Гарм вообще не имел никакой страсти к коллекционированию и не питал к антиквариату вместе с прочими раритетными безделушками никаких трепетных чувств — зато испытывал искреннюю привязанность к вещам комфортным, ставя пресловутое удобство над всевозможными атрибутами шика, блеска и богатства. Иногда, вот как в этой яхте, винтажность была непревзойдённо соединена с комфортом — в Старой Республике определённо знали толк в том, как сделать хорошо, не скатившись в вульгарность в попыткх освоить бюджет до последней кредитки.

Само собой, за «Пером сапсана» здорово присматривали из года в год, десятилетие за десятилетием сохраняя каждую исходную деталь, и яхта не слишком изнашивалась перелётами — а уж тем более сражениями — но сделать сияющий бриллиант золотой оправе из ржавого ведра с двигателем никакое старание механиков не сможет. Собственно, примерно так в ангаре, куда яхта изящно и легко вплыла, всё и было, только между этими самыми вёдрами разной степени собранности и пригодности к полётам (и, так уж и быть, не все они были такими уж и ржавыми) ещё были люди и не-люди.

Как Иблису и думалось, появление на пиратском флагмане республиканского генерала привлечёт внимание, хотя Батта вряд ли ходил по своему кораблю с подобными транспорантами и звал всех заинтересованных прийти.

Кореллианин спустился с трапа без спешки и суеты в сопровождении дамы, и явно разочаровал бы каждого, кто ждал бы здесь военного — не всматриваясь в лица и не вчитываясь в исторические хроники, человек в сдержанном тёмно-зелёном скорее походил на изрядно скучающего миллионера на глубокой пенсии, перебиваюшегося то азартными играми, то спектаклями и опереттой, то вот, совмещал и наносил визиты пиратам, что само по себе походило казино и театр под одной крышей. Сдержанность, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказывалась весьма несдержанной в цене — и в бархатистости ткани, и в редкой рельефной вышивке, но носил он её без лишней трепетности, не ограничивая широких движений. Женщина, бесшумно следующая почти по пятам, имела будто бы тот же вкус в одежде, однако кардинально иной в аксессуарах — тяжёлые бластеры на бёдрах, в общем-то, более чем вписывались в образ, будто оттенок металла на них придирчиво подбирали к серьгам.

— Отправь парочку своих лоботрясов, там в трюме... коробка. Только таких, которые поаккуратнее, — Гарм чуть полуобернулся, жестом представляя спутницу. — Это Иренез и ей Перо нравится больше всех, поэтому неаккуратных она будет отстреливать за каждую царапину на любимой птичке, — кореллианка ответно оскалилась, пусть и с крайней вежливостью, так и продолжая держать руки в доле движения от рукоятей бластеров.

Он же таким взаимообменом мелочами баловаться не стал, молча протянув руку Рану для рукопожатия.

— Приглашения ты пишешь — дрянь, но до момента, пока ты научился бы писать их хотя бы сносно, он бы не дожил, — Иблис чуть щурится, въедливо рассматривая лицо пирата, словно то могло как-то слишком сильно измениться с последней встречи.

Иренез примерно с тем же ответным гастрономическим интересом разглядывает и пиратов, и Батту персонально — можно ли с этим оставить наедине, или его надо сначала пристрелить, а потом уже отправиться со спокойной душой приглядывать за разгрузкой. Но тест, судя по отсутствию движений в сторону кобуры, самый главный пиратский пират проходит. Минут на пять, наверное, пока она не вернётся и не рассмотрит повнимательнее.

— В следующий раз привезу тебе каллиграфические прописи, вместе со стилом, открытками и конвертами. Говорят, развивает мелкую моторику, словарный запас и фантазию, если писать от руки, — Гарм тоже говорит до крайности серьёзно, и с него ещё станется в самом деле прислать коробку с канцелярской мелочью самому страшному флибустьеру Среднего и Внешнего кольца, подобрав какой-нибудь смешной ластик с пчёлками.

Хотя, конечно, лучше со щенками.

— Сал-Соло бы продал яхту по сходной цене прямо из трюма ещё на полпути, а потом загнал бы очередным дельцам и всё твоё добро до последней глок-отвёртки и самого чахлого механика-куаррена. Пока его задница комфортно устроена в кресле с громким наименованием, он хотя бы наглеет в рамках разумного, — Иблис со знанием дела цокает языком. — В общем, тебе бы не понравилось. А этот понравится. Точнее, эта, — он широким жестом указывает на коробку, между прутьев которой немедленно высовывается нос, а где-то в глубине, в тенистом сурмаке, отблёскивают яркие жёлтые глаза.

— О, тут ты прав — успокоительное тебе понадобится. Много, одними прописями не обойдёшься, — загадочно хмыкает Гарм. Хотя какая тут загадка, если полудикий зверь за одну минуту успевает сделать десяток разрушительных дел?

Кореллианин не вмешивается в эту чрезвычайно трогательную сцену — в конце концов, ничто так не влияет на взрослых людей, как детские нереализованные желания и травмы. Только долго роется в карманах, перекатываясь с пятки на носок ботинок стоя на одном месте, не менее загадочно и тихо, будто какое-то лишнее, небрежное слово сможет нарушить идиллию.

В итоге в этих, казалось бы, бездонных карманах что-то находится.

Что-то — лаконичный ошейник и поводок из тяжёлой кожи.

— Пригодится, когда тебе надоест быть большой игрушкой для этой мадам и ты всё же решишь заняться дрессировкой, — кивает Иблис, протягивая эдакое «приданое». Хотя, судя по крайней степени восторга, невесту и так забрали бы всю, от носа до кончика хвоста, без единой ломаной кредитки за душой.

Гарм смотрит на по-детски восторженного Батту с выражением лица «я совершенно не хочу знать ничего больше того, что уже знаю, что успел вычитать в энциклопедии и что мне рассказал продавец этого замечательного животного». Во всяком случае, уже того, что входило в эти категории, ему было достаточно, чтобы понять — себе это чудо-создание он оставлять не будет. Он вообще не питал особенных чувств к неразумным формам жизни (хотя насчёт неразумности» его не раз попытались бы переубедить фанатики птичек, рыбок, пушистого и лающего), как и не помнил за собой даже детских желаний завести фелинкса.

— Ага. Она — просто прелесть, — он кивает по-дипломатичному сухо, так, из чистой вежливости. Это всё равно что обсуждать с ребёнком его любимую игрушку — нужно выглядеть и звучать так, что она тебе тоже нравится, но совсем не обязательно в самом деле считать её самой лучшей. — Я сказал «когда Тавет будет здесь», но я не говорил, что именно ты должен его привезти. Полковник здесь — так что я должен был щенка, — он пожимает плечами.

Гарм смотрит в ответ прямо, чтобы Ран даже и не думал ставить под сомнение ничего из того, что он когда-либо решил и сделал. Или решил и делал прямо сейчас. Или ещё сделает, о, он ещё много чего собирался сделать...

— Выпьем, — кивает он ровно на тот градус наклона головы, выразившего бы в лучшем свете всё уважительное согласие, какое было бы уместно, пожалуй, где-то в здании Сената (Сена бы оценила, что бывший сенатор не растерял навыков и его совершенно не стыдно всё ещё показывать в приличном обществе).

Остальное, конечно, не столь уместно, когда лазболт обжигает ему бок — это, оказывается, всё ещё ощущается криффски больно, от этого всё так же меркнет в глазах до радужных искр.

Или это всё ещё не воображаемые искры, а блеск перестрелки, потому что Иблис с явным секундным недоумением смотрит на Иренез, явно намеревавшуюся ещё добавить... Батте? Ей, конечно, не помешало бы даже то, что он опёрся на неё, с трудом держа себя на подкашивающихся ногах.

— Bhiq!* — шипит он (чудесная немелодичность старого языка Кореллии отлично подходила к ситуациям, когда у тебя язык сводило от боли, видимо, так его когда-то и задумывали), и Иренез, само собой, не продолжает. Этого может быть не видно со стороны, но он отлично знает — также, как он выверено наклонял голову, она держала бластер, и сейчас он не был наведён, чтобы продолжить стрельбу. Ну, в смысле, не мгновенно — так, с задержкой в полсекунды, пока она чуть его поднимет. Пахнет кровью и ещё немного — горелой тканью, и пока он ещё опирается на неё дрожащей рукой, чувствует напряжённые мышцы, то Гарму как-то интуитивно чудится, что он сейчас пытается убедить злую и голодную рысь не приступить к обеду немедленно, а она только и держится на том, что приказ ей явно это запрещал. — Ран?.. — он пытается смотреть, понять, хотя рана, которую он постарался зажать локтем, горела достаточно, чтобы не открывать зажмуренных глаз, перебивая дыхание. Пиратствующему социологу, судя по истошному ору, от которого у него ещё долго будет звенеть в ушах, Иренез целилась не в голову, видимо, ещё помня, что этот Ран Батта был зачем-то генералу пока что дорог.

* (старокорелл.) Назад!