«О, трижды романтический Мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, Мастер, по этой...» ©
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Вишни здесь всё так же цвели - год за годом. Каждый день, видя, как белые мелкие цветки, сплошь укрывающие ветви, чуть раскрываются, стоит ждать, что спустя день-другой порыв ветра поднимет и закружит облетающие лепестки подобно забывающемуся весной снегопаду... но в Покое не бывает таких ветров. Как не бывает и облетающих вишен, и этой белой весенней вьюги - само время здесь застыло, уснуло на этих цветках.
Бесплодная, мёртвая земля, не способная дать плодов. Блеклое солнце, встающее и исчезающее за горизонтом в один и тот же час, нарезающее дни как нарезают обычно пирог на одинаково ровные куски. Дом, в котором слуга так же одинаково зажигает свечи к вечеру... ни голода, ни жажды, ни тревог, ни страданий. Никакой неопредклённости и неизвестности - на вечность вперёд.
Всего этого желал Мастер - но желала ли чего-то такого она, не требуй Он от неё этой жертвы?
Воланд ступал по траве, густой и длинной, опираясь на трость - она тихо шелестела, чуть приминалась под каблуками его белых туфель. Покой будто старался и не замечать вовсе Мессира - они были чужды друг другу куда больше, чем они с Иешуа. И всё же он вторгался сюда, в затерянный край, существующий как раз для того, чтобы его никто не тревожил - особенно кто-то вроде него.
Он вгляделся в зыбкие тени за окнами - те подрагивали вместе с языками пламени. Раз уж он был обречн восстать против высшей воли...
Воланд коротко, неспешно постучал в дверь.

Воланд так и остался на пороге, опираясь обеими руками на трость - в иные места лучше не ступать, не нарушать уединения больше необходимого. Да, это были его безраздельные владения, до последней старой люстры под этими потолками всё принадлежало ему, но владеть - не значит заигрываться во власть.
В полумраке дома и пляшущих тенях свечей Маргарита всё так же была хороша собой и ни на минуту не постарела, ни одна морщинка не прорезала её кожу своим некрасивым следом, как бы долго она не просиживала над романом, склонив свою тонкую, изящную шею над невысоким столом.
- Вновь? Неужели, Марго, ваш разум здесь так часто обманывался? - он чуть усмехается. В Покое нет ничего, чему обычно можно так часто удивляться, что не верить ни ушам, ни глазам... Можно было бы сделать шаг вперёд, войти под эту сумрачную пелену, полную светлой тоски, густой как сгущённое молоко - но они чужды, несовместимы, для него нет Покоя.
Мессир жестом ладони указал рядом с собой, приглашая выйти с ним туда, где цвели вишни и розы под отрешённым небом.

Угасание, да - именно то, что ждёт всё, однажды вспыхнувшее яркой искрой. Затухает огонь костра, рассыпается в труху вековое дерево, стареет человек... Везде, но не здесь - в Покое застывало время. Только слуга раз за разом заживал и тушил свечи.
Иногда люди сохраняют в глубокой старости трезвость ума двадцатилетнего, из мёртвого пня вдруг показывается молодой росток - и не всё Покою подвластно.
Маргарита не нашла своего покоя здесь, как это, должно быть, сделал Мастер, нашедший здесь всё, чего искал и о чём мечтал - и поглощённый этим домом, этими вишнями, Шубертом, розами. Может быть, надеждами продолжить писать что-то ещё, кроме проклятого романа.
Это он заслужил покой - и Покой...
Воланд подал ей локоть. Это вполне могла бы быть прогулка у Патриарших, но то была всё та же трава и вишнёвый сад.
- Вы знаете, что будет, если сломать здесь ветку или розовый цветок? - он кивнул в сторону высоких кустов, усыпанных бутонами. Это не было ответом - и тем более чем-то, что относилось к её вопросу.
Но мессир вёл её сквозь сад, подальше от роз, иногда переступая мелкие клочки прохладного тумана - до самого ручья, бурного и звонкого на камнях, за которым туман смыкался в непрозрачную завесу. Границу - между миром живых и миром... нет, не мёртвых, но Покоя.
- Вы ведь часто бываете здесь, не так ли, Маргарита Николаевна?

Ещё как знал - была, была не раз, приходила и всмативалась в сизую пелену, как и ломала розы. Сожгла бы, возможно, взяв свечу - тысячи свечей! - из дома, но ничего бы не горело, огонь бы касался лепестков, будто холодный.
Здесь всё холодное, пустое.
И вода эта в ручье - бесплодна, чужда. И Маргарите чужда, не прожившей - действительно прожившей - вне клеток больше одного дня, окончившегося здесь, у вишен и розовых кустов.
- По вере вашей... - негромко кивнул Воланд, но не продолжил. Вера человеческая была чудом сама по себе, способная творить куда больше, чем им доступно. - Видите ли, Марго, люди на земле отчего-то перестали называть дочерей Маргаритами, а уж особ королевской крови осталось так ничтожно мало - но мой бал всё так же не может обходиться без хозяйки. Правило требует лишь двух условий... если бы я предложил вам вновь принять на себя эту обязанность, вы согласились бы, моя донна?

В её глазах - уставших, будто выцветающих от здешнего покоя, давно было сказано это - дальше, дальше от такого гиблого, унылого места. Но имело значение слово, то, которое скажет и выберет она сама. В конце концов, глаза может обманывать, можно увидеть в нём что-то неверно, истолковать ошибочно... сказанное слово - вот у чего есть вес.
- Но прежде я должен предупредить вас, - он прервался. Как бы ни хотелось досужим домыслам брать верх, Воланд не лгал, не юлил - он был едва ли не честнее света, - такого не случалос прежде и чем закончится - я не знаю. Возможно, вы никогда не вернётесь сюда больше. Возможно, мир перестанет существовать таким, какой он есть... но судьбу его отчасти выберете вы сами. Условия те же - я исполню любое ваше желание, какое мне по силам. Вы согласны? - слово, слово, единственное слово.
Выбор, чтобы было возможно выбирать потом.

Воланд переступил ручей одним шагом - тот был совсем тонкой преградой, шириной разве что в ладонь, но многократно неприступнее. Он протянул ей руку с другой стороны, наполовину скрываясь в тумане, который сливался с его белым костюмом будто в единое целое.
Неприступен, если она решит сделать это сама - бегущая вода не даст ей вырваться из опостылевшего покоя Покоя. Ведьма, которую он прежде видел в ней, скорее его разрушит.
Но желание есть желание.
А согласие есть согласие.
- Идите со мной, королева, - и шаг в туман, назад, выводит их к Патриаршим.

Аллея вдоль пруда тянулась тенистой зелёной лентой - солнце пробивалось сквозь плотные кроны совсем редкими пятнами света на дорожке. Воланд подал ей локоть, чтобы та поудобнее опиралась на него; сам же он едва касался земли тростью. Город не ждал его - но этого никогда и не бывает. Не бывает и одинаково каждый раз, когда он является првоести свой бал.
- Люди вообще редко меняются - от времён Иешуа до этих дней они всё те же, - задумчиво кивает он. В прошлую его встречу с москвичами они всё так же гуляли здесь вдоль воды, чем-то гордились, куда-то спешили - и Мессир на этот раз всё так же выделялся в торопливой толпе своим размеренным, неспешным шагом, какой человечество бесследно утратило в своём беге вперёд. - Все здесь, Марго, и все они к вашим услугам и в вашем полном распоряжении. А остановились мы вот там, - он указал на высотку, едва ли не нависавшую над парком, - в квартире под самым шпилем. Но если же вы, королева, желаете поселиться где-то ещё, то только потребуйте - и Коровьев немедленно подыщет вам всё, что потребуется.

- Я лишь иду по следам людских пороков, Марго, - он ничего не делает с тонкой ладонью Марго на своём локте. - Люди научились подниматься вверх, едва не царапая крышами и железными крыльями небеса, они любят красоту, которую открывает высота - и в то же время бояться её, потому что одно неверное движение на высоте смертельно. Удивительно, как причудливо могут смешиваться любовь и страх, - Воланд будто бы говорит это сам себе, только проговаривая вслух прохладным тоном человека, который лишь подмечает мелочи вокруг себя и не испытывает ни удивления, ни интереса к ним.
Беспристрастный наблюдатель, судия по высшим законами и палач - поневоле, по умыслу беспристрастной до бессердечия вселенной.
- Они знают - и не побеспокоят, пока вы сами того не пожелаете, - Мессир кивает коротко, перекладывая вместе с тем трость из одной руки в другую. - И раз уж нам не требуется заниматься поисками королевы... чем вы хотите заняться в эти дни? Не записывайте этого в обещанное желание - это всего лишь вопрос.

Воланд и сам перевёл взгляд на небо - там, освещённые золотыми лучами солнца, уже начинавшего клониться к закату, но ещё недостаточно бронзового, чтобы окрашивать всё вокруг приятным теплом, поднимались кудрявые пики грозовых облаков. Нет, дождь не пойдёт ни сегодня, ни завтра - только лишь тогда, когда для этого придёт время, чтобы омыть город небесной яростной водой.
- Что ж, значит, на Арбат? - сердце города, мягко огибаемое кольцами реки, куда лучше подходило к желанию Маргариты - конечно, безликие отдалённые районы не состояли сплошь из подвалов и жёлтых цветов, но и о Москве ничего не могли сказать. Воланд перехватил её руку иначе считанным движением. - Так какие цветы вам нравятся, королева?

- Так чем же я могу порадовать вас вместо цветов, королева? - Воланд не меняет быстроты шага, но сворачивает с широкой аллеи в сторону.
Он, вопреки всем въевшимся в людские легенды и мифы убеждениям, что дьявол непременно лжив и бесчестен, никогда не врал и не преступал обещаний.
Мессир потянул за потёртую латунную ручку невысокой двери, незаметнно устроившейся в торце многотажки - та поддалась с лёгким скрипом, но вместо ожидаемой темноты и спёртого воздуха тесной полуподвальной каморки за ней был гомон живого города с солнечными зайчиками-отблесками с окон невысоких домов Арбата.
Воланд подал руку - и следующий их шаг ступил на низкте каменные ступени. Дверь за спинами тихо захлопнулась с переливистым звоном колокольчика - то была дверь какого-то магазинчика, не имевшая ничего общего с той, которую он открыл.