими. Попадает не сразу, потому что не видит. Сперва находит угол его губ, потом сдвигается прямо по его губам, чтобы вышло так как надо. Чтобы дыхание текло без задержки.

Он пахнет собой и еще чем-то мужским. И крестокрылом, что ли. Чем-то военным, чем-то таким, что позволяет знать о нем больше.

Или это ощущение, идущее от него в целом. Вовсе не запах, а то, что он есть на самом деле.

Чувства, помноженные на два эхом, становятся сильнее и множатся на десять.

«Я знаю, что можно. Да?.. Скажи, да?.. Покажи…»

Она никогда не знала, что чувствует в таких случаях мужчина. Можно предполагать, угадывать, понимать разумом, но чувствовать так же, как себя?.. Это ново и непривычно, и Грейс сперва ныряет в эти чувства, понимая вдруг, что так же, как она узнает, что такое хотеть женщину, Хорн сейчас ощущает, что такое хотеть мужчину. Эти чувства словно существуют одновременно и в нем, и в ней. Это что-то, что перетекает одно в другое, как их мысли, свободно идущие из сознания в сознание.

Мысли!

Грейс обнаруживает их неожиданно. Чувства понимать легче, хотя их слишком много, чтобы все можно было понять и назвать. А вот мысли... Самые сильные, самые близкие читать легко. Они словно голос Коррана, звучащий прямо в голове.

Она осторожно оглядывается в его сознании, пытаясь уловить что-то еще, но только потому, что чувствует разрешение. Даже поощрение.

Странным эхом, призраком в нем живет чувство вины. Грейс не читает этих мыслей. Кажется, это вообще не то, что она должна была увидеть – от них веет чем-то тяжелым, ледяным. Они кажутся чем-то запредельно далеким, словно и вправду заперты в самую дальнюю камеру, просто они настолько холодные, что холодом веет. Оттуда, из глубин.

Это от него по плечам девушки бегут мурашки, но Хорн тут же стирает их ладонями, и тут же сбивает ее с толку и с мысли такими яркими образами, что Грейс чувствует тепло на щеках. Ее тело отзывается раньше, чем Хорн успевает до конца распустить вакуумный шов форменной куртки.

Грейс приходится опустить руки, чтобы Корран мог снять с нее форменку, но контакт удивительным образом не исчезает. Возможно, они могли бы находиться просто в одной комнате и «слышать» друг друга. Может, не так ярко. Может, у нее бы что-то не получилось. Но они могли бы.

Грейс купается в совершенно неприличных мыслях Коррана и сама тянет с себя футболку. Это все немного забавно, потому что совсем недавно он думал, что ей в этом смысле нравится Тайко Селчу, а ей нравится он. Эти мысли Грейс даже не пытается скрыть, хотя и не умеет ничего скрывать. Напротив, она хочет, чтобы он их увидел. Это как немного поддразнить, пока путаешься в футболке.

Грейс и вправду путается и чуть не теряет контакт. Реальный мир возвращается к ней тяжестью искусственной гравитации корабля, мягким полумраком медотсека, прохладным воздухом на разгоряченной коже и теплом ладоней Хорна. И все равно что-то еще связывает их.

Что-то.

Что-то, кроме взаимного желания и приязни. Словно протяни руку – и снова окажешься в мире, где мысли и чувства на двоих.

Грейс нравится, как в ответ на каждое прикосновение в Корране рождается ответ. Она трогает его без тени сомнений или смущения. Гладит шею, целует ключицу, слегка прикусывает плечо, позволяя ощутить сперва прикосновение губ, и только потом зубов. Ей нравится, как мгновенно становится ясно, что ему нравится больше, а что меньше, а что только щекочет кожу. Это видно. Чувства звучат как струны, и она легко выбирает то, что нравится ему сильней.

От того, как он тянет с нее брюки, как сжимает, комкая, ткань, у нее перехватывает дыхание. Грейс выгибает спину от острого желания ощутить его хватку на бедрах. Ей нравится, когда к ней прикасаются так сильно, так уверенно.

Она приподнимается, чтобы Коррану легче было стянуть штаны вместе с бельем. Брюки летят на пол, кружевные трусики остаются белеть в кучке темной ткани. Они вряд ли целые. Грейс нет до этого дела. Она льнет к Хорну и отстраняется только для того, чтобы расстегнуть на нем брюки.

Удобно, что мужчинам не обязательно снимать штаны полностью. Она посмеивается над этим где-то глубоко в своем сознании, ласково дразнит Коррана даже сквозь мучительное желание немедленно ощутить его ближе, еще ближе, в себе.

Вместо этого Грейс стоит на коленях, почти прикасаясь к нему собой, но все же держа вес тела на ногах. Она потягивается, позволяя ему смотреть на себя снизу вверх, и сама смотрит его глазами.  Он видит ее, и она видит его – полуголого, безумно красивого.

Во рту сладко и сухо.

Он не хочет ждать, она тоже, и от этого мига короткой тишины перед полным безумием дрожь бежит даже по позвоночнику.

Что-то есть в том, что она сейчас голышом, а на нем остается одежда, пусть даже символически. Это его «хочу тебя» мягко отбирает у Грейс и контроль, и самоконтроль, снимает все лишнее, ненужное. Все ведь хорошо, очень хорошо, а будет еще лучше.

Она щедро возвращает эти чувства. Корран показал ей, как это делается, и она, не задумываясь, отвечает тем же — разыгравшаяся, озорная и сгорающая от желания. Ее мысленный посыл сливается с волей Хорна, выходит неожиданно сильно. Каюта исчезает за пеленой. Есть только Корран. Это главное, что он есть. Это очень, очень важно, что он есть. С ним так хорошо. Так горячо.

Она не может больше, и с гибкой силой опускается вниз, даже не пробуя быть осторожной.

Хочу тебя.

Хочу все, что ты хочешь.

Но тебя — очень сильно.

Новые истины перехватывают дыхание, сбивают его, заставляют хватать ртом воздух и стонать. И смотреть. И удивляться от того, как еще, оказывается, можно.

Грейс не пробует запомнить все, и даже не думает об этом. Она и так знает, что запомнит, словно руки Хорна незримо пишут шпаргалку на ее теле, и знания остаются так глубоко, что от них сладко сжимается все внутри.

Кто-то мог услышать их, но уже не слышит. Не помнит. И тихий скрип койки останется только для них. Это особенно радует Грейс, потому что ей нравится иметь секреты. Пусть Хорн сегодня будет ее секретом, потому что ей не положено спать с пациентами, а ему… наверное, тоже что-то не положено. Она не то, чтобы его информатор, и не его агент. Пока все, что их связывает, это беспокойство о Селчу, и еще то, как доверчиво и охотно Грейс уступает его рукам и ложится на него, позабыв о том, что не хотела задевать его живот. Ему могло быть больно. Она не хотела причинять ему боль. Сегодня ей хотелось любить его и гореть вместе, потому что… что вообще может быть лучше, чем так гореть?

Грейс запоминает – легко, полушутя, но всерьез! – что именно заводит его еще сильней, и мысленно обещает однажды поймать его в лифте. Трахнуть прямо между этажами, за десять-пятнадцать секунд. Или нажать кнопку «стоп» и держать ее, пока… пока кто-то ждет лифт. И может, ждет именно Коррана. Конечно, со срочным делом по работе. Но в эти секунды он будет только ее, и она думает о таких неприличных вещах, что даже сейчас у нее щеки начинают гореть.

Где именно этот лифт находится, она не думает. Как не думает и о том, что они вряд ли встретятся снова вот так. Но пока повязка из бинтов шершаво прикасается к животу Грейс, а ее грудь мягко вжимается в твердую грудь Коррана. Ей нравится его запах. Ей нравится вкус его кожи, когда она целует его в шею и затыкает себе рот его плечом, чтобы кричать только в него. Ей очень хорошо, и Грейс целует его, пока может. Ловит губы, пока дыхания не остается так мало, что его хватает только на тихие бессвязные слова.

Того, что у них в мыслях, более чем достаточно, но молчать нет сил, для этого нужно больше выдержки. Грейс говорит ему что-то нежное, потом грязное, потом просит еще, и ей кажется, что если он не позволит ей кончить, она потеряет голову и будет просто стонать в голос, и тогда стирать память придется всей палубе, если только он не успеет заткнуть ей рот.

Корран подхватывает ее озорство и тут же делает его чем-то серьезным и настоящим. Грейс почти чувствует твердость стекла и тепло уходящего солнца на коже, и чувствовала бы куда ярче, не будь под руками настоящего Коррана, горячего и властного – пусть Грейс и была сверху, но они оба знали, кто здесь ведет, и как хороша его сила, когда он использует ее так.

Неожиданная мысль о крестокрыле заставляет Грейс выгибать спину и кусать губы. Она никогда не думала, что так можно, но теснота и запахи вдруг окружают ее со всех сторон. Это иллюзия, но сейчас нет ничего более настоящего, чем картинки, которые они с Корраном рисуют друг другу.

Тесный кокпит — мысль, которая заводит так, что влажными становятся даже бедра изнутри. Грейс невыносимо жалеет, что это мираж, но больше не думает, что они с Корраном вряд ли встретятся снова. Показать ей такое, пообещать ей такое, и никогда не сделать – слишком жестоко. Она хочет этого. Она уже знает, что никогда не забудет эту картинку.

Мысль о том, что это никогда не случится, пугает Грейс до дрожи.

Дрожь тут же становится сладкой, потому что руки Коррана скользят по спине, напоминая – что бы ни случилось в будущем, сейчас все так, как нужно. Корран берет ее глубоко и сильно, примешивает к этому запах металла, топлива и оружия – и собственной кожи, и летного комбинезона, и Грейс уже не знает точно, она чувствует его просьбу, желание или приказ. Все вместе.

Она слушается. Потому что ей нравится слушать его.

И для того еще, чтобы он однажды взял ее в кокпит.

Взял ее в кокпите.

Где она тоже будет кричать.

Она стонет во весь голос и зовет его по имени, чего делать совсем уж нельзя, но можно, можно, можно.

Она кричит и всхлипывает, сжимаясь вокруг Коррана и сжимая его бедрами и руками. Оргазм накрывает ее так сильно, что в глазах темно, а воздух исчезает на целом корабле, оставляя их в сладком, сухом и горячем вакууме, где есть только запах Коррана и тепло его груди, на которой Грейс прячет лицо.

Мир кружится вокруг, невидимый и легкий.

Эти первые мгновения после, пока Корран еще внутри, тоже очень хороши и ей хочется их немножко растянуть – может, еще и для того, чтобы не объясняться про кокпит.

От этого кокпита одновременно сладко, весело и смущательно, потому что на самом деле…

На самом деле Грейс чувствует себя как наркоман, которому показали что-то, к чему тянет с непреодолимой силой. Как бороться с этим чувством, она еще не знает.

Грейс обнимает Коррана и прижимается к нему. Когда он вдыхает запах ее волос и жарко дышит возле уха, она невидимо улыбается и трется об него щекой. Потом поднимает голову и целует его.

Улыбка разливается в Силе, вместе с легкой веселой нежностью и тянущим чувством жаркого желания.

Это все опасно и может, немного по-дурацки – спать с самим Корраном Хорном, когда он тут на лечении, а она тут после дежурства, но ей так безнадежно нравится в его руках, что Грейс заранее сдается. В них уютно и безопасно, и нет чувства обманчивее, но только не для нее. Хорн, которого она знает лично всего несколько дней, головокружительно быстро становится близким, словно он единственный разумный на этом корабле, с кем они говорят на одном языке. Грейс чувствует это даже сейчас, когда не пытается читать его мысли. Чувств достаточно. Она ощущает их так же легко и естественно, как дышит. Неужели так было всегда?

От дыхания Коррана по коже бегут сладкие мурашки.

Целых несколько секунд Грейс думает, стоит ли настолько терять голову, и это не мешает ей прижиматься к Коррану тесней, чтобы чувствовать его еще ближе. Грейс гладит его спину. По ней приятно скользить ладонями и кончиками пальцев.

Ее убеждает каждый миг, проведенный в объятиях, и еще тепло, запах и заполошный стук сердец, и не думающих замедляться. И тонкий привкус риска. От этого Грейс прижимает Коррана к себе, забыв об осторожности. Она двигает бедрами ему навстречу – невидимо со стороны и едва ощутимо для обоих, но дразняще и так коротко, что движение невыносимо хочется превратить в настоящее.

— Ты сошел с ума, — шепчет она, легко прикусывает его нижнюю губу и тут же зацеловывает укус, но только для того, чтобы потянуть за нее губами. – Идем. Надеюсь, у тебя есть футболка, в которой я смогу вернуться.

Еще она думает, что до каюты они могут и не дойти. И мягко двигает бедрами снова, так же коротко и дразняще.

Ей, определенно, хочется исследовать его границы.