Эту первую ночь на планете Хартер почти не спит: поздно ложится и рано встает, долго смотрит в потолок и прислушивается к дыханию Тавета и шуму моря за окном. Звуки дыхания и волн сплетаются и, смешиваясь, убаюкивают, но все-таки не приносят сон. Мысли сильнее усталости, и бег их не остановить.

Ей не с кем поговорить об этом.

Некому сказать, что даже сейчас она не в состоянии полностью сосредоточиться на благополучии своей семьи (а тем более — собственном), что даже сейчас внутри постоянно живет беспокойство: а что её врачи на базе? а что Лея и Эмилин? что будет теперь, когда война? должна ли она позвонить Веджу, и ответит ли он ей, и что сказать, если ответит? должна ли она вернуться на службу, и если должна, то куда, а если нет, то что ей вообще делать, в этой золотой клетке?

Она давно сжилась с мыслью, что плохая мать, но непривычно было ощущать себя еще и плохой женой.

Ведь ничто не должно интересовать ее больше, чем вернувшийся Тавет. А вместо этого у нее то опускаются руки, то хочется сбежать.

Пусть бы даже и на новую войну.

Но для начала Хартер сбегает искать Гарма. Он куда-то пропал сразу после завтрака, и она сперва боялась, что он уехал, никому ничего не сказав, а то и вовсе вернулся на корабль, но Ворен, которого оказалось найти проще, сказал, что мастер Иблис просто работает в своем кабинете.

Стоило ли его беспокоить? От пары часов ничего не изменилось бы, но с другой стороны мысли, так и не смолкшие с ночи, становились невыносимыми. Нужно было что-то решить, хоть что-нибудь, и на время  успокоить этим свою совесть.

— Прошу прощения, — помедлив у кабинета, она стучит в дверь и, когда из-за нее раздается разрешение войти, заглядывает внутрь. — Я, вероятно, отвлекаю вас, но мне нужно с вами поговорить, пока вы не улетели. За последние дни я прочитала много новостей, от которых была отрезана два месяца, и теперь у меня... очень много вопросов. Если бы вы смогли объяснить то, чего не объясняет пресса, я была бы вам очень признательна.

Хартер чувствует себя студенткой, пришедшей к строгому профессору то ли пересдавать экзамен, то ли признаваться, что из диплома у нее готово только название. Давно ей не приходилось чувствовать себя настолько беспомощной, и даже в Первом Ордене все было как-то иначе. Там она просто ничего не могла сделать, а тут как будто бы могла, но не сделала.

— Так вот именно — ничего! — получив в ответ согласный кивок, Хартер немного смелеет. Она заходит внутрь, плотно прикрывает за собой дверь и садится в кресло напротив Гарма.

Некстати вспоминается, что однажды она уже вот так приходила к нему. Только кабинет был попроще, а вокруг еще гремела вонгская. Она приходила, а он не особенно-то помог.

Хотя мог ли тогда кто-нибудь сделать для поисков Тавета достаточно по ее меркам? Вряд ли. Всего, что не приносило результат, было мало.

— Скажите, разве корабли — несколько кораблей, достаточно мощных для того, чтобы ударить по планете! — можно украсть? Неужели пираты разошлись настолько, что их сил хватило уже и на это? А если их не украли, и это действительно нападение Республики...

Хартер дёргает плечами, качает головой, молчит и снова качает головой, не в силах подобрать нужных слов.

— Да ну нет. Звучит как бред сумасшедшего.

Два месяца назад у Новой Республики были другие проблемы: пираты, Кореллия, которой опять неймётся, всё еще недоукомплектованный после Хосниана флот. Первый Орден, в конце концов.

Как они ухитрились забыть про Первый Орден и сцепиться с Осколком? Серьёзно?!

Президент Дин совершенно не был похож на Фей'лиа, но ощущение от происходящего и прочитанного было такое, словно она вернулась в начало вонгской, где все всё понимали, но это не помогало.

— Или это какая-то провокация имперцев? Не знаю, что у них там происходило в последнее время, но Пеллеон же вроде бы еще жив? Чего бы его рахобрало на старости лет? В общем, — она вздыхает и разводит руками, — чем больше я пытаюсь понять, тем меньше я понимаю. И вы можете справедливо заметить, что мне нужно думать не об этом... Но я так не умею. Мне нужно думать обо всем.

— О-о...

Как много в этом «о» всего и сразу. Хартер начинает его на удивленной восклицающей ноте, и похоже, что она вот-вот начнёт возражать, недоверчиво переспрашивать, удивляться и сомневаться. Но дальше она тянет это «о» тихим тяжелым вздохом, почти жалобным, и прикладывает ладонь ко лбу.

Её «о» за несколько мгновений проходит все стадии, от гнева до принятия, возвращается в начало и заходит на второй круг. Уже сейчас нетрудно догадаться, какое бесчисленное количество таких кругов её ждет.

Вздох утихает, а она так и сидит с рукой у лба, не зная, какой вопрос задать следующим. «Зачем»? Так вроде бы понятно, зачем, вернее — из-за кого. «Что теперь делать»? Ей — ничего, Гарму — воевать, политикам — заниматься политикой или чем они там занимаются вместо этого.

Нет у неё вопросов. Есть растерянность. Ужас. Непонимание и неверие, легко сочетающиеся с тем, что она верит Иблису и всё понимает. Представляет себе, как можно было всё это начать. Когда у тебя очень, очень много отчаяния и при этом очень, очень много полномочий...

Они полжизни воевали с импами. Больше.

Нет вообще никакой проблемы в том, чтобы снова воевать с импами. Казалось бы.

Но ведь она есть!

— Это не поможет ему от боли, — наконец тихо говорит Хартер, отнимая руку от лица. — Будет столько новой боли теперь. Неужели никто не смог его остановить? Тайко, Уэс, Хобби? И у них... у него же дочки. Как можно такое устроить, когда у тебя дочки?

Хочется спрятать лицо в ладони и сыграть в игру «я в домике», но она сама только что от не отказалась и очень хотела знать правду. Впрочем, и сейчас еще можно вернуться в игру. Всё это её не касается. Хот был давно, и Корусант был давно, и их молодость была давно, и даже вонгская была давно. Их ничего не связывает, кроме общей памяти.

Сердцу и так есть, о ком болеть. Сердце не стальное.

Но сердце болит очень сильно.

— Или они там все вместе? Вы говорили с ним? Что теперь будет? — с последним вопросом Хартер поднимает голову и внимательно смотрит на Гарма, пытаясь найти в нём ответ на вопрос, на который вряд ли у кого-нибудь есть ответ.

Такой ответ, который хоть кому-нибудь понравится.

«Есть ли у них медикаменты?» — думает Хартер, когда Гарм рассказывает ей про Уэса и Тайко. С этих лётчиков станется подумать про алкоголь и не подумать про бакту.

«Может быть, с ними просто никто не поговорил?» — думает Хартер, когда Гарм говорит о подготовке к войне. Может быть, думает она, после первого удара уже невозможно остановиться, потому что тебя никто не захочет слушать.

«Так не должно быть, потому что не должно быть никогда» — думает Хартер, когда Гарм говорит про трибунал. Трибунал, серьёзно?! Над теми, кто... Но над теми кто — что? Если рассуждать здраво, оправданием тому, кто убил десятерых разумных, никогда не будет то, что вчера он спас десятерых разумных.

То, что было тридцать лет назад, не имеет никакого отношения к тому, что происходит сейчас.

Их старая дружба не имеет никакого отношения к тому, что она должна делать сейчас.

Да?

— Я, наверное, должна их возненавидеть, — горько усмехается Хартер спустя почти целую минуту молчания. — А я не могу, они такую беду принесли всем нам, во всю галактику, я это понимаю — и в то же время сейчас думаю, как они там, и достаточно ли у них бакты, и как они живут со всем этим, с тем, что натворили.

Она не собирается плакать на плече у Иблиса и вообще не собирается плакать, но не может удержаться от того, чтоб хоть немного выговориться, хотя он не поймёт. Кто вообще поймет ее?.. Лея, может быть. Или никто.

— Что ж. Значит, снова война, только войну мы и умеем создавать вокруг себя. Жаль только наших детей, ведь когда-то мы все делали именно для того, чтобы им достался мир получше, чем был у нас. Простите, я знаю, что мне не следует отвлекать вас своими рассуждениями, но больше мне пока что не с кем.

Не с Таветом же. Она сейчас должна быть для него опорой, а на что опереться ей самой?

Скорее бы прилетела Лора. Может, станет легче. Но скорее всего станет труднее.

— Спасибо, что рассказали мне обо всем, я всегда ценила вашу прямоту. Из меня сейчас не лучший помощник, но если вам потребуется что-то по линии организации медицинской помощи — я готова взяться за что угодно, для чего не потребуется оставлять мужа одного надолго, — Хартер берет себя в руки как умеет — собирается работать. Работа есть всегда, а когда все вокруг горит и рушится — работы только больше.

Спокойствие Гарма вызывает у Хартер совершенно иррациональное желание устроить истерику. Проблема, правда, заключается не столько в том, что это было бы просто неприлично, а скорее в том, что она не умеет. Что-то клубится внутри, щекочет горло, заставляет медленно сжимать и разжимать пальцы, то переплетая их, то нервно расцепляя. Что-то больно царапает в словах Иблиса и в его манере: может быть, то, что он и вправду спокоен, а не притворяется спокойным, как она, может быть, его чрезвычайно философский настрой, а может быть то, что он говорит горькую правду.

Лучше бы он не философствовал, а нашел для неё работу. Нормальную, а не ту, которую он придумал им с Таветом вчера. Это было бы с его стороны... милосердно.

Но она ведь не за милосердием пришла, а за информацией.

— Нет, спасибо, — Хартер вежливо улыбается — хотя выпить сейчас она бы не отказалась, выпить и больше не трезветь, — и, опираясь ладонями о подлокотники, тяжело встает с кресла. — Не стану вас больше отвлекать. К тому же, мои лекарства лучше не мешать с алкоголем.

Если бы она еще не забывала их пить.

— Спасибо, что рассказали мне обо всем, а то сейчас — да как и раньше, в общем-то — трудно найти правду, стоит только немного отвлечься и выпасть из водоворота событий.

Осталось придумать, как с этой правдой жить дальше.