Джин приходит в себя нескоро, когда на горизонте светлеет. Остатки транспорта — небо, что это вообще было? шаттл? челнок? вспомнить бы — виднеются вдали.
Даль весьма условная — до нее едва ли пятьсот метров; до нее точно пятьсот тридцать два шага.
Сто тринадцать из них Джин пробежала сразу же, как только выбралась; на сто четырнадцатом она запнулась на ровном месте и пропахала носом землю. Кажется, на том же месте она лежала около часа, пока головная боль не стихла хотя бы немного, а дыхание не вернулось в норму.
В условную, конечно, — трудно сохранять ровность дыхания, когда голова раскалывается, правую ногу мерзко тянет, а все телом в целом болит так, словно на нем нет живого места.
Это соответствует действительности — Джин убеждается в этом, когда ей хватает сил сесть и медленно — быстрые движения отзываются болью в каждой клеточке — себя ощупать.
По результатам самоосмотра выясняется, что самое хреновое — это подвернутая нога. Остальное можно пережить, но с травмированной ногой далеко не убежишь. И не уйдешь.
Хорошо то, что она хотя бы знает, куда ей вообще идти.
Плохо то, что, когда она встает, оказывается, что голова не только раскалывается, но и кружится. Носом идет кровь, но это — тоже ерунда.
Опираться на ногу больно, поэтому следующие четыреста восемнадцать шагов она запоминает хорошо. Вдохнуть, выдохнуть, шагнуть. Вдохнуть, выдохнуть, шагнуть.
Хорошо бы упасть — желательно, лицом в бакту, но об этом думать нельзя.
Думать просто нельзя, надо идти.
Вдохнуть, выдохнуть, шагнуть.
На пятьсот тридцать втором шаге силы заканчиваются, желание делать хоть что-то — тоже.
И Джин ложится на землю, как есть, и смотрит в небо, пока не начинает казаться, что оно вот-вот упадет — настолько близко звезды. Иногда они двоятся, а то и троятся. Небо становится темнее и тяжелее с каждой секундой, и чем дольше Джин смотрит в него, тем тяжелее ей дышать.
Вдохнуть. Выдохнуть.
Вдохнуть. Выдохнуть.
Вдохнуть…

Когда Джин приходит в себя в очередной раз, небо опять светлеет. Третий раз за то время, что она здесь.
Горизонт не становится ближе — или она не ушла далеко.
Джин об этом не думает.
Она лежит на спине и смотрит в серое предрассветное небо, такое же серое, как все на Джеде.
В пустынях не бывает иначе.
И чем дольше она смотрит, тем тяжелее и ближе становится это небо.
И тем сложнее дышать.

— Парень в пончо уже был. А ты парень в сомбреро? — Джин вытягивает руку, чтобы потрогать дроида, и совершенно не думает о том, что это может быть опасно.
Это ведь бред — дроид в шляпе. А бред нельзя потрогать — и вреда он не принесет.
Но рука упирается в твердый корпус — не проходит сквозь, хотя Джин слышала, что бывают такие приходы, когда разумный ощущает даже плотность и текстуру, — и Джин хмурится.
— О. Ты не глюк.
Большой чёрный дроид в большой широкополой шляпе — не глюк и не бред.
Значит, это Кей-Ту — и значит, она не умрет.
Для того, чтобы сесть, приходится потратить немало сил — но главное, что они есть. Несколько секунд Джин сидит с закрытыми глазами, пережидая головокружение, и молчит.
В горле сухо, говорить тяжело — она никогда не пробовала есть наждачку, но, наверное, ощущения схожи. Зато песок ела не раз — что только не съешь, пока пропахиваешь лицом пустыню — и с этими ощущениями сравнить можно. Похоже.
— Привет, Кей-Ту, — открыв глаза, она морщится от звука собственного голоса — теперь почему-то намного лучше слышно, насколько она охрипла. Скрежет, а не голос.
Еще несколько секунд уходит на то, чтобы вспомнить нужное слово.
— Вода. Есть вода?